Прелюдия к любовному роману кардинала. Племянница

1.Песня Мари Мадлен де Комбале

Неведомое манит, а разгадка
дорожкой заманила безрассудной.
Желаньями отравленная сладко,
я знаю: всюду горькое доступней.

    Любовью захотела напоить
    себя, не разделив Души и тела.
    А в жизни за любовью надо плыть
    морями, им отдавшись безраздельно.

Изнанку жизни сытой и богатой
не всякому увидеть пожелаю.
Живу я за высокою оградой:
не юная и всё ж не пожилая.

    Из девочки я сделалась женой
    и Счастья ожидала терпеливо.
    Амур мне улыбался: «Блажь иной
    твоя не станет – вьётся Счастье криво».

Как может быть унижена жена,
не ведала, что может быть такое!
Душою ни мертва и ни жива,
ходячее я стала просто Горе.

    Клялись, сбегая годы:  «Мы вернём
    украденное Счастье скоро щедро»…
    …Амур меня уведомил в ином:
    «Свою стрелу Любви не жди от Ветра»…

          Арман де Ришелье:
«...Мы – Божьи твари, но не муравьи!
Пускай из нас тут всякий, на кровИ
замешанный, ниспослан маме в      дар,     но,..
спеша мам огорчить, мы не правы.
Примеры всем известны нам, увы», –
 
с чего бы это память моментально
подбросила мне ярко, и детально
слова моей племянницы-вдовы?!
Не зря сверкать в моей     Планиде    стала.
Ряд черт был у Мари нерядовым:

бутон расцвёл на радость всем флористам;
копна волос – с отливом золотистым;
рост с      женственностью     был сопоставим;
зубов здоровых пухлый рот не стиснул;

над верхнею губой ни  волоска!
Лицо с румянцем не было костистым,
с него не стёрла живости тоска.
И тело – не гладильная доска»…

            2. Песня Мари Мадлен де Комбале:

К утончённой жизни прошлой безучастна,
кардинально я меняю жизни стиль.
Бог ума мне дал –  понять, что я несчастна
и таким, как я, дорога – в монастырь.

Без любви и рано отданная замуж
я теперь себя вручу монастырю.
Не в    алькове    я – лишь ты, о Боже, знаешь! –
нынче мысленно постель себе стелю.

Нелюбимый муж и женщин не любивший,
подкосил моё ты счастье на корню!
Я – вдова и на правах супруги бывшей
прокормлю свой дух, служа монастырю.

             Арман де Ришелье:
«…Неистов в спальне, рьян я и в гостиной.
Блуд в жизни для меня – не главный стимул.
Пренебреженье женщинами – вред.
При обхожденье с женщинами стильном
для них я всюду –  яркий экстраверт.
Могу примерить к паркам и гостиным
своё, передаваемое в свет,
уменье в соблазненьях быть настырным.
Шлейф от моих романов много лет
за мною ходит с яркостью комет.

Мари тогда хандрила, в     монастырь,     мол,
единственный    ей путь – другого нет,
пусть даже при наличии монет.
Сестрой, мол, кармелиткой стать – вот стимул
для продолженья жизни в цвете лет,

когда торс – не желе иль не скелет.
Песочные часы, но не стилет…
…Вдова была красавицей. В итоге,
гостить оставшись в дядиных чертогах,

купаться возлюбив в моих восторгах,
на свежих сливках кушая омлет,
Мари была недолго в недотрогах
со мною, да и как ей не сомлеть!
Сторонником я не был правил строгих.
По части дам – и    вовсе    не аскет.
Вы спросите, в чём дело, и ответ
предстанет неожиданным для многих,
и он отнюдь не ветреный мой бред.
Что скажет мир, на мой взглянув портрет?
Весомы ли грехи, коль брать на      вес     их?
За всё ль питать к Арману пиетет?!
Арман де Ришелье  –   инцеста     вестник.
Нет, дядя – по рождению не  сверстник
Мари, зато какой авторитет!..

В походе средь опасностей и бед
жить здесь – отказ ей дан был    наотрез,   но…
держать голубку в памяти – не пресно

(хоть лучше ощущать всю целиком).
Я помню, как ей дал тогда надежду
на новые кров, службу, быт, одежду.
Духовные  ей  сам  дал цель и корм,
о чём я не жалею, как и прежде,
душой к своей любимице влеком.
О ней не помнить, значит стать невежей?
Предстало, как вчера, картинкой свежей
всё, что теперь казалось далеко…
Племяшка – кот в мешке, но ведь не     зверь     же.
Племяннице, недавно овдовевшей,
я дал аудиенцию легко,

навешал  комплиментов  ей несметно
и вскоре понял: было бы невредно
(без разницы большой, что в ночь, что днём)
гораздо ближе к гостье стать в одном…

Готова поклоняться беззаветно
божественному дядьке, пусть он смертный,
была (то в состоянии инертном,
а то и в импульсивно-заводном)
племянница лицом мила, заметно
подтянута и моложава, но

все годы в браке прожила бездетно,
что было для Мари не всё равно.
Влачить  (лишь унывая беспросветно)
жизнь без любви и деток – это дно
мешка существованья – стены всмятку.
Кому же биться радостно в осадке?!
Ещё и  сплетни  – злые комары!
Молва ей приписала брак в достатке,
но мало кто не знал, что у Мари
с супругом отношенья не в порядке.
Интимное начало в их кроватке
муж полным равнодушьем уморил»…

            3. Песня Мари Мадлен де Комбале:

Полжизни прожила – а хоть бы даже треть –
но сердцу в жизни не было просторно.
Имею право я Любви земной хотеть,
а Небо мне внушает: недостойна!

Мужчины говорят, что я ещё вполне
красива, привлекательна, желанна,
но мне от лестных слов, эпитетов, поэм
Любовь просить о патронаже рано.

Мне жить без сладких вин, и тёплых одеял
пришла пора монашенкою в келье.
И мне поможет в том мой дядя кардинал
без диспута: в уме я или в теле.

            Арман де Ришеье:
«…Ругала жизнь свою, хоть и бесслёзно,
Мари Мадлен де Комбале серьёзно,
с напором чисто женским ломовым,
что было удручающей молвы,
касающейся вдовушки скабрёзно,
мол, как мужчина муж неуловим.

Мол, муж ей был не муж и спали б розно,
когда б не  мёрз  он – в койке херувим.
Муж верил, что убыток поправим,
лечил свою потенцию, но… поздно…

…Прелаты, зная, сколь зазвать вдов им,
не знают, сколь оставить было б сносно…
Окрас аудиенции – опросный,
однако не хватало яств и вин…
«Не гугенот я  всё ж  и не раввин…
продолжить список лень, ну, да и     пёс     с ним…
Всей Франции: морей, рек, гор, равнин
отдать за плоть Мари пусть невтерпёж, но
я – не кобель, а…    церкви    исполин»! –
не склонен рисоваться, как павлин,
любуясь сам племянницей безбожно,
пытаясь ей внимать всё ж осторожно,
ох, был я рьян, как все мужчины-львы!
От женской миловидности вдовы
пускай и испытал я втайне     дрожь,    но,
сначала ей сочувствовал, как должно,
рукой касаясь только головы.

Блистая красноречьем не напрасно,
то ласков с нею был, то деловит
и менторски     назойлив     несуразно.
Пусть от эффекта губ, очей, ланит

не вырос до фривольности соблазна
накал аудиенции ни разу,
к племяннице тянулся, как магнит,
я снова, независимо от фразы.
Её красот вдовство не умалит.

К блондинкам, что ещё и кареглазы,
стройны (но в рамках    сочности     на вид),
Арман был полон искренней приязни.
С племяшкой флиртовал он без боязни,
что кто-то с     кобелём     его сравнит,
над сплетней похихикивая мерзко,
назвав Мари: «Ещё одна метресска»…
                *          *          *
– По части грозных черт не даровит,
  Мари Мадлен, – я вам признаюсь резко, –
  для вас не Голиаф я, а Давид,
  но… пастырь    человечьих    душ. Без блеска –

   я  ваш слуга, а во дворцах – ваш гид.
   Надеюсь, моё слово будет веско.
– Ах, дядюшка, меня от жизни светской
   тошнило и по-прежнему тошнит.

  Отвечу я с предельною тоскою,
  что лучше проблююсь раз   до ста с кровью,
  чем в светские разборки окунусь
  и   на душу повешу чуждый груз.
 
  И чтоб я там рядилась одалиской?!
  И чтоб меня ещё любой бес тискал,
  поскольку моден в обществе разврат?!
  Я думаю о жизни монастырской…
– Зачем?! Оттуда нет пути назад!
  К лицу ли монастырский вам наряд?!
  Не каждой даме я скажу: «Взбодрись-ка!
  Кого отговорить из них был рад,
  не    назову    я поименно, с риском
  того, что на себя дам компромат.
– Идти мне в кармелитки не в наклад.

– Упрямство вас не делает успешной.
  Конечно, монастырь – не    ад    кромешный,
  но вы ведь не бывали и в аду!
– Жизнь завершить так было бы уместно.
  По крайней мере, мне. С душой в ладу.
– Средь кармелиток и без вас уж тесно!
  Жалея вас, с    ума    я тут сойду!
  Вы слишком хороши, Мари, прелестны,
  особенно сейчас с утра в саду,
  чтоб сбагрить в монастырь всю красоту!

  Я знаю, вы не можете быть грешны.
  Что вдоль, что поперёк, что и     промеж     мы,
  мужчины, изучаем дам. Пот. Труд…
  …В расчёте на моральный институт,

  нужда в таких, как вы, есть в жизни светской.
  Как дочь моей сестры живите тут,
  на полном иждивении и с блеском.
– Мечтать… меня  сомненья  всё ж берут…
   самой об этом было б делом дерзким.

   Могу ли помечтать я так, хоть раз!
   Ну, разве что при вас, чуть-чуть храбрясь.
– Пусть даже горький опыт ваш огромен,
   не к месту вспоминать нисколько горе.
   Зову не на бокал вина, не в пляс
   и не на сон в монашеской каморе.
   Как плод моих деяний, а не фраз,
   пойдёт жизнь ваша внове не в миноре.
   И это всё реальность, а не фарс.
– Как будто сказка в жизни! И со     мной     ли?!
– Я вижу, что уже  нуждаюсь  в вас.
   Моё расположенье  к вам двойное
   примите на сегодня, как аванс
   на будущность в достатке и на воле.
   Житьё отныне будет дармовое.

   Я б это, будь я вами, всё вкусил…
   В улыбке вашей     скепсис     вижу...                – Сир!
   Известна притча мне про мышеловку,
   в чьём статусе не нов бесплатный сыр...