Глава 8. Три письма

12.03.1997 г.

Привет, дорогие наши!
Как вы там живёте-можете?
Какие у вас новости?
У нас всё хорошо. Дали нам квартиру. Я её отмыла, сделала из неё конфетку. Чтобы Мише и Андрюшке было комфортно. Ну и мне, конечно.
Андрюха  уже совсем большой. У нас с ним проблемы – никак не хочет спать днём. Наташ, расскажи, как ты со своими справляешься – я со своим никак. Правда, последнее время приловчилась бить его перед сном. Хоть и дико звучит, но именно так – стала бить Андрюху перед тем, как спать ему днём.
Представляешь, всё перепробовала – и сказки перед сном, и купание, и мультики, и спинку чесала, и головку гладила – всё равно – сна ни в одном глазу! Хоть ты умри тут с ним!
И однажды я не выдержала – налупила его от души по мягкому месту. И ты представляешь – через минуту после лупки спал как миленький. Так мы укладываемся спать уже недели две. Как я не была против физических наказаний, но, похоже, моему сыну подходит только это.
А по поводу твоего ответа на мой вопрос, как мне сына научить убирать игрушки, то не знаю –у тебя дети, наверное, такие спокойные, но по-моему с моим Андрюхой такое не пройдёт. Вот ты пишешь, что для того, чтобы он не разбрасывал ботинки, можно придумать сказку про двух братьев-ботиночков, которые были всегда неразлучные и плакали, когда им приходилось расставаться друг с другом. Может, это у тебя дети сострадательные и добрые – у меня сын скажет – ну и пусть плачут! Я правда, не пробовала, но знаю, что так ответит. И что мне тогда делать? Придумывать новую сказку? Или Мишке? Но он приходит с работы уставший – ему только-только поесть и рухнуть на диван от усталости.
А так вроде бы всё у нас хорошо. Мише зарплату прибавили, в квартире сделали ремонт, купили новую мебель.
Андрюшка  ходит в садик – вроде нравится.
Как вы там поживаете? Пишите. Буду ждать ответа.
Искренне ваши Света, Миша и Андрюша.

13.03.1997 г.

Привет, Наташка!
Как вы там поживаете? Мы – весело! Каждый день наш маленький чудик выкидывает что-то новое, то смешное, то не очень – хоть плачь, хоть смейся!
Вот, например, что он сделал сегодня – пришло время сделать ему свои грязно-мокрые дела в горшок.
Принёс он, значит, горшок в комнату, поставил около телека и сел. Притих. Я, ничего не подозревающая, вожусь на кухне – захотелось шарлотку своим мальчишкам сделать. Минут пять – тишина. Даже мультика не слышно. Это подозрительно мне показалось. Что-то внутри ёкнуло, решила посмотреть, что там в комнате деется.
Представляешь, вхожу в комнату, а мой Глебка стоит на подоконнике и размазывает ладошкой по стеклу содержимое горшка. Я вся обмерла – пятый этаж, стекло хрупкое, надавит чуть посильнее – и всё. Как я оказалась у окна, как схватила в охапку своё сокровище, как орала на него – уже не помню. Но помню, что меня остановили Глебкины глаза. Полные страха и недоумения – кажется, он хотел сказать : «Мама, ты что? Всё хорошо уже. Успокойся. Я всё понял.» Конечно, я его не била, нет. Но я ТАК орала, что слышали все соседи, наверное. А он, миленький, своими испачкаными ручонками вытирал слёзы, которые катились у меня по лицу, - и, наверное, это меня и отрезвило – понесла его в ванную – мыть его и себя.
Вот такая у нас история с географией сегодня.
А что у вас интересного? Пишите!
Как справляешься со своими ребёнками? У тебя, наверное, тоже веселье. Рассказывай, давай!
До свидания. Вовка, Танюшка и Глеб Преображенские.

12.03.1985 год.

Здравствуйте, Владимир Вячеславович!
Очень рада была Вашему письму. Обрадовало, что помните своё обещание и не забываете. Только вот по Вашей последней просьбе, боюсь, не смогу Вам помочь ничем – человеческая память обладает таким свойством – плохое стирать со временем. Поэтому мне всё труднее и труднее с каждым годом вспоминать тот ужас, который мы испытали с детьми в концлагерях.
Попробую описать то, что помню.
Мне было немногим больше двадцати пяти лет, когда всё это случилось. Детям моим было три года и пять лет. Совсем малыши. Надо  отметить, что война, немцы, захват города, облавы – всё  это обрушилось на нас как гром среди ясного неба.
Как мы жили до 22 июня? Да как все советские обычные семьи. Я с мужем ходили на работу, дети – в садик. В праздники мы наряжали наших Петю и Машеньку и ходили с ними в парк. Покупали им мороженое. Катались на каруселях. Бывало, конечно, что и по мягкому месту ударим (особенно попадало часто Петеньке – такой непоседа был, просто ужас!). В будни было тяжеловато – надо было успеть придти с работы, сходить в магазин, сварить обед, накипятить воды для стирки. Забрать детей из сада – и всё – вечер, а там снова спать, а на следующее утро всё то же самое. Сесть и подумать о воспитании – времени не было совершенно.
Я особенно ценила тихие зимние вечера, когда только ночник горит тускло в углу, за окнами завывает ветер, а дома тепло и уютно. Дети в такие минуты забирались на кровать с ногами и тихонько рассматривали книжку с картинками. Я строчила на машинке очередные штаны Петьке – на нём они прямо горели - через каждую неделю заплатки приходилось ставить. Счастье.
Как только началась война, папу нашего сразу забрали в армию и через месяц пришла похоронка. Плакать было некогда – к городу подступали немцы и все готовились к эвакуации, а у меня как раз заболела Машутка – отит, температура под сорок держалась несколько дней. Врач, которого я с трудом нашла в нашем опустевшем городе, сказала, что у ребёнка кризис, она со своей стороны сделал всё возможное. Теперь зависит только от молодого организма и времени – которого у нас не было. Надо было срочно уезжать на Урал, к моим родителям, но с таким больным ребёнком это было опасно – я могла потерять Машу. Так мы остались.
Не буду описывать всех ужасов, которые нам пришлось пережить – не об этом вы спрашиваете. Эти ужасы подробно описаны во многих книгах и фильмах, мне, если честно, не хочется ворошить память. Только совсем недавно меня перестали мучить ночные кошмары. Не хочется их вызывать вновь. Поймите меня, пожалуйста.
Скажу лишь одно – самое страшное для меня началось сразу после того, как нас привезли на станцию, с которой нас должны были переправить в лагерь. Это невозможно описать, какой ад был на вокзале – крики, плач, ор, дети, женщины, младенцы – всё кричало. Как ни странно небо было ясное-ясное. Голубое. По летнему голубое. И так странно было слышать этот душераздирающий крик, который уходил в высь, в небо, к солнцу, которое равнодушно смотрело на кучку растерянных людей, которые томились от неизвестности за свою жизнь, за жизнь своих родных, близких, за жизнь своих детей.
Кричали и плакали, потому что нас разлучали. Детей в одну сторону. Матерей – в другую. Это было дико и неправильно. И вот тогда ко мне пришло осознание того,  что я, возможно, больше никогда не увижу своих деток, не проведу руками по их мягким волосикам, не прижму к своей груди, не спою им колыбельную, не, не, не… Этим сплошным «не», «никогда», я была оглушена и раздавлена до такой степени, что слёзы мгновенно высохли и рыдания прекратились. Я просто смотрела на своих детей, стараясь запомнить их как можно лучше на всякий случай.
А ветерок так нежно трепал их волосики, солнце золотило их щёчки, и вся картина на вокзале казалась совершенно нереальной, дикой какой-то.
Больше всего я в те дни страдала от того, что ушло то, что проходило раньше мимо меня неуловимо – счастье коснуться руками своих детей, потрепать их по волосам, заплести косички Машутке, расчесать вихры Петьке, прижать к себе. Я вспоминала именно эти мгновения мирной жизни.
Очень трудно словами описать всё это. Это надо пережить
Самое страшное для меня, как для матери было то, что невозможно было их приласкать, поцеловать, вытереть слезинки. Какими глупыми мне теперь казались отговорки, чтобы не читать книжку на ночь, не сидеть с ними в песочнице, не сложить с ними мозаику, не порисовать на асфальте мелками… Многое я бы отдала, чтобы вернуть то невозвратное и почитать, погулять, посидеть, сложить, порисовать… И ещё многое-многое-многое. Поэтому я всем сейчас говорю, как важно ценить то, что у тебя есть, и делать всё, чтобы потом не жалеть, что ты что-то не сделал.
В один момент нескончаемого лагерного кошмара я пообещала себе, что, если мы выберемся, то я до конца своих дней буду ценить то, что обычно не ценится, хотя и является самым настоящим сокровищем – каждое мгновение, проведённое рядом с детьми, каждое их дыхание, каждое слово, каждый жест, каждый взгляд. Жизнь – это самая большая ценность и она состоит из мгновений. И их необходимо ценить. Все. Иначе их могут у вас отнять раз и навсегда. Это будет непоправимое горе.
Ну вот на этом и все, наверное. До свидания. Пишите, не забывайте.
С уважением к вам, Валентина.