Мой август 91. Ожидание штурма

В кресле свой отдых пытаясь ловить,
С горечью я наблюдал на экране:
Пеною алчной сбродившей любви
К раю в Европе рвало на Майдане.
Вспомнил свои августовские дни,
Вспомнил и ночи у Белого дома.

Там на свободе себя поженив,
В ней обнаружил иные симптомы.

Страх разъярённый в дрожащих руках
Партии вырванных строк из талмуда,
«Рупор Москвы», предвещающий крах,
Танец нетленный балетного чуда
Выгнал на улицы старой Москвы
Зреть на крушенье Советского строя.

Стан перестройки в Форосе закрыт.
Автор на даче в халате изгоя.

В центре Москвы, как в кипящем котле,
Красные, чёрные, синие флаги.
Дом Моссовета в бетонной петле.
Слёзы и гнев на печатной бумаге.
Митинг у Белого дома и тьма
Люда с вопросом и Ельцин на танке….

Рубль советский и кучка дерьма
Быстро в цене адекватились в банке.

- Гришенька, Гриша, ты с танка слезай, -
Кушать пора…. Мы придём – поиграешь.
Гусениц грязных не задевай, -
Ты ведь штанишки свои замараешь.
Гришенька, Гришенька, - внука звала
Интеллигентная старая дама.

Танковых пушек щетина росла -
Площади Красной великая драма.

Зная на жизни паденье цены
В ходе кругом-поворотного пира,
С опытом НЭПа и страхом войны
С внуком укрылась в уютной квартире.
В дребезг окон революции хор
Вплёлся неясной идеей свободы….

Площади воздух кроил «триколор».
Толпы делились в отряды и взводы.

Гришенька кушал с одною мечтой:
Мигом сбежать к настоящему танку.
Старая дама свой путь непростой
В мозг загоняла, сутуля осанку.
В страхе открытой быть даже себе,
В жизни пришлось ей любить ненавидя….

Я, подчиняясь призывной трубе,
Шёл в ополчение, бойню предвидя.

Номер пятнадцать отряд мой имел,
Но в суете баррикадной заботы,
Я не нашёл средь бесчисленных тел,
Занятых важной пред боем работой.
Бег мой с одышкой достиг наконец
Правой зелёной лужайки с кустами.

Мне приказал коренастый юнец:
- Дед, отдышись и вставай рядом с нами.

Дама темнела в овале окна.
Гришенькин танк угрожающе ожил…
И понеслась броневая волна…
Дама за сердце схватилась: «О, Боже!»
Бабушке Гриша вцепился в подол….
- Мальчик мой, сядь, успокойся, не висни….

«Эха Москвы» репортаж расколол
Старой москвичке историю жизни.

Время Советов – в холодном поту.
После Гражданской давали сиротам
Дату рожденья в условном году.
Не было сроду семейного фото.
Дух стоицизма детдом утвердил.
Родины дети исправно трудились.

Ельцин главкомом себя объявил,
Чтобы Россия с Союзом простилась.

Снова война. Добровольцем на фронт
Ринулась, будто в родную стихию.
Не до медалей и звёздных погон…
Раненых много…Тащи их, тащи их.
Вот и последний кричит: «Помоги-и-и!»
«Жди сироту, мой любимый дружочек»

Штурмом пугали. Бросай всё, беги-и-и…
Час комендантский назначили к ночи.

Выдали нам от лопаты стебло,
Противогазы от химии, танков.
Сталь проводов мы тянули «в ребро»,
Спрятав в кустах, обрамлявших стоянку.
Ново-арбатский пустующий мост
Знак подавал, что пока не штурмуют.

Срочно летят делегаты в Форос.
ГКЧП с президентом шельмуют.

Первая в жизни внебрачная ночь
Ум обостряла и мышцы качала.
Мрачный исход прогоняли мы прочь.
Наши сомнения в правде молчали.
Коли собрались, обычный обряд:
Ближе знакомиться. Вместе мы сила.

Стой сорок третий особый отряд!
Дай бог, чтоб Родина не осудила.

Ночь подколодная, сдулись огни.
В Доме за нами задумался Ельцин.
Там Растропович соратничал с ним.
Нашей свободы забилось там сердце.
Слух обострился до ультраволны.
Зрению нашему ночь не помеха.

Гибель в тоннеле троих без вины
Стала для всех баррикадников вехой.

Нервы звенели…
- Дедуля, не дрейф, -
Парень сказал мне, себя ободряя.
И потянулся невидимый шлейф
Мыслей о близких, невольно прощаясь.
Рупор из Белого Дома взревел,
Нас призывая к готовности к штурму.

Каждый вокруг на своих посмотрел:
Им не замять всю народную уйму.

Внучек уснул, ну а старость кляла
Смутное действо у Белого дома.
Жизнь до сегодняшней ночи была….
Опыт предвидит момент перелома.
Завтра всей жизни исчезнет костяк
Веры в грядущую светлую вечность.

«Эха Москвы» аргумент не иссяк
В пользу истории с вектором встречным.

    5 декабря 2013г.