преференция Рыцаря Де Куртуа

преференция Рыцаря Де Куртуа

читая резюме поэтов, узнаёшь нечто такое, что позволяет судить - в смысле рассуждать, а не осуждать - о том, насколько его поэзия взята или выжата.
часто автор настолько максималист, что его стихи бледнеют и скрываются за его их громогласным провозглашением.

мы в обыденности не совсем светлые, не говоря о людях, вовсе лишённых позитивных качеств.
наши речи, соответственно, наши взгляды, отражения нас в собственных представлениях - туманны и говорят о чём-то, искажающем настоящее.

если автор в резюме признаётся, что он - очень хороший человек, и суров ко всем, кто любит запятые - очевидно, он уверен, что имеет право говорить невнятно и  требовать  полного его понимания - но ясно, что он и мысли высказывает невнятные, не новые, лишь гиперболизируя какие-то обывательские "мудрости", вообще говоря, мудростью обыденной преодолённые и в умных книжках развенчанные.

каждый автор выстраивает своё публичное выступление, как линию обороны, заявляя своё право на индивидуальность, в том числе и в его ограниченности и неинтересности.

мы терпим эпатажи, но исподволь готовим осуждение - нет критериев, скажем, для такого всего лишь одного из измерений правдивости и искренности, как и
откровенность: что интимно, а что можно сказать публично.

взять нецензурные выражения.

в них нет загадочности и таинственности - их запрет есть форма табуированности, которая пытается не обосновывать, а запрешать, делая произвол принципом.
на самом деле без матерных слов в речи реализуется самыми примитивными её носителями экспансия интимности, отрицание интимности, в том числе и под видом её блюдения.
запрет зачастую оправдывают необходимостью уменьшения враждебности, матерные слова ещё называют ругательными, но ругательство - это иная функция речи, и её лексикон не специфичен, а, скорее, ситуационен: одно и то же определение может быть оскорбительны  и  невинным.

ещё более странной является сфера религиозного чувства - взять лишь понятие оскорбления чувств верующего: регламентация, особенно правовая, но и этическая в значительной мере, намеренно игнорирует ситуационность, намеренно форсирует принцип неравности, будто осорбление - это понятие кастовое - за убийство холопа - одно наказание, там, штраф в пол-овцы (не путать с наименованием вымершего народа), за убийство - чиновника - четвертование и сжигание живьём.

словесность есть авангард обогащения речи, отчасти даже не отражая действительные социальные перемены, а предвосхищая их, готовя преобразования, и такая забава, как создание неологизмов является кузней изменения человеческих качеств.

поэт обычен в качестве столь же направленного певца, как певчий дрозд, полагает смысл в поверхности, глуповатости, но это ещё заманивает неумных, которые совершенно не могут собственным умом заметить свою глупость, жалуясь на непонимание, за которое принимают именно их нетрудное понимание.


есть, очевидно, запретное, которое злое, но запрет поэтического - сомнительная штука.
так, не оскорбление того или иного социального слоя - предмет права, а оскорбление человека, будь он учёный или ассенизатор, верующий или атеист - злу может служить и чиновник,и санитар, и учитель, и депутат.

когда-то берестяные грамоты были доступны лишь части населения, но соблазн запрещать уже имелся - наша власть, впрочем, как не столь откровенно и в иных странах - приотритетом имеет не обжорство и излишества власть имущих, а их болезненную нужду оскорблять и унижать нижнего - поэзия же по природе своей против такого, и в ней отражение вертикальности - в непоэтичном.

***