всем богам

у чардрев и дольменов, у капищ и алтарей изумрудным сиянием ровно огни горят, знаменуя один легкий штрих на календаре - воскресенье (второе) капризного ноября, время петь, кутать в снег все дороги, холмы, луга, время в колокол бить, танцевать у седых костров. Время чтобы взывать ко всем духам и всем богам, и молить - не себе - и даров и тропы простой.

В эту ночь (что там будет с грядущими? - путь один) две ладони ложатся на камень/на лед/на мхи, чтоб извлечь песнопение длинное из груди, попросив и удачу и милость у всех стихий: у огней и камней, плавников, перьев или трав, золотых диадем, острых копий, у шуб, и тог: чтоб сменили на милость и щедрость суровый нрав.
вняли песне, в которой молитва есть каждый слог: обещала когда-то я имя его беречь, вбить в гранит или мрамор, деревья, стекло и кость. И теперь, спустя столько ступеней, ветров и встреч, я беру в руки снова перо, долото и гвоздь.

существует ведь каждый, которому сто имен мы давали в бумаге, папирусе и камнях. Властью высшей из них каждый преданный наделен, и теперь каждый преданный слушает лишь меня: подарите ему просветление и покой, и тепло, и уверенность. Большего не прошу - чтобы всяк приходил к нему с песней, огнем, строкой, чтобы прочь отступали хандра, переплеты, шум.

Каждым словом полна драгоценнейшая из чаш, каждый звук, оторвавшись от губ, улетает ввысь . Но сидит тихий шепот у страждущей на плечах и опять повторяет игриво: молись! молись! всем богам и Чтобы знали великие, верно ли не проста та что имя его не сумеет с камней стереть.

Но нет власти и ярости больше у всех над ней, ведь превыше бессмертных она его имя чтит: нет резона стирать то, что вбито куда сильней в белоснежную кожу, предсердия и зрачки. Так что с этой минуты и впредь - всем, кто слышал глас, не гасите у капищ и древ золотой огонь.
По граниту проходит своим острием игла.
И отныне поют все бессмертные
для него.