Отрывок

Константин Кебич. Отрывок.




«Что это за мужики там поют?» – стало мне вдруг интересно. Подойдя к порогу их купэ, я спросил:
– Можно вам составить компанию?
Сказал и оторопел. На меня смотрели из-под телогреек, тельников и бескозырок «Митьки». Шагин, Филатов, Яшке, другой Яшке… Флоренский, разливавший по гранёным «ключам на 200» из бутылки розовый портвейн, заулыбавшись, сказал:
– Заходи, братушка? А, братки!
– Дык ёлы палы! – хором воскликнули остальные «Митьки». Младший Яшке, подвинувшись, уступил мне место. Я присел на полку.
– Откуда будешь, братушка?
– Из Луганска. – вздохнул я.
– О, Ворошиловград! – хлопнул ручищами Шагин. – Революционный город! Грянем, братушки!
И он затянул:

– Вихри враждебные веют над нами,
Тёмные силы нас злобно гнетут!

Остальные подхватили:

– В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас ещё судьбы безвестные ждут!

– Так пусть же красная
Сжимает яростно
Свой штык мозолистой рукой! –

высоко протянул Яшке-младший козлетоном.

– И все должны мы
Неудержимо
Идти в последний смертный бой! –

пробасил Яшке-старший.

– И все должны мы!
Неудержимо!
Идти в последний!
                Смертный!
                Бо-о-ой! –

– прогорланили хором «митьки» и смолкли.
– Чего, братушка, голову повесил? – обратился ко мне бородатый Шагин. – Аль случилось чего?
Тут на меня нахлынули слёзы.
– Я БРАТУШКУ СВОЕГО ПОТЕРЯЛ!!! – с комом в горле исторг я из себя нечеловеческий крик и разрыдался.
– Не плачь, братушка, лучше давай портвешку выпьем! 37-й портвешок раздирает до кишок! – сказал Филатов. На нём была «бронемайка» с его авторским Заем, на которого спускал овчарку мусор-шпион из фильма «Время-Х». Он подал мне «ключ на 200». Я пригубил сладковатую жидкость.
– Не горюй, братушка! Найдётся твой братушка! У сестрёнки небось! – загалдели «Митьки» вразнобой. – Лучше расскажи, как поживаешь?
– Три дня не жрамши, не спамши, не ****шись! – выкрикнул я, сам не зная почему.
– Небось, школу кончаешь?
– Да я в двух котельных работаю, а по ночам вагоны разгружаю по четыре рубля за ночь! – ответил я, и сам не понял, что сказал, почему и зачем.
– А с деньгами как?
– Да у меня и стула нет!
Что за херню я порю? Какого ещё стула? Электрического?
– А что из музыки любишь? Гребешка любишь?
– Да пошёл он! – заорал я, как бешеная курица. Хотя очень его любил и уважал <…>.
– А что у тебя дома есть?
– Видак! (сколько себя помню, о видаке я всегда только мечтал. Пока они совсем не исчезли)
– А ещё что?
– Шмудак! (Боже, что это ещё за херня – «шмудак»?)
– Может, споёшь что-нибудь?
– Я бы лучше водочки выпил!
– Во-во, это по-христиански! – загоготали «митьки» – Бытька, наливай!
Шагин достал из рундука запотевшую мутную четвертинку, заткнутую солёным огурцом, и разлил всем по «полключа».
– Не-не, фраерок, полную! – ощерился я.
– А не рано ли ты задембелевал! – заорал на меня Шагин.
– Это кто там гавкает! – заорал я в ответ.
– С тобой, свинья, не гавкает, а разговаривает капитан Жеглов!
– Фитилёк-то притуши, коптит!!!
– Ах вот как? – Шагин тяжело дышал. С бородищи капал пот. – Ведь это ты, Бирон, Павла убил?
– Опаньки! – только и ответил я.
Все замолчали. Тут в проёме коридора встал неизвестно откуда возникший молодой парень, стриженный под машинку – почти налысо, в такой же, как у «митьков» тельняжке. В зубах парня дымился «беломор».
– Теперь ты «митёк»! – сказал он мне. – А я – твой ангел-хранитель! Зови, если что. – и ушёл, будто его и не было.
Я не в силах был не то, что встать, а пошевелить пальцем.
– Это Добролёт. – сказал мне Шагин шёпотом. – Он всегда нашему братушке помогает. Подойди ко мне. Я хочу тебе открыть главную митьковскую тайну.
Я покорно встал с полки, и, сделав полшага, склонил голову к губам Шагина.
– Митьки никого не хотят победить! – сказал он мне тихим голосом, а потом прошептал на ухо: – И потому они всегда будут в говнище!
– Камыш-Заря! – крикнул Яшке-младший. – По танкам! Первое орудие чхи! На абордаж!
Все стали лихорадочно собираться, чехля «нестроевичей», и сгребая в холщовые котомки останки выпивки и закуски.
– Прощай, братушка! Будешь на «Пушке» – заходи! – пожал мне руку своей медвежьей пятернёй Шагин. – А ну дай краба! А краб побежал, побежал, побежал!
– А где вы дальше будете? – спросил я растерянно.
– Дык… нам ещё в Гопри шпирлять. В Голую Пристань, ёлы-палы! – ответил Флоренский. – А ну, братушки, на посошок!
И все «митьки», приняв грустное выражение лиц, запели вполголоса:

– Тёк, тёк, тёк, тёк,
А я Киевский митёк,
Мне по жизни, братцы,
Некуда деваться!

– А я Киевский митёк,
Я из Киева утёк! –

причитая, завыл Филатов.

– Мне по жизни, братцы,
Некуда деваться! –

хором ответили братушки.
Поезд, тря колёсами рельсы, издававшие скрип стали, остановился. Молча, «митьки» вышли в коридор. В окне я увидел, как они так же, молча, идут гуськом к треугольному вокзальчику станции с диковинным, как и Голая Пристань, названием «Камыш-Заря».
«Удивительные приключения замечательного гусёнка Яшке» – подумал я. – «И Шажки».
Навстречу по коридору шло двое странных молодых парней. Один походил на Цекало в «Главных песнях о старом», он был в таком же малиновом парике, камзоле и салатневого цвета лосинах. Другой был в форме белогвардейского офицера, с аксельбантами, георгиевскими крестами, лентами, и чёрно-жёлтым триколором шеврона. Они зашли в только что освобождённое «дмытрыками» купе. Я не стал им мешать, много ли что, и залез к себе на полку.

«Едет последний трамвай
По ночному Луганску-городу.
Водитель, как Карабас,
Укутан во сне в свою бороду.
В окошке видны
             остатки фасольных полей…» –

вспомнил я странную песню, которая натуральным образом приснилась мне во сне, ещё когда я был в 7-м классе.
Поезд набирал скорость. В открытое окно влетела бабочка-«парусник». Посидела немного на щеке спящего бутуза, и, вылетев, понеслась куда-то дальше.
Я смотрел в окно. Вдруг за ним показались с десяток парней, избивавших ногами ещё одного. На моих глазах двое выхватили огромные сверкающие ножи, и стали с остервенением всаживать их в тело несчастного. А на одном из соседних путей – здесь был какой-то разъезд – <…>. Поезд так быстро проскочил эту вопиющую картину, что я не успел ничего сообразить.
Вдруг, почти на полной скорости, поезд стал тормозить. Я чуть не полетел с полки, прямо на вертикально втыкнутые моей бегемотистой соседкой в клубок спицы. Машинально я ухватился за железо окна, с такой силой, что у меня свело руку. Я начал матерно орать, и тут обнаружил, что под моим остановившимся купэ торчат из-под вагона две ноги, из которых хлещет кровь. Чуть поодаль валялась бритая налысо голова с дымившимся фильтром в зубах.
Меня вывернуло. Я минут десять блевал прямо на отрезанные ноги. Блёв буро-малиновой жижей стекал по стеклу.
– Сукин кот. ****ь ****ая. Залупа. Сука. – наконец, закончив блевать, только и выдавил я из растерзанного горла ругательные слова. – Хуле мы тут стали, на этом трупаке? Какого ***?
– Внимание. Прослушайте важное правительственное сообщение. – проговорил сухой голос за стенкой в соседнем купэ.
Я моментально повернул ручку нашего радио до упора вправо.
– Сегодня, 31 августа 2008 года, в 4 часа 14 минут по местному времени скоропостижно скончался министр путей сообщения Украины Цезарь Поликарпович Нос. Президент, Правительство, члены Кабинета Министров Украины, народные депутаты и коллеги усопшего выражают родным Цезаря Поликарповича глубокие соболезнования. Имя Цезаря Поликарповича навсегда останется в сердцах всего украинского народа. Вечная ему память. Просим почтить его память минутой молчания.
В динамике раздались щелчки метронома. Вдалеке, в голове поезда, завыл на одной ноте тепловоз.
– Нос, ха-ха! Но-о-о-с! – вдруг я совершенно нечеловечески заржал и стал орать: – Нос! Нос! Цап Царапыч! Ха-ха-ха-ха-ха!!! С Носом нас оставил!!! На кого ж ты нас покы-ы-нул!!! Ой, держите меня семеро!!!
Мой истерический мамлеевский хохот, звучавший в гробовой тишине вагона, нарушил звон разбитого стекла. Тут же раздались крики боли.
Через минуту в вагоне не осталось ни одного целого окна. На полу коридора и в купэ вперемежку с осколками валялись камни, куски кирпичей и брёвен, и какие-то ржавые железки неизвестного назначения. За окнами матерно свистели и улюлюкали те самые парни, неподалёку от которых мы имели несчастье остановиться. Скакали, маша вытянутыми «факами» <…>, уже одетые в соломенные набедренные повязки.
– Гоните баб, гады ****ые! И бабло! Добром гоните, не то кишки выпустим!!! – разъярёно орал вожак невменяемой ватаги.
– Не ссыте, поебём и отпустим! – орал другой, жужжа врубленной на полную мощность «болгаркой».
– Даём пять секунд на раз мышление! Считаем до пяти!!! Раз!
– Пять! – донёсся из вагона чей-то рёв, который заглушила автоматная очередь. – Пя-я-ять!!! – орал тот же стрелок, который был не один. Треск стоял минут десять.
В наше купэ вломился тот самый кавказец с рубиновой «печаткой» на большом пальце, и, не глядя на ревущих детей и забившуюся от страха в рундук толстуху, с криком «Бисмиллях!» выпалил по толпе из гранатомёта.
– Щакалы парщивыи! – сплюнул он. – Салам, бача! – с улыбкой подмигнул он мне своим карим глазом.
Оставшиеся в живых бандиты беспорядочно бегали вокруг поезда, крича нечто нечленораздельное, и тут же падали, скошенные пулями «калашей» и «вепрей», какой был на поясе у кавказца с перстнем, больше не вставая.
Никто не заметил, как поезд тронулся. Высадив окно переходного тамбура нашего вагона (оказывается, он был последний), какая-то старуха кинула на отъезжающие рельсы связку гранат. Раздался оглушительный грохот.
И всё стихло.
Ещё минут пятнадцать был слышен лязг спорядкуваемой амуниции. Пройдясь коридором, я обнаружил в руках у защитников поезда не только автоматы, пистолеты и обрезы, но и пулемёт «Максим», «ППШ», несколько допотопных «трёхлинеек», мортиру и гаубицу-единорог. Как они могли всё это пронести в поезд – осталось загадкой. Выйдя в тамбур покурить, я заметил лежащий на полу «ствол». Подняв его, я увидел на рукоятке 14 засечек, 13 длинных и 1 короткую. Ни о чём хорошем это не говорило. По воронёной стали затвора тянулись причудливые буквы: «Форт-капитан». О подобной марке оружия я до сих пор не слышал.
С горем пополам добравшись до Луганска, я узнал из свежих газет, что группа лиц кавказской национальности обокрала как раз в ночь, когда я чуть было не <…>, склад оружия в Лозовой, и, заметая следы, устроила там серию взрывов, вызвавших сильнейший пожар, от которого вместе со злосчастным складом выгорело пол-Лозовой.
Я понял взаимосвязь всех этих событий. В кричимый вслед «след Собакошвили» я не верил. Скорее, это были какие-то местные разборки.
Всю дорогу нас встречали и провожали станции, вокзалы, остановочные пункты со спущенными флагами Украины, увенчанными чёрной ленточкой, и огромными портретами покойного Носа. «Наверное, его назначили, когда я был в Аляске…» – думал я. Та же картина ждала меня в Луганске. Выйдя на перрон я трижды перекрестился и плюнул через левое плечо. И, к неудовольствию, тут же, на привокзальной площади, узнал, что за время моего всего-навсего недельного отсутствия, цены на проезд в маршрутках взвинтили до полутора рублей. Гривень.
Вскоре новым министром путей сообщения был назначен мой земляк из Мелового Сергей Владимирович Крыса – высокий тридцатилетний парень. Об инциденте, которому я стал невольным свидетелем, то есть, о штурме поезда и его героической обороне, упомянули только в «Железнодорожнике Донбасса», который я тогда выписывал, и то – одной строкой: «Группой неустановленных лиц на перегоне Несторовка – Бурнаши была совершена порча подвижного состава. Ведётся следствие.». А я пошёл на третий курс.

Июль 2011.