Чудесный случай

      
Однажды написать про души женщин,
Пытался ночью рифмоплет забавный.
Призвал талант, стянул за лифчик вечность,
И сочинил в присест момент заглавный.

В нем отразил плоти великолепье,
Змеиный яд и радости соитий.
Задумался, всучил и раболепье,
Спер у кого-то песнь про серебро и нити.

Не нравилось, порвал шесть раз бумагу,
Позвал шайтана  красного востока.
Приволочился старый бедолага,
Шепнул чего-то юному пророку.

Тут покраснели у поэта уши,
Смекнул наивный: где истина зарыта.
Оставил баб, их ласковые души,
Строчить начал про битое корыто.

Взглянул лукавый на труды поэта,
Уста беззубые воспели панегирик.
Там жарились говяжие котлеты,
Разочарованно глядел в пустыню лирик.

Два символа легли на песнь поэта,
Из алгебры – урок далекий детсва.
Хотя наука спела все куплеты,
Но символы оставили там место.

Вначале икс, за ним веселый игрек,
Чего-то не хватало в сочиненье.
Старик смекнул, расширил панегирик,
Под чай горячий, сладкое варенье.

И появилось  мерзкое, и сильно неприятное,
Не женское,  и не мужское,
А буква - нечто кратное.
Ну что это такое?

Лукавый улыбнулся: не нужно души бабские,
Таскать за груди белые, или за юбки красные.
Гляди как нежно щурятся, на буковки чудесные,
И ни одна не хмурится, и что-то шепчут лестное.