Васецкая

- Очерк – воспоминание -
ВАСЕЦКАЯ…

Лидия Ивановна Васецкая – тот человек, последовательный портрет которой я никогда не смогу выразить словесно.  Ни в очерке, ни в статье, ни в художественном произведении.
Слишком она разноплановая, слишком разная в разных ситуациях. Нередко – человек настроения, а ещё, возможно, и личного самочувствия  (именно этим объяснялись её поведение, высказывания в конкретных ситуациях).
Дорогая и незабвенная Лидия Ивановна была  моим классным руководителем с пятого по десятый класс. Она сыграла такую роль в моей жизни в отроческие и юные годы, что не написать о ней – не имею права. Хочется дать хоть краткое, отрывочное описание этого характера, запечатлеть его в памяти людей.
Знавших или не знавших её – это не важно. Для меня, как человека пишущего, литератора, публициста, важно дать именно характер, за которым стоит конкретный человек. Документальность событий, в которых этот характер проявлялся.
…Наша с ней последняя встреча была несколько неожиданной и несколько странной. Состоялась она на железнодорожном вокзале в нашем незамысловатом посёлке.
31 мая 1979 года  мы отгуляли на свадьбе моей сотрудницы из Мелитопольской городской библиотеки А.Ч. и соседа по улице моего детства, студента Вовы Б. Мы – это дружный, спаянный «бабий» коллектив Мелитопольской ЦБС, где невеста А. отработала библиотекарем несколько лет (видимо, после окончания культпросветучилища),  и я – около полутора лет (библиографом) в конце 70-х.
Так уж получилось, что молодых познакомила я, и на их свадьбу все наши – и скромные, и очень шумные, самые разные коллеги из известного южного городка, вместе с мужьями, съехались в мой родной посёлок, остановившись в моём скромном домике.
И вот уже после всех застолий, плясок и поздравлений, даже после неблизкого нашего похода в центральный ресторан, где мы тоже повеселились и поплясали, - мы шумной толпой прибыли на вокзал, чтобы проводить мелитопольцев на последнюю электричку.
Войдя в здание вокзала, помню, все сгрудились у окошка кассы, а я, словно почувствовав на себе чей-то взгляд, обернулась, и вдруг увидела примостившуюся у стеночки, на жёстком вокзальном кресле-стульчике, женщину, всматривавшуюся в меня. В ней-то я и узнала Лидию Ивановну.
Не виделись мы несколько лет. Три года назад, окончив университет, я вернулась в родные края, а недолго поработав в своей старой «районке, - сбежала в соседний городок, так ни разу и не встретившись с бывшей классной «дамой».
Правда, ещё будучи корреспондентом этой самой «районки», мне как-то пришлось писать зарисовку  об одном строителе-плотнике, поляке по происхождению, из разговора с которым я узнала, что это её супруг. Передала через него ей привет, а он что-то сказал о том, что много наслышан обо мне от Л.И. Я удивилась, на что он ответил: -… дома она часто рассказывала о вас, когда работала в школе.
…И вот теперь эта случайная встреча. Я, конечно, сразу отстала от компании (они там, у кассы, нормально справлялись и без меня), присела рядом с Л.И., и мы немного поговорили.
Я спросила, куда она едет, и узнала, что к сыну, в Евпаторию. Её старший (знаю, её любимец, её гордость) сын Леонид работал хирургом в этом городе. Оказалось, она проживала уже там, в Крыму, Оказалось, что муж её умер (если я теперь не ошибаюсь, и верно помню разговор тогда).
Я в двух словах сказала ей что-то о себе. Успела спросить: - Я как-то писала Вам письмо из Москвы. Вы не ответили… - осторожно молвила я, глядя ей в глаза.
- Я не получала письма! – тут же искренне и удивлённо ответила она. Я с недоверием и вопросом смотрела на неё, но уточнила: - Да, я неточно указала адрес.  Без номера дома, только улицу…  Думала, письмо всё же дойдёт…
В это время мои товарищи расшумелись, стали звать меня на перрон, - скоро, дескать, придёт электричка…  Пришлось поторопиться, и быстро распрощавшись с Лидией Ивановной, я ушла со своей бойкой толпой. Встрече же с бывшей учительницей была искренне рада.
А ещё через какое-то время из разговора с моей матерью, которая уже несколько лет проживала на той же улице, где ранее жила с семьёй Л.И.Васецкая, я узнала, что Л.И. умерла. В Крыму, от рака. Я даже не могла поверить сразу в это. Такие люди, как она, в ту пору мне казались очень сильными  (духом) и почти бессмертными.
Потому что у них всегда много недовыполненных дел, велик круг их интересов и забот, в них есть огромный запас энергии, - а, значит, им еще жить и жить. Так полагала я. Но - увы, увы… Вечных среди нас нет. Все - стареем, болеем, поодиночке уходим в иной, невидимый мир.
…Я хорошо помню, как написала ей то письмо, и даже почему. Примерно, в 73-м году. Перечитав одну из интереснейших книг, попавших мне в руки в золотое моё время студенчества в Москве, а именно – поэмы драгоценнейшего господина Гельвеция. «К  уму моему», что-то о Труде, и т.п., чем была так восхищена и потрясена, что тут же возникла потребность  с кем-то пообщаться, поделиться, кому-то написать о впечатлениях. А кому?
С моими ровесниками мы почти ни с кем не говорили на подобные темы, кто из них мог хотя бы понять даже это? И я написала письмо Лидии Ивановне. Какое-то удивительное философское письмо… Очень жаль, что не оставила себе копии. Поскольку письмо это весьма даже понравилось мне самой… А, оказалось, оно попросту кануло в Лету…
Мне и теперь очень любопытно – чего это там я нафилософствовала, на какие конкретно мысли натолкнул меня великий француз? Но восторг от первого восприятия его размышлений помню до сих пор! Эта книжица в ту пору определённо стала заметной ступенью моего внутреннего развития…
(Уточню: писала я это письмо на съёмной квартире на улице Миллионной, в Богородском, где мне, кстати, вообще творчески отлично работалось. Где окна хрущёвского дома выходили в уютный соловьиный сад, а за окном постоянно звенели трамваи, и по листьям высоких старых деревьев нередко шелестели тихие московские дожди… Там, в этом доме с окнами в сад,  всегда было одновременно и весело, и грустно, и житейски насыщенно, и пустотно-одиноко, а то и мечтательно-романтично…)
Да, Лидия Ивановна… После школы (т.е., после выпуска в 1968-м) мы с ней встречались и всего-то два-три раза. В первый раз – сразу  после  выпускного, когда она вдруг неожиданно стала с раздумием говорить мне, что, может быть,  лучше не поступать на журналистику, а пойти, например, на экономический факультет…
 Я была очень удивлена: она всегда поддерживала мой выбор, взращивала во мне дух гуманитария. Ставила мне круглые пятёрки, читала мои сочинения в разных классах школы… а тут, вдруг – другое мнение…  фактически накануне моих вступительных экзаменов … Почему?
Я долго этого не понимала, пока по её отведённым в сторону глазам в моменты таких разговоров  не догадалась, что она говорила это мне… по просьбе моей матушки. Той очень не хотелось, чтобы я шла в журналистику. Она предполагала, что эта профессия препятствует созданию нормальной семьи, т.к. связана с разъездами, командировками, которые для моей мамы всегда были патологически неприемлемыми, что я знала точно.
Поэтому я не восприняла всерьёз последних наставлений Лидии Ивановны (как и своей мамы, насчёт которой я вообще тогда имела мнение, что она суёт нос не в свои дела, и даёт наставления совсем не там, где их следовало бы давать на самом деле…)
Ещё одна наша встреча с Л.И., помнится, была случайна, где-то на улице. Мы столкнулись с ней, она окликнула меня, разговорилась, задала какие-то вопросы, рассказала о себе. Так я узнала, что она уже вышла на пенсию, очень радовалась тому и повторяла: - Так хорошо теперь. Вот читаю… Читаю книги… - она шла из библиотеки с сумкой, полной книг.
Я выслушала её тогда и, помню, с максимализмом ребёнка подумала: «Теперь она читает. А почему не тогда, когда это надо было делать  для работы с нами, учащимися? Повышая свой уровень – рекомендовать что-то лучшее и нам? Сверх школьной программы?»
Эта встреча была тогда, когда я переоценивала многое, в том числе и полученные в школе знания. Была недовольна ими, считала недостаточными – по вине преподавания в школе. Так же и уровень самих педагогов… Было это, примерно, в 71-м или 72-м году, а мне было не более 21 года.
В тот период я была жуть как строга к своим бывшим учителям, и мнение моё было резким, как и в отношении нашей школы в целом. Хотя мнением своим я ни с кем, пожалуй, не делилась. Так, переоценивала для себя, словно поднимаясь на новую ступень социального опыта, внутреннего  качественного роста, или новой полосы в своей жизни…
Но эти впечатления были тогда – послешкольные. А в школе?  В школе Лидия Ивановна была целой эпохой в моей жизни! И всё потому, что Л.И. в силу своего характера была личностью,  и мне, думаю, очень повезло, что моим классным руководителем была именно она. А не кто-то из числа пассивных, равнодушных, эгоистичных тётушек-педагогичек, которыми была буквально напичкана школа (и, думаю, не только наша, а советская в целом).
Лидия Ивановна то ли умела правильно руководить классом, то ли отстаивать наши интересы перед дирекцией школы, то ли требовать с нас всё возможное, только  и в пятом, и в шестом классах мы побеждали в общешкольном соревновании в учёбе и общественных делах, за что нас награждали туристическими путёвками  и мы выезжали путешествовать.
Так в первый раз мы посетила заповедник «Аскания Нова», где я впервые, например, увидела дикие степные тюльпаны, славную белесую травку ковыль, огромные удивительные маковые и ромашковые поляны… Тогда же мы заезжали в историческое место – Каховку, осматривали что-то там.
Второй раз нас свозили в Севастополь и по всему южному берегу Крыма, с заездами в Симферополь, Алупку, Бахчисарай, Никитский ботанический сад… Всё это откладывало свой отпечаток на каких-то романтических струнах наших юных душ. С кем-то из педагогов тогда же, в том юном возрасте, мы посетили Мелитопольский краеведческий музей и (если верно помню) музей под названием «Каменные могилы».
Ещё как-то нас свозили  на Запорожскую ГЭС, где, помню, рассказывали историю её мужественного строительства, показывали какие-то крупные турбины, рассказывая о их предназначении и о принципах действия всего огромного гидро-электро-сооружения, кажется, первого  в СССР…
В моей памяти остались следы от этих поездок, почему я берусь утверждать, что возраст 10-12 лет совсем не мал для каких-то исторических, географических, художественных и им подобных впечатлений. Наоборот, они обогащают память, насыщают восприятие мира, ускоряют его понимание, т.е., дают столь необходимый социальный  (жизненный) опыт.
Наша Лидия Ивановна была строга. За успеваемость в классе боролась любыми методами. И родительскими собраниями, и дополнительными занятиями в классе, и какими-то «оргчасами».  Но всё-таки была в ней полная нетерпимость к бестолковым ребятам. Здесь ей не хватало выдержки или хотя бы снисхождения.
 (Наверное, в те годы и с педагогов круто спрашивали за успеваемость их учеников, подходы к оценке знаний были другими, вот и учителя делали всё возможное, чтобы «подтянуть» отстающих).
Был у нас такой мальчик Коля Д. Очень безобидный и, по-моему, добрый пацан. Но ни математика, ни другие предметы ему не давались. Бедный Коля! Как же я всегда сочувствовала ему, когда он стоял у школьной доски и, смущённый, не бельмеса никогда не мог ответить учителю. Сколько же негатива выливалось на его бедную голову!
Учителя были и дерзкими, и грубыми с такими учениками! В 7-м классе у нас появилась новая учительница, которая ещё и любила вытряхивать всё содержимое портфелей таких ребят прямо на пол, посредине класса, в поисках забытой тетради, или учебника, ручки… Это были, конечно, не уроки, а целые театральные сцены!
Доставалось иным из неуспевающих, в том числе, и от Лидии Ивановны. Однако помню, как она однажды сказала, в раздумье, о таких учащихся: - Я вот заметила, есть дети, которым не даётся учёба, зато в работе они - на стоящие трудяги…
И она знала, о чём говорила. Поскольку до этого момента учила старших братьев и сестёр моих одноклассников, знала, что они добросовестно вкалывали на фермах  большого колхоза, располагавшихся тогда прямо на окраинах нашего посёлка г.т. (городского типа). И, с моей точки зрения, в этом случае Л.И. была права: нужно было всего лишь чуть-чуть снизить планку требований к этим Колям, Миронам, Петям… Что поделать, если так уж отстало были устроены их мозги!!
Мне, конечно, от неё не доставалось. Меня она, что называется, «на руках носила». (Это я поняла намного позднее, в период учёбы это казалось вполне нормальным отношением). Но была пара случаев, когда Л.И. не на шутку и на меня сердилась.
В первый раз – это когда в пятом классе, где-то за углом школы, я учила девчонок… курить. Не помню, откуда взялись сигареты, но я… делала вызов мальчишкам!  «Выбражала», одним словом. Глупые взрослые не поняли моего «винта», нагло обсуждали этот вопрос на родительском собрании, причём, в присутствии самих ребят (шалунов), но я схитрила: папашу отправила на собрание, а про наше присутствие умолчала. Не пошла.
Естественно, при всех «допросах» выяснилось, что инициатива принадлежала Лефт-й, меня там корили, а папаше пришлось отшучиваться: - Сам не курю, пусть хоть дочка покурит, - рассказывал он кому-то после собрания. Но шутки были только до первого случая: когда позднее нашёлся ничтожный повод отметелить меня «по-чёрному» – папашка не воздерживался, и первым делом, побивая,  припоминал это собрание.
Конечно, куда уж там: он ведь привык, чтобы его дочурок только похваливали. А тут, так провиниться… Ничего, Господь ему отомстил за все мои печали, какие приходилось хлебать от члена семьи по имени «зверь»… Этот случай родительской «добродетели», думаю, ему тоже зачёлся…
Тут Л.И, конечно, сделала промашку, а мне некому было даже пожаловаться. Лупил-то без свидетелей, ногами швырял, как мячик… Я попробовала сказать матери, но она, похоже, не поняла всей жестокости воспитательного акта, поэтому тот случай помог мне правильно оценить и равнодушие одних, и педглупость других, и карательную смелость третьих… Ладно, проехали. Урок усвоен…
Второй случай гнева моей классной руководительницы был помягче, с моей точки зрения,  – вообще безобидный, но он всё-таки был. Даже забавный, пожалуй. Когда попали «под горячую руку»…
Мы тогда ещё учились в восьмилетке, в 6-м классе, в старой школе. Однажды я принесла в класс толстую библиотечную книгу, на последних страницах которой в алфавитном порядке были опубликованы разные славянские и, кажется, иностранные имена.
Я показала это девчонкам, мы стали вчитываться в них, обсуждать, запоминать, выбирать себе наиболее интересные. Мне очень понравилось имя Агнесса. И тут, по ходу интереса, я сразу же придумала игру и предложила её одноклассницам: каждая из нас выбирает себе новое имя, и мы все между собой станем называть  друг друга только новыми именами. На все остальные, наши обычные имена, – не откликаемся, молчим. Так и сделали.
Играли-играли, нам очень всё нравилось. Другие не понимали нашу молчанку, недоумевали, – почему мы не откликаемся на их призывы? – а мы только посмеивались. Но вот кто-то из нас понадобился классной руководительнице. Та обращается к моим подружкам – а они молчат (я при этом отсутствовала, куда-то отлучалась, а девчонки боялись нарушить обет молчания. Игра-то важнее реальности оказалась!)
Л.И. потащила кого-то из девчонок в учительскую. Там-то от неё и узнали – в чём дело и причины. Л.И. почему-то этим была весьма разгневана, я же появилась в большом общем коридоре как раз в тот момент, когда она, выходя из учительской, громко и гневно вскричала: - И эта ещё мне Лефтерова!.. – Из чего я сразу поняла, что инициатор затеи ей уже известен…
Если честно, это было её самое грубое, единственное недовольство мной (за все и последующие годы тоже). Эдакий выпад…  Девчонки мне тут же объяснили ситуацию, как всё произошло, а я тогда довольно смутно понимала - чем мы так досадили учительнице, и почему нам нужно прекращать  такую интересную, игру?
Позднее, когда гнев учительницы улёгся, я была случайным свидетелем, как она у кого-то из учениц поподробнее выспрашивала  о нашей игре (зашифрованной проделке), и даже услышала, как она спросила: - Ну, а Валя какое имя себе выбрала? - Ей назвали. До сих пор помню примирительную улыбочку Лидии Ивановны после  услышанного… Интуитивно я тогда поняла, что, в общем, грозовая туча пролетела мимо…
Господи, чего только не случается в наши детские годы… Мне же Л.И. не сказала ни слова, хотя знала - кто был инициатором и этой проделки. Я как-то  догадывалась, что в целом ей нравилась моя буйная  инициативность, хотя, вероятно, и не всегда казалась уместной.
…В 1965-м году нашу 8-летнюю школу присоединили к единственной в то время в районном центре средней (они слились в одну). Мы стали 7«В» классом  в школе-новостройке.
Кроме немецкого языка (который мне, вероятно, стоило заменить на изучение другого иностранного, но мои родители этому не придали значения, а сама я тогда вряд ли могла это понимать, чтобы предложить что-то изменить), все остальные предметы мне давались легко. Немецкий, можно сказать, не давался никак: я не была усидчива, наизусть заучивать что-то не любила, мой конёк в учёбе был - логичность, способ индуктивного подхода к изучаемому, видимо…
А где требовалась точность запоминания (слов или их сочетаний, как в немецком), или чуть позднее – в химии, где надо было то ли понимать, то ли помнить огромные цепочки формул реакций и т.п., эти два предмета стали для меня серьёзным камнем преткновения в обучении. Освоение их, видимо, требовало дополнительных усилий, которые я, увы, не прикладывала.
Позднее, правда, я стала предполагать, что, быть может, наши учителя по этим дисциплинам просто плохо владели методикой изложения своих наук, почему они с таким трудом и доносились нам, причём, массово. Т.е., это касалось повсеместного преподавания, по всей стране, вероятно. Убедилась в этом и при обучении в университете: даже самые способные наши ребята-студенты  в немецком были, как и я: ни бум-бум.
Правда, наша добрейшая школьная учительница А.П.Г. ставила мне четвёрочку, а в университете мне и десяткам таких, как я, наша милая молоденькая преподавательница О.И.Х. тоже снисходительно ставила троечки, но языка-то мы как не знали – так, увы, и не узнали…
(Хотя, замечу, перед вступительными экзаменами в университет я целый год ходила на дополнительные  платные занятия домой к  моей школьной  «училке» А.П.Грибиненко, как бы «подтягивая» знания. Увы, увы… Толку был нуль…) Немножко разовью свою мысль на эту тему.
В нашем классе были лишь две девочки, которые  что-то смыслили в этом предмете. Это была наша «новенькая» Аня Бугель (немка по происхождению, недавно прибывшая в наш класс из Казахстана). В целом в учёбе – троечница, но после лета, именно в 7-м классе, на уроках немецкого вдруг ставшая показывать нам всем такой «высокий класс», что мы невероятно удивились…
В унисон ей успешно овладевала немецким (как, кстати, и химией, не в пример нам, всем прочим) ещё одна девочка, тоже – скорее с романской или латинской фамилией, а именно Лариса Маргарит. Что интересно, примерно в 80-х годах я прочту очень любопытную книгу о крестоносцах в средние века (она до сих пор на моей книжной полке, называется «Крестоносцы на Востоке»; М., изд-во «Наука», 1980; автор М.А.Заборов).
Так вот, на каких-то страницах этой книги мне попадётся эта редкая фамилия «Маргарит» в описаниях итальянского  (не очень крупного) полководца, если верно помню – выходца, кажется, из испанских мест. Здесь и тогда моя мысль обрела новое направление. Я подумала, что, скорее всего, корни Ларисиного папы, видимо, западноевропейского происхождения, хотя проживал он на Украине  среди этнических болгар (предки которых когда-то (в конце 19 века) бежали с Балкан в Россию…)
Кстати, и внешне Ларисин папа больше напоминал, скажем, кубинца или какого-то мавританца, нежели болгарина. Был очень строен, каким я помню его из нашего с Ларой детства, очень прямо, с большим достоинством держал голову. Был немногословен, скорее – чаще задумчив, серьёзен, и смугл, почти как мулат. Эта смуглость, с шелковистостью кожи, кстати, передалась и его дочке, это тоже нужно заметить. Как и двум Ларисиным братьям, которые тоже очень неплохо учились в школе.
Вот так вот, думаю, скорее не славянское, а романское или латинское происхождение, быть может, и различало нас, нашу кровь и мозги, как и наши способности в освоении тех или иных наук… Но это мои предположения и наблюдения, конечно; хотя я им доверяю, и они вполне имеют свои доказательства (описанные мною абзацем выше).
Так вот, как-то в школе в ту пору прошёл слух, что кто-то из наших ребят, в составе областной делегации, поедет на экскурсию в ГДР, в Берлин. (Видимо, поездка приурочивалась к 20-летнему юбилею победы в ВОВ?) Кто-то нам сообщил, что это будет Лариса Маргарит. Мы, конечно, немного позавидовали, но отнеслись к этому спокойно.
Однако, как оказалось, это решение было принято без ведома нашей классной руководительницы, которая на тот момент день или два почему-то отсутствовала в школе. Когда она узнала о принятом решении – весьма огорчилась, возмутилась, и устроила скандал. Она сочла, что справедливее было направить в поездку меня, как лучшую ученицу и активистку классной работы.
 «Немка» Александра Петровна извинялась: - У меня спросили: кто из учащихся лучше других владеет немецким произношением? Я назвала МАргарит… - (именно такое ударение на её фамилии делала А.П.) - Ничего другого я не решала, это дирекция школы…
Лидия Ивановна попробовала покачать права и директору (им тогда был, очень краткое время, тщедушный, болезненный, откуда-то взявшийся в школе, человечек по фамилии Чернигин), но тот возражал: - Документы на Маргарит уже отправлены в область, ничего изменить нельзя…
Я помню, помню крутую досаду Л.И, и с какой решительностью тогда она пыталась отстаивать меня и своё мнение.  Но в поездке побывала Лариса. А позднее моя мама как-то сказала мне, что перед ней за этот инцидент извинился наш директор школы, что лично для меня было удивительно, да и было, в сущности, делом бесполезным: ибо моим «батькам» такие тонкости, как первенство их дочери в чём-то, были до лампочки.
Дети для них вообще были в ту пору делом второстепенным. На первом месте, естественно, стояли работа и деньги (это мама), да личное самочувствие и тайные, утаённые (как мы узнаем позднее) от семьи деньги (это папашка…)
Неловко в этой ситуации почувствовали себя только я с А.П. Но, по правде сказать, я была настолько уверенный в себе человек, знала, что называется, себе цену, что даже подобный скандальный случай очень мало задел меня, и очень спокойно проплыл мимо…
198… - 03.11.2017.
(Продолжение следует)
В.Леф