Ордена позабытой страны. Анна справа

Шесть этюдов. Ордена позабытой страны.


этюд второй

ANNA справа



Ночь  мало была похожа на ночь - над взбаломашеными, гудящими народом, улицами, словно сияние пророческой звезды вставали отблески костров.

Жгли всё, что попадало под руку: уже давно вышли дров и угля запасы, а где и не вышли, то там были столь надёжно припрятаны, чтобы дожили до лучших времен, когда быдло и чернь покинет улицы. Поговаривали, мол, так долго продолжаться не может: запасы продовольствия на исходе, а голодный люд, не то, что новую большевистскую власть подымет на  свои штыки, как перед этим власть Николы Кровавого и золотопогонников, а и доберется до последних армейских запасов, уничтожение которых будет крайним звеном, соединившим цепочку в победе Германского оружия над убогой и голодной Россией.

Посему со дня на день ждали: удастся ли комиссарам убрать из города эту неконтролируемую массу русского вооруженного народа. Хоть куда: рыть окопы, ставить заграждения, воодушевлять на войну с германцем, либо создавать отряды для сбора продовольствия по крестьянским дворам, либо громить меньшевиков и эсеров, которые соединяются на почве непринятия последнего переворота с офицерским составом русской армии и готовят новый передел власти, то ли с возвратом царя, то ли военного порядка, чтоб остановить Кайзера. Слухи были злобными и противоречивыми….

Среди этого студеного малоснежного Петроградского голодомора 1918 года было с большим трудом различимо какое-то разумное средство избежать полного краха страны  - наступало похмельное состояние позднего прозрения, что большевики втянули всех в очередную авантюру, и всё в целом не давало разглядеть поздний едва брезжущий рассвет над Россией.

Сухопарый человек в серой без опознавательных знаков но всё ж офицерской шинели, что само по себе было верхом легкомыслия, вышел из темного парадного. Прислонившись к углу дома, поздний прохожий по всей вероятности внимательно огляделся. Греющиеся на пятачке матросы с разночинцами, не вызвали в нем чувства опасности, и темной, более серой, чем его форма тенью, военный, из, теперь уже, надо полагать, приказавшей долго жить армии проскользнул на другую сторону улицы.

Оставалось рукой подать до места встречи.

Колокольчик входной двери не издал знакомого слегка нервного перелива, и пришлось стучать, причем довольно громко, так как на тихие удары ответа не последовало.

— Орлов, — легкий щелчок каблуками, короткий кивок седеющей коротко стриженой головой.

В тщательно задрапированной темной шерстью комнате горели  сальные свечи у большого дубового стола и маленькая буржуйка прямо посреди комнаты. Тем не менее холод Питера скрадывался мало. Присутствующие в комнате слегка качнули головами в ответ и отрекомендовались, причем один из двоих так же: встав и повторив движение  Орлова.

Не смотря на скудное освещение, гость заинтересовался этим  явно встречаемым им  собратом, так сказать, по несчастью,  смутно припоминая обстоятельства знакомства с  когда-то тучным, а сейчас с обвислыми щеками и двойным подбородком, как у жабы, человеком.  На память, не глядя на годы,  вошедшему никогда еще не приходилось жаловаться, поэтому сейчас, сгруппировавшись с хозяевами положения за столом и обсуждая  вопрос помощи именно  заинтересовавшему его офицеру под явно фальшивой фамилией Андреевский, Орлов, близоруко изучая лица собеседников,  ощущал затылком всплывающую мысль: «К довершению всего это кто-то из моих бывших подследственных».

Этого Андреевского требовалось помочь переправить через чухонь в Берлин. Все маленькое совещание велось недомолвками и намеками, но присутствующие прекрасно понимали друг друга. «С другой стороны я помогаю русскому, а не немцу» , — то и дело Орлов ловил себя на неприятной мысли и отчего-то не успокаивался, а распалялся еще больше: за что и перед кем пыталось оправдаться его сознание. За вот эту встречу с немецким агентом и чудом помилованным ревтребуналом  офицером, который теперь из каземата Петропавловки, где должна была закончиться его мало кому нужная сейчас жизнь, собирался бежать к немцам.

Но это было первое дело порученное Орлову его куратором, и хотелось оказаться на высоте.

— Владимир Григорьевич? — неожиданность этого шепота ошпарила как кипятком. Орлов  вопросительно вскинул глаза, и стал внимательно вглядываться в сидевшего напротив. Они остались один на один. Немец, пару минут назад покинувший квартиру,  ради конспирации предложил выйти порознь.  Теперь была очередь Орлова, но как удар в висок:

— Владимир Григорьевич? Я не ошибся?

На постаревшем, землистого цвета лице живыми были только глаза. Андреевский, вдруг закатил глазные яблоки знакомым жестом, так что глазницы стали абсолютно белыми.

— Сухомлинов? — память вернула как на доследование то старое дело по  саботажу в военном  ведомстве, и Владимир Григорьевич привычным жестом попытался поправить оставленные дома в целях конспирации очки без оправы, в которых он уж очень смахивал на ненавистного сегодняшнему строю интеллигента.

Перед Орловым собственной персоной стоял военный министр России Владимир Сухомлинов. Да он был практически неузнаваем, видимо не только в силу тюремного пожизненного срока, но и по собственной инициативе, так сказать. Что немцам хорошо, то русским смерть. Это высказывание как нельзя лучше выдавало преображение бывшего генерала.

— Выходит я тогда был прав? И они Вас не забыли? — в голосе Орлова чувствовалась неудовлетворенность прокурора  ошибкой правосудия, когда  свободу и жизнь  даровали явному преступнику.

Взвинченные нервы Сухомлинова тут же отметили этот нюанс в разговоре. И язвительный даже под прикрытием шепотка голос осведомился:

— Но Вас они тоже не забыли?

Снова эти бельмом перевернувшиеся зрачки. Смотри в оба. Орлов отчего-то вскипел. Как может эта проворовавшаяся мразь сравнивать их положения. Тот продавал еще живую родину, у Орлова же выбора не оставалась, эта подыхающая от голода и тифа страна за задрапированным окном была ему чужой. Хоть бы скорей. Гладишь, на костях этих дорвавшихся до власти жуликов встанет новая его Россия.  И то, что проходимец Сухомлинов был ими помилован, только приближает крах этого картавого вождя племени.

— Желаю Вам счастливого пути! — Орлов решил выйти из ситуации по своим понятиям  достойно.

— Может ещё свидимся, — было ответом.

Стараясь держаться в стороне от костров, крадучись, словно пойманный с поличным то ли
домушник, то ли взяточник, бывший прокурор в Польше, бывший контрразведчик Орлов пробирался к своему временному пристанищу. Он не был наивен и по-дамски экзальтирован, но эта встреча выбила почву из-под ног.

Как-то на допросе Сухомлинов недобро улыбаясь разглагольствовал:

— Но Вы же не ура-патриот,  сами служили с поляками, сами всё видели. Да они им готовы целовать подошвы сапог, чтобы быть принятыми в Эуропы,  — голос  подследственного слегка отказывает тому, кому подчинялась страна в границах трех океанов. — А вас еще будут вешать на фонарях, как русскую шваль.

— Не Вам пророчествовать, — осадил тогда Орлов.

Но подлец Сухомлинов, который из личных побуждений  мести инженеру,  критиковавшему его из рук вон плохой  контроль  за пополнением довольствием армии, поддержанием её боеготовности, зарубил изобретение, причем изобретение именно в сфере военного дела, развалив группу изобретателей, разбросав их по дальним гарнизонам – с глаз долой, этот подлец оказался по–своему прав.

Тот преступный эпизод в старом деле встал пред глазами. Изобретатели тогда сумели добиться царской аудиенции,  и, несмотря на рапорты военного министра, приводившие неоспоримые доводы об мертворожденном проекте русских инженеров,  о нецелесообразности траты казаны на похороненное другими державами дело изготовления дымовых шашек, кое было ведущими военными армиями  признанным нецелесообразным и  не отвечающим военным задачам, так вот, тогда офицеры смогли заинтриговать монарха своими планами: как под прикрытием искусственно создаваемой дымовой завесы производить незаметно для противника передислокацию войск на передовой.

Изобретение, очень грамотно изложенное Николаю, заинтересовало верховного главнокомандующего, а когда были подтверждены надежды на возможность  и целесообразность использования дымовых шашек в военных условиях, то царь лично дал команду наладить серийный выпуск сих зарядов. Но Сухомлинов так просто не сдался, вместо серийно выпуска была произведена партия, тут же направленная на военные учения, проходившие под наблюдением  французских офицеров. И хотя на документах по производству и применению имелся шифр, запрещающий демонстрацию подобного оружия иностранным атташе, Сухомлинов начисто проигнорировал свой воинский долг.  Военный министр сам знает, кому и что показывать в своих владениях.

Офицеры-испытатели протестовали. Однако, выпятив украшенную российскими орденами грудь, русский генерал, сопровождаемый немецким собратом по оружию,  не разделял их точку зрения:

— Не подчинение приказу – есть преступление! Где в германской армии низший чин возьмется не исполнять воинский устав? Вы роняете честь российской армии своим поведением, — нагоняй шёл по всей строгости устава,  — Стыдитесь, носить погоны имперского достоинства.

Офицеры стояли бледными, навытяжку, как струнки нервов, зажатые долгом и приказом. Лицо прусака при этом не выражало ничего, что несколько умаляло  личное достоинство Сухомлинова, как тому в запале  казалось. А может индифферентность объяснялась тем, что, немецкий аристократ  не понимает русскую речь и мало интересуется происходящим.

Отчего, эту сцену, видя неодобрительные взгляды высших офицеров, Сухомлинову захотелось спустить на тормозах:

— Вы что сами не видите — мой гость не представляет опасности, так как ничего в подобной ерунде не понимает, — шипел раскрасневшийся, покрытый испариной рот генерала.

К удивлению военного министра, после завершения стрельб немецкий граф Дохна, остававшийся все это время крайне равнодушным к русским военным играм, неожиданно наедине обратился с нему с просьбой:

— Не будете ли вы, господин генерал, столь любезны войти в мой интерес к различным новомодным штуковинам. Надеюсь, как военный военного, мы поймем друг друга.

— Какие вопросы, — жест русского генерала говорил о его власти и возможностях.

— Презентуйте, — на французский манер выразился собеседник, — мне пару безделушек из этих так называемых шашек. Очень интересно похвастаться друзьям знакомством с Вами, да и для моего личного музея – это небольшое приобретение сослужит добрую службу. Прошу, утешьте старика.

Сухомлинов не устоял перед упрашиваниями немца, и подарил-таки  музею в германском замке изобретение своих соотечественников. А когда с театра военных действий в начале войны союзники из Франции выслали русским найденные на поле боя немецкие дымовые шашки, то удивлению российских военных не было предела: шашки были  изготовлены из тех же химических компонентов, что и шашки русских изобретателей, которые так и не увидели свет в серийном производстве, после достопамятных учений.

— А вас еще будут вешать на фонарях, как русскую шваль.

Орлов тогда счел это пустобрехством. «Мели,» — он и не такое слышал при  исполнении.

За разработку дела саботажа и предательства в военном министерстве Владимира Григорьевича наградили крестом Святой Анны с бантом и мечами, как за заслуги в битве с неприятелем.

Погружение в воспоминания прервалось… Неожиданно шарахнувшись, Орлов вскочил в нишу каменной стены серого холодного дома. Реакция оказалась мгновенной, как у зверя в лесу. По улице шел патруль. Черные бушлаты с красными бантами. Свинец пулеметных лент слегка отливал серебром в рассветном тумане.

У этих были свои отличительные красные банты….без красных  крестов….



Послесловие.

Владимир Григорьевич Орлов — профессиональный контрразведчик, действительный статский советник, участник Русско-Японской войны 1905 года, участник Первой мировой войны в органах контрразведки, участник антибольшевистского подполья в Петрограде, начальник контрразведки в Одессе зимой 1918—1919 гг., после поражения Белого дела эмигрировал в Германию в 1920 году. Занимаясь антисоветской деятельностью составил много хлопот ОГПУ. По видимому по наводке ОГПУ был судим в 1929 году за попытку продать компромат на американских сенаторов (William Borah, George Norris) поддерживавших признание СССР. Наравне с Вальтером Николаи признан контрразведчиком мирового класса. Составил «картотеку Орлова». Мемуарист. Убит при невыясненных обстоятельствах выстрелом в затылок в январе 1941г. в Берлине.

Владимир Александрович Сухомлинов  — русский генерал от кавалерии, военный министр, генерал-адъютант.
На основании всех изобличающих его фактов в 1916 году Сухомлинов был помещен в Петропавловскую крепость и приговорен к пожизненному заключению. Однако в 1918 году он был помилован революционным трибуналом, через Финляндию бежал в Берлин, поселился в одной из комнат приюта Фриденау, где прожил до 77 лет  и умер от голода.
Русский, он умер в мучениях в одном из берлинских приютов, в ужасающей бедности, всеми забытый, отвергнутый.



* Императорский орден Святой Анны — орден, учреждённый в 1735 году как династическая награда и в 1797 году введённый императором Павлом I в наградную систему Российской империи для отличия широкого круга государственных чиновников и военных. При этом орден, сопричисленный к государственным наградам Российской Империи, никогда не переставал иметь особый статус династической награды дома Романовых