Баллада

Ночь стекала по стёклам потоком смолы, и ноябрь звал первую стужу.

Я уснул с мыслью: сдохну. Проснулся живым от набата чуть слышного стука.
Низкий гул застревал, увязал в проводах. Тучи впились в луну стекловатой.

Он стоял у окна. В плащ въедалась вода.

И плевать, что этаж был девятый.

Не взлетают слова, но по миру бредут; по канону рассказа, закону, я смотрел на него как в гриппозном бреду, узнавая, хоть мы не знакомы.
Я без лишних вопросов впустил его в дому, хлам попутно сметая с кровати.

И он сел и сказал: собирайся, пойдём. Ты своё отстрадал, с тебя хватит.

На мгновенье застыло времён колесо на отметки «земные юдоли».
Он сказал: твоя жизнь странный медленный сон, и ты спишь непростительно долго.

Он сказал: посмотри, ты истёрт до костей, словно коршун в курятнике – лишний. Одинок, не как ветер в степи, но как степь, и кричишь, только криков не слышишь.

Он сказал, мою чашку в ладонях зажав (будто холод фарфора приятен): всё меняется друг. Был клинок – стала ржа. Полюбила смерть наш мир, приятель.

Он сказал: там струна и стрела не поют, мор обжился в дворцах и деревнях.  В нашем доме, мой друг, в нашем светлом краю пробуждается мрачное, древнее.

И кровил небосвод как разбитые лбы, и ныряли дома в омут стазиса.

Он сказал: горше слёз оставлять что любил. Только горше полыни остаться.
Не бери чемодан, да и нож ни о чём. Побыстрей. По дороге покуришь.
Что ты скис? Улыбнись. Ты оправдан, прощён.

...а я молча застёгивал куртку.