Такой охмурёж у персидских поэтов в чести

               
                С в е т е

По гальке хрустящей бродить возле пенистых волн,
почувствовать как мысли с мыслями (в нересте?) трутся,
и знать, что чиновничий подлый, глухой произвол
не может быть вечным, и в этом опять обмануться.
Опять обмануться в победе над мразью добра,
что зло победимо, сегодня отнюдь не бесспорно;
и если для Евы хватило когда-то ребра,
то Свете и душу, и сердце отдать не зазорно.
Ведь зло, победив, нарекается тут же добром:
добро торжествует всегда, ну не спорить же с Богом!
Ах, душка Адам, он отделался только ребром,
сегодня всё круче намного, всё круче намного.
Я Свету свою сотворил всею жизнью своей,
где ловко её обольщал, где, случалось, неловко:
пусть розе рассветной поёт о любви соловей,
а розе закатной пусть ветер морочит головку.
Пусть звёзды в пруду отражаются в плясках своих,
пускай кипарис обольщает кавказскую тую;
о нашей любви вам поведает каждый мой стих,
хоть в нём о любви  и не сказано в строчках впрямую.
Такой охмурёж у персидских поэтов в чести,
их тонкая лесть и к любви призывает, и к блуду:
я думал вначале любовный дневник завести,
да вовремя понял, что всё я и так не забуду…
Я всё не забуду, как встретился в парке с тобой,
я всё не забуду скамейку и голос твой дивный,
о чём-то интимном шептала волна, а прибой
старался стыдливо глушить этот шёпот интимный…
По гальке хрустящей бродить и бродить возле волн,
всё слушать и слушать их шёпот, ворчание, пенье:
пожалуй, душевных ни смут избежать, ни крамол
никто в мире этом не смог (говорю в утешенье!).
Идти мимо парка, где тускло горят фонари,
на звёзды смотреть, как мерцают они осторожно,
и знать, что нельзя одиночество прятать внутри,
и чувствовать, что расставаться с ним тоже не можно…