Кафка и Двойники

        Кафка...
    Кафка относится к числу тех людей, чьи обороты и выражения я иногда не понимаю. Кафка довольно часто выражается самозамкнуто.
    Вынужденный вести подпольную писательскую литературную жизнь, Кафка заключает в ёмкие формулы слишком много. Такая подпольная, двойная жизнь мне знакома и повышенная замкнутость, несомненно, тоже, но и то, и другое мне знакомо лишь "изнутри" - изнутри себя самой - через свою подпольную жизнь и свою замкнутость. Однако встречаясь с Кафкой я смотрю теперь на это "извне". И это "извне" оказывается не всегда узнаваемым.
    Редкие случаи моего непонимания, обычно всё не так, привычнее для меня - моментальное схватывание. Так что же - задевает самолюбие? Нет, обращает на себя внимание, как "из ряда вон"...
    Это всё одни и те же глаза, я их встречала неоднократно: и у Лорки, и у Пикассо, но и у Пикассо, и у Лорки, они словно вовне, выпуклы, горячи, у Кафки - они словно упали внутрь, провалились в бездонную пропасть и лишь оттуда посылают нам свет. У Кафки они манят внутрь, а не сверкают звездой наружу. Несомненно это передаёт основной посыл судьбы.
Кафка - глубок и мрачен.
    Собранию "живых мертвецов" посвящал Кьеркегор своё первое философское произведение "Или-или", так вот почётную должность "живого мертвеца" Кафка заслужил сполна. "Замурованные заживо" - найденные лишь при "археологических раскопках", образно говоря - обнаруженные поздно, в тот час, и в тот момент, когда они уже умерли. А до этого - Никто и Ничто. Конторские служащие, чиновники, кочегары, кто ещё? "Живые мертвецы" - в будущем вершины Культуры. Лишь к ним считал достойным обращаться Кьеркегор. Таким образом он определял своего читателя.
    К примеру, Флоренский определял своего читателя как "тихого собеседника" в светлой келье. Гёте как искреннего подлинного друга живой природы. Каждый из них говорил о своём "Другом", осуществляющем виртуальную коммуникативную связь для их личного творчества. Цветаева говорила: мой читатель через сто лет. Как в воду глядела.
    Двойники, ими созданные были лишь призраками, но почему-то они были призраками вполне реальными, ощутимыми.
    Я замыкаю круг ВМЕСТЕ со своими собеседниками. Я - сам по себе ещё не всё, будь я даже гений. И я плюс моё произведение - тоже ещё не всё. Потому что, там, на другом конце и полюсе мира - ещё мой читатель. Я - мой текст - и мой читатель = вот сфера. Вот контуры экзистенциального события в его полноте.
    Кьеркегор замыкал на себе иное экзистенциальное событие, нежели Флоренский и нежели Гёте. Они были самобытными личностями и имели самобытных двойников. Понять их, понять их произведения мы сможем лишь войдя в этот полноценный круг - для каждого свой, уникальный. Если же мы забудем хотя обо одной черте этого круга, то ничего не получится. Нам нужна гармония всех трёх черт: лицо - текст - читатель.
    Что же Кафка, не прекратить ли обращаться только к его лицу или только к его текстам, не найти ли его читателя?
    Трехчертная структура экзистенциального события искусства не может ли быть распространена и на всю жизнь?
    Ведь всё есть в каком-то смысле - лицо, всё есть в каком-то смысле - текст, и всё есть в каком-то смысле - читатель. Мы можем брать мир с трёх разных его проекций или оснований. И каждое распахнёт перед нами свою широту и даль, нарисует новый горизонт.

     Господь меня заводит в такие места, в какие я сам не захожу...
    Разве каждый из них сразу же родился с готовым лицом, Кьеркегор сразу был Кьеркегором, Гёте - Гёте или они стали, кем они есть? Мы вынуждены сказать: и так, и так. Уже в младенчестве они были необычными, это можно поискать и найти, умелым взглядом окинув биографию и скользя по ней нейтральным взглядом вдруг остановится, замереть на минуту перед чем-то, что есть их росток. Вот маленький Кьеркегор откладывает свои занятия, отец берёт его за руку и они вместе ходят по комнате, сочиняя, что ходят по разным городам мира, они вместе играют в такую игру. Смотри, говорит отец, мы проходим сейчас мимо театра такого-то, а людей-то, людей... и мальчик отвечает ему трепетно, погружаясь в волны воображения. Разве это - не поздний Кьеркегор? Не его мгновенное воображение-воплощение, перемещающее его рядом с Авраамом на гору Мории?
     И всё же это ещё не тот Кьеркегор, что пишет труды. Тот - уже неуловимо другой. Но даже этот, написавший кучу философских произведений ещё не завершён, ещё не доопределён. Принято говорить: смерть завершает. Нет, не смерть, а вторая жизнь, второе рождение Кьеркегора в читателе, "слава", завершили его экзистенциальное событие. Событие под названием "Кьеркегор". Ведь до этого, Кьеркегор находился долгое время в забвении и словно бы не существовал. И также у Ницше, у Гёте, у Цветаевой, и у Кафки... Покуда не затрепещет последняя черта - нет завершённости.
     Однако в каком-то смысле любое экзистенциальное событие и принципиально не завершено, даже когда уже состоялся его адекватный читатель, - в него можно входить снова и снова, оно, представляя из себя теперь наконец-то совершенный, оформленный круг, всё равно - принципиально разомкнуто. Всё здесь парадоксально противоречиво, за что бы мы ни взялись. Каждая черта события - самодостаточна, и в тоже время нуждается в других. А полный круг в момент установления своей кольцевой замкнутости становится максимально открытым.
     Ясно одно, что подлинной формой человеческого общения является вот такая рассмотренная событийность, которую и осуществляли всегда в искусстве великие люди, лишь через неё истинно общается Дазайн, а всё остальное оказывается подобиями и фикциями.
     Великие люди приходили к нам и рождались для того, чтобы общаться с нами человеческим образом, а не глаголить социально-муравейно, что мы до сих пор принимаем за общение. Событие - единственная форма, через которую человек переливается в другого человека. И здесь же укоренено и понимание, без события оно невозможно. И лишь свершённое, замкнувшее себя на себе событие уходит в вечность...