Людка

— Ленк, а Ленк, ты чё, .ля-я-ядь, сваливаешь? Хера ли? Чё, правда, увольняешься? О.уеть!..
— Харе пахать!
— Ты чё-ё-ё!.. В ЛондОн  лыжи мажешь?
— Да нет...

Люда тридцать лет проработала водителем трамвая. Пришла сразу после школы да так и осталась, не получив никакого образования помимо курсов водителей. Она росла в детском доме и не знала родителей. Материться научила жизнь и работа. Но почему-то из её уст мат не воспринимался грубыми ругательствами: то ли по причине её тонкого голоска, то ли оттого, что она лихо закручивала слова, приправляя и подсаливая матерными остротами – тут тебе и подлежащее, и сказуемое, и наречие, и прилагательное, и глагол – всё, что хочешь...

— Нельзя тут без мата, Ленк, поработай-ка водителем, поймёшь.  Я так пар сбрасываю. Вот ревизоры, суки, на кольце тайком стоят, время прибытия вагонов фиксируют. Опоздаешь – премии лишат. Вот с-с-с-уки! Уже не знают, как нашу нищенскую зарплату уменьшить. Вчера школьников долго сажала на остановке, на три минуты опоздала – здрасте-пожалуйста – лови штраф. Ты чё, думаешь, новички шпарят и кондукторов в туалеты не отпускают – штрафов боятся!..
— Ездила я тут с одним. Вечно опаздывал. У меня моча из ушей чуть не полилась. Жуть, что пережила. Не выдержала – обложила его трёхэтажным, хоть и не материлась никогда.
— Не ссы, Ленка, со мной всегда поссышь, я быстро езжу. Тридцать лет всё-таки.

Мы рассмеялись.

Последний рейс. Ранний приход. В четыре сорок утра отправление.

Землю припорошил снег. На бездонно-чёрном небе поблёскивали звёзды. Мы нырнули в вагон, а вагон нырнул в кольца рельсов и покатился по замкнутому кругу.