ВЛюблённый Эйнштейн. Сборка

Влюблённый Эйнштейн

1

За года два скончанья века,
На «Сотби», на аукцион,
(Всех привлекало, как потеха,
Не только физиком рождён;)

Часы Альберта именные,
Эйнштейна личные дела:
Рисунки, фото столь родные
И письма к той, кто их ждала.

Всё выставлено на продажу,
Интрига в письмах вся была,
В них, как наполненная чаша,
Любовь и нежность вся всплыла.

К жене известного скульпту;ра,
(Коненков – русский он Роден),
Без всякого к нему укора,
Попался Маргарите в плен.

А консультант на торгах в «Сотби»,
Коллекции с оценкой всей,
Без всякой по Эйнштейну скорби,
Приданья значимости ей.

Довольный, пышущий нахальством,
Он очень смело заявил,
Его впервые донжуанство,
Эйнштейна, в письмах он открыл.

И, что под сей процесс житейский,
Его теория верна,
И он с улыбкой фарисейской
Доволен шуткой был сполна.

А дальше – смелость сверх нахальства,
Остановиться он не мог:
-- Предположить мы можем «яства»,
И да поможет в этом бог.

По просьбе Риты Конеко;вой,
Своей возлюбленной с тех пор,
И жизни в мире столь суровой,
Он, не вступая с Ритой в спор;

Услуги оказать разведке
Советской, а не лишь какой,
На тему атомной их ветке,
Но для России столь больной.

Но комментарий консультанта
Насчёт Эйнштейна нам услуг,
Не делал в том его гаранта:
Эйнштейн – один из русских слуг.

Слуга советской он разведки;
Российских заявленье служб:
«Сидит он на гражданской ветке
И к разведке – просто чужд.

Для русских нет в нём интереса,
И от проекта – он далёк;
Но в этом деле для прогресса
Его научный центр привлёк».

О ходе дел в созданье бомбы
Всегда Эйнштейн был в курсе дел,
И ум его, минуя «тромбы»,
Возможно, сблизил ей удел.

Уже известно людям света,
Что именно его письмо
От президента ждёт ответа,
Дать на создание добро.

Секретов в этом деле много,
Ещё ведь даже до сих пор
Лежат в секрете очень строго,
Не вышли на людской простор;

Дела о жизни за границей
Известной скульптора четы,
Возможно, не простые лица,
К разведке -- явные черты.

Все сведенья об их отъезде
Из заграницы в эССэСэР,
Достойны «оказались чести»,
Возможно, для дальнейших мер.

Быть на контроле у разведки,
Сотрудника нью-йоркских служб,
Аяцкова – могучей ветки,
Проект которым был не чужд.

Он был посмертно удостоин
За вклад в решение проблем,
Героя звания, как воин,
В советский атомный «гарем».

Узнать в листках Эйнштейна почерк
Не составляло и труда,
В сонете вложен целый очерк,
Достоин божьего суда.

В листках – один из вариантов
Теории, известной всем,
Но не хватило нам талантов
Прочесть в них всех любовных тем.


2 -- 1 

Чрез шесть лет после революцьи
Супругов Коненковых «клан»,
По решенью – резолюцьи
В Америке нашёл свой стан:

Участья в выставке искусства
Советско-русского, в Нью-Йорк,
Пронзить чтоб за границей чувства,
Кто в скульптурах знает толк.

Срок пребывания был в плане
На пару месяцев всего,
Но так случилось в этом стане
И вся коллекция его;

А с ней, конечно же, супруги
Остались там на двадцать лет;
Там завелись у них и «други»,
В истории оставив след.

Причём супругов в возвращенье
Помпезность явная видна,
Оно прошло, как награжденье,
Хотя кругом и шла война.

Под все работы Коненкова,
Что вывез и что там создал,
Вся экспедиция готова,
Сам скульптор чтобы не страдал.

По Сталина распоряженью
Был зафрахтован пароход,
В Москве ему для новоселья
Был выделен большой «приход».

На Горького, слишком большую
По тем военным временам,
Для работы мастерскую
В честь звания и дань годам.

Член он Художеств Академий
Российской и эСэСэСэР,
Имеет очень много премий
И строя нового пример.

Никто из новых реэмигрантов
Не получал подобных благ,
Не обладал таким талантом;
Он был в скульптурах просто маг.

Властям посыпались упрёки
На слишком щедрый им уют,
Они же в трудные все сроки
В довольстве съели соли пуд.

Свидетельством той давней склоки
В Москве -- людей искусств среде,
В письме эМ. Коненковой строки,
На них свалившейся беде.

На имя Берии и с просьбой
С учётом их семьи заслуг,
Их оградить от всяких козней,
Они – завистливый недуг.

Заслуги Коненковой Риты
Собой являли  лишь секрет,
И почему они сокрыты
И почему она – «поэт»?

Казалось многим очень странным,
А почему не сам писал?
Ведь по заслугам и всем данным
Имел же он достойный сан.

Сергей ещё до революции
Роденом русским назван был,
А потому на все те случаи
Он должен высказать свой пыл.

Уже потом всё стало ясно,
Что он, возможно, и не знал
О переписке так им важной
Жены с агентом под «аврал».

Аврал, когда нужны сведе;нья
За тот же атомный проект,
Нужны любые поведенья
От разведывательных сект.

Сергею было не до споров,
Работой восхищал он свет,
Дожил и умер он не скоро,
До девяноста семи лет.

2 – 2

Супруга пережила мужа
На девять ей тяжёлых лет,
Обычно многим старость хуже,
Неся с собой им много бед.

А после смерти Маргариты
Среди газетных всех статей,
Рисунки малых габаритов
Нашли, принадлежащих ей.

Причём забавные рисунки,
Исполнены его пером,
И, как «натянутые струнки»,
Сонет, вместивший целый том:

Их нежность и любовь друг к другу…
Все в формулах-значках листы;
Сомнений нет – любил подругу,
А.Е., как подпись красоты.

И потому находки скопом
Переданы в архив страны,
Но немцам тоже вышло боком
С трудом познать весь смысл строки.

Лежали долго те листочки
На полках тех домов наук,
Но распустили строчки почки,
Освободив от тяжких мук.

Сонет:

Две недели томил тебя
И ты написала, что недовольна мной,
Но пойми – меня также мучили другие
Бесконечными рассказами о себе;
Тебе не вырваться из семейного круга,
Это наше общее несчастье;
Сквозь небо неотвратимо
И правдиво проглядывает наше будущее.
Голова гудит, как улей,
Обессилили сердце и руки.

Приезжай ко мне в Принстон,
Тебя ожидают покой и отдых;
Мы будем читать Толстого,
А когда тебе надоест, ты поднимешь
На меня глаза, полные нежности,
И я увижу в них отблеск Бога.
Ты говоришь, что любишь меня,
Но это не так.
Я зову на помощь Амура,
Чтобы уговорил тебя быть ко мне милосердной.

А.Е.  Рождество.  1943 г.

Уже пропали все сомненья,
Что Маргарита и Альберт –
Теснее дружбы отношенья,
«Как запечатанный конверт».

3

В музее также найден снимок,
Где Маргарита и Альберт
С женой и дочерью, к ним близок
Стоял с улыбкою «агент».

«Агент» -- создатель атом-бомбы,
Он – Оппенгеймер был Роберт;
И, не влезая в катакомбы,
Не пряча снимок тот в конверт:

Что Маргарита Коненкова
Была знакома с ним давно;
Конечно же, была готова
С разведкой быть ей заодно.

Начальник Разведуправленья
эНКаВэДэ – эНКаГэБэ
Открыл секрета представленье,
Когда и кто работал где.

Он в знаменитой своей книге,
С названием «Разведка – Кремль»,
Поставил точку на интриге,
Что Коненкова знала цель:

-- Жена известного скульптора,
Проверенный там наш агент,
Без всякого к себе укора,
Зарубин был наш резидент.

Работала под руководством
Зарубиной, его жены,
Сумела «заиграть» знакомством,
Кто для разведки так важны:

Они, Эйнштейн и Оппенгеймер –
Большие физики страны,
Ещё Ферми – они, как трайлер,
Проект тащили с глубины.

Ближайшее их окруженье
Ей удалось очаровать,
Она, с ним выиграв сраженье,
Начала «просьбы» диктовать.

Взять на работу специалистов,
Имевших явно «левый взгляд»,
Возможно тайных коммунистов,
В проект подбросить просто яд.

Существенной роль Михоэлса
По выходу на те круги,
Учёных, роль игравших «вальса»,
Они дать сведенья могли.

И после этого разведка
Всё продолжала утверждать,
Альберт и Рита – «не та ветка,
Чтоб их на дереве держать».

Ну что с того – великий физик,
Но он известный жизнелюб,
Случился с ним «великий кризис»,
Он же – мужчина, а не дуб.

К тому ж -- она ещё красива,
К тому ж – достаточно умна,
Она, как сказочная дива,
Женою быть ему могла.

4 «Народный художник»

Страна Советов Коненкова
Народным скульптором Страны
Назвать его всегда готова,
В традицьях нации – труды.

Считался самым популярным
Российским скульптором всегда,
Он слыл талантливым и странным
Во все текущие года.

Его работы так ценились,
Что их могли приобрести
Лишь те, где деньги заводились,
Чтоб сумму нужную внести.

Скрипач Микули сам, к примеру,
Скульптуру Баха чтоб купить,
Продал «Гварнери», зная меру,
Чтоб Коненкову заплатить.

Шедевр – портрет тот Паганини,
Он выставку всю украшал,
В свой особняк любезно «принял»,
Тот, кто искусство обожал.

Он – Рябушинский, миллионер,
Вот Вам ещё такой пример.

Он, кстати, спрятал ту скульптуру,
Когда покинул он страну,
Найти её и в нашу пору
Не удаётся никому.

Хотя у мастера «слетали»
Фигуры чудные с резца,
И даже в том числе Христа,
Но в церкви всё ж не привечали.

Неплохо он играл на скрипке,
Маэстро бюст был перед ним,
И образ жизни слишком «липкий»,
Для многих очень был раним.

Аккомпанируя на лире,
Он мог собрать хор из слепцов,
Петь с ними всё о божьем мире,
Священных вспоминать отцов.

В годину первой революцьи
Создал рабочий он отряд,
Он закупил для них оружье
Для обороны баррикад.

Конечно же, у ресторана,
С названьем «Прага» ресторан,
Где знали все его, как пана,
А может даже, как и – хан.

В подходы мастерской на Пресне
Посеял васильки и рожь;
Неслись оттуда часто песни,
Шаляпин пел сам во всю мочь.

В ней пили спирт и танцевали,
В ней даже и – сама Дункан,
Искусства люди выступали,
Есенин в ней считался пан.

Он мастерскую ту на Пресне
Считал и вовсе, как свой дом,
Ему в ней было интересней,
Питьё в ней лилося ручьём.

Жена Коняева Татьяна
Весь жизни образ, не приняв,
Ушла от своего тирана,
Все козни мужа, не поняв.

Не долго «тосковал» художник,
Приятель, скульптор в том помог,
Случайно стал он, как заложник,
Пошло всё Коненкову впрок.

Он фото показал невесты,
И всё сработало, как взрыв,
Сергей попрал все виды чести,
«В душе любви рос свой нарыв».

5 – 1 Маргарита

Внезапно в творчестве Сергея,
В ваянье женских всех фигур,
Прошли большие измененья
И даже больше, черезчур.

Когда модель – дочь кочегара,
То женский образ от резца,
Был крепок телом и загаром,
Как раз похож он на отца.

Вдруг так нежданна перемена,
Писали об очередной,
О смене вкуса в этой теме,
Для него совсем «больной».

Всё было проще и сложнее,
Всему виной – на фото взгляд:
-- Не видел женщин красивее,
Её краса – любовный яд.

Он в сорок с лишним лет влюбился,
Работать он уже не мог,
Мужчина в цвете лет взбесился,
К тому же, был он одинок.

Провинциальная дворянка,
Ещё так очень молода,
Познавши жизнь уж спозаранку,
Лишь дочь чиновника она.

Она училась на юриста
У Полторацкой той мадам,
Для проживанья лучше места,
Возможно, и не снилось Вам.

Дом доктора для проживанья,
В Ивана Бунина семье,
Поварской улице названья,
Всегда в уюте и тепле.

Нажиму друга повинуясь,
Привёл его он в этот дом,
И Коненков, пред ней красуясь,
Скульптуры показать готов.

Уже чрез пару дней девица
Впервые в дивной мастерской,
Ей есть чему в ней удивиться,
Художник-мастер был большой.

Он предложил поехать в Стрельню,
Он средь цыган был, как родной,
Вино там пьют, любую песню
Мог заказать клиент любой.

Ряд вин на выбор предложили,
Она ж -- спросила молока,
Они там, сколько лет не жили,
Так не случалось никогда.

Заказ исполнить не сумели,
Сергей растрогался до слёз,
Друзья с боязнью «вразумели»,
Что он влюблён уже всерьёз.

Мужчина он – силён и страшен,
Его боялись кулаков,
На спор он пятаки гнул даже,
Боясь сказать и лишних слов.

5 – 2

Давно наслышаны все были,
Знаком не только вкус вина,
Хотя у Буниных и жи;ла,
К Шаляпиным идёт всегда.

Дружила с дочерью Ириной,
Возлюбленным слыл сын Борис,
Но все удивлены картиной,
Хозяин знал к ней интерес.

Шло дело с сыном даже к свадьбе,
Но разрядился вдруг скандал,
Тогда-то место в её су;дьбе
Очередной жених занял.

Им был приятель Коненкова,
Ему он фото показал,
Она же возжелала крова –
Богат и знатен – в жены взял.

Когда их с Ритой отношенья
Зашли так слишком далеко,
У Буниных пошло волненье,
Что ей с ней будет нелегко.

Она попала в плен в богему,
А сам он -- пьяница большой,
И чтоб закрыть им эту тему,
Её отправили домой.

Домой, в провинцию, в Сарапул,
Но Коненков поехал вслед,
Не выпускал её из «лапы»,
Не нанеся себе и вред.

Просил руки по всем приличьям,
Но получил прямой отказ,
Их возраст сильно был различен,
Ему «вручили» этот сказ.

В Москву вернулся злой, растерян,
Друзей по пьянкам разогнал,
Любви остался всё же верен,
Портрет из дерева ваял.

Портрет возлюбленной, конечно,
Скучал, гостей не приглашал,
Не стал он одиноким вечно,
Явился сам оригинал.

Семь лет они прожили вместе,
Период испытанья чувств,
Но есть и негативны(е) вести,
Они слышны  и не из уст.

Сейчас в шаляпинском архиве
Сохранено одно письмо,
В нём на любовной прежней ниве,
Открыло много тайн оно.

За это время в Маргарите
Вновь воспылала с силой страсть
К Борису юному; судите,
Видать над ней большая власть.

Тайком бежала на свиданья…
Но очень скоро расставанье
В её судьбе вновь взяло вверх,
Конечно, поразило всех.

Она позарилась на званье,
Оно положено жене,
Звучит, как гордое названье,
Не снилось даже и во сне.

Да, Академии Художеств,
Член Императорской он стал,
Искусства он – один из божеств,
Скульптуры чудные ваял.

«Превосходительство» ей «Ваше»,
Такой ей титул подходил,
И в этом званье даже краше
Он жизнь ей новую дарил.

Соперницы потенциальной
Влиянье пало навсегда;
Она была совсем «не дальней»,
Могла бы быть ему – жена.

Да, Кончаловская Наталья,
Та самая, двух братьев мать,
Имея «тесное влиянье»
Хозяйку в мастерской играть.

Вся хроника двух дам-соперниц
В воспоминаниях самой,
Влияния, достойных «пленниц»,
Но руку подал он одной.

Конечно, молодой красивой,
Она сумела изменить
И стиль работ в угоду милой,
Как одеваться и как жить.

На тот портрет всё время глядя,
Не стал он больше одинок,
Ему не нужен боле «дядя»,
С ним выпить ни один глоток.

Бывало, прятала бутылку
От всей компании честной,
Но находя, они с ухмылкой
Дань отдавали «четверной».

5 – 3
 «Когда изваян был из древа
Впервые Риточки портрет,
Любовь вошла в жизнь, словно Ева,
Оставив в ней серьёзный след.


Она следила за одеждой,
Пришла забота женских рук,
Пора кончать жить, как невеждой,
Сменить гостей на лучший круг.

Рубашка, галстук и ботинки
За тех изношенных сапог,
Смотрелся скульптор, как картинка,
Он прежним стать уже не мог.

Я незаметно отстранялась
От пребыванья в мастерской,
В конце концов, всё объяснялось:
Он не нуждался в таковой».

Шли годы Риты пребыванья
Гражданской скульптора женой,
Но в плен не брало раскаянье,
Что стал Сергей совсем другой.

Из собутыльников великих,
Ни сам Есенин, Мейерхольд,
Ни Шаляпин, Мариенгоф,
Натур талантливых, но «диких».

Ни слова сказано плохого,
Не по;дали ему упрёк,
Для них столь друга дорогого,
Что Маргариту он привлёк.

«Растаяв», словно, в Коненкове,
Она его, как стала, тень,
На добром дом держался слове,
Другая выпала им сень.

Но звёздный час для Коненковой
Застал её «во Свете Новом»,
Где утончённость, моды вкус
Все « намотали на свой ус».

Когда приплыли в дом долла;ры,
Её одежда из Москвы,
Хотя считалась божьим даром,
Летела скопом вся в костры.

Уже на ножках серебрились
Прозрачно-модные чулки,
От них в России власть бесилась,
Буржуйской моды – все они.

Сверкали ногти перламутром
И на руках, и на ногах,
Потребность в красоте всем нутром
Росла там, в общества слоях.

И дорогие украшенья,
И ткани яркие, меха,
Не доводя до разоренья,
Их отношенья – до греха.

Благодаря его таланту,
Он самым популярным стал;
Она ж – в общение галантном,
Язык хороший помогал;

Большую часть ему заказов,
Работой обеспечить дом,
Все бюсты радовали глазом,
Росла и слава вся кругом.

5 -- 4


Со временем столь популярной,
Не менее, чем скульптор сам,
Она становится столь явной,
Что даже и не снилось Вам.

Вновь Кончаловская Наталья,
Приехав с первым мужем в США,
Разведчик – торгаша играя,
Конечно же, не без гроша.

Отметила, что «Маргарите
Жизнь светская вошла в успех,
Знакомства крепкие все нити
Предвосхитили даже всех.

Всё чаще молодые люди
С охотой посещают дом,
По выходным и даже в будни,
И просто убедиться в том:

Хозяйка в нём – очарованье,
Которая из-за «кутка»,
Вошла в круг общий обожанья,
Скорей всего и навсегда.

Она, как центр интриг, романов,
Обязана и мужу в том,
Его работы, как капканы,
Влекли людей искусства в дом.

К примеру, вот его «Вакханка»
И «Бабочка», «Воды струя»,
Для них она, как содержанка,
Позировала без белья.

Работы – чудны в исполненье,
Огромный был у них успех,
А главное в них достиженье,
В чём удивляли даже всех.

В них – узнаваема фигура,
Сомнений нет в том никаких,
Та обнажённая натура,
Не сыщешь где ещё таких.

Минуло десять лет с момента,
Когда она столь молода,
На Стрельне вместо вин презента
С кокетством просит молока.

Флирт стал намного изощрённей,
И даже знатные мужи
С ней рядом были все покорней,
Хоть как искусству ни служи.

Что сам Рахманинов пытался,
Чтоб ей помягче быть к нему,
Шаляпин вновь к ней в сеть попался
И даже нагло, наяву.

Они однажды, на приёме,
Из-за стола – в дверном проёме,
У всех сидящих на глазах,
Закрылись в спальне, просто так.

Случилось всё так откровенно,
Не возмутиться муж не мог,
Он в дверь стучал, ругался скверно,
И, как потом всего итог:

Когда открылась дверь, Шаляпин
Смущённым выглядел тогда,
Похоже, «дело стало в шляпе»,
А Маргарита, как всегда;

Нисколько этим не смущаясь
И к мужу нежно подойдя,
Платком от слёз он вытираясь,
Сказала: «Гости же… Ты зря!»

Не мог забыть ей эпизода,
Когда с Шаляпиным она,
На глазах всего народа
Его позорила тогда.

В ответ она всё уверяла:
«Спокоен, детка, будь всегда»!
Но даже в старости звучала
Его ехидная гроза.

6  -- 1 Физик

Альберт Эйнштейн в дом Коненковых
Впервые вхож лет сто назад,
И, как гласит людская «мова»,
Он был тому «нещадно» рад.

Портрет Эйнштейна был заказан;
Принстонский университет
Ему был честию обязан,
Чтоб получить его портрет.

Сергей об этом пишет скупо
И Маргарита – всё скромней,
Её до нас дошедший «рупор»
Немногим будет веселей:

«Он был на удивленье скромным,
Собраний просто не любил,
В науке физике огромный
Он клин в теорию ей вбил.

А в шутку говорил он часто,
Что он тем только знаменит,
Возможно, волосы напрасно
Их пышность на главе хранит.

Позируя он для скульптуры,
Эйнштейн был очень оживлён,
И для ума мускулатуры
Рассказом очень увлечён.

Конечно, о своей теории,
Я слушала, но не понять,
Её особой в мире роли
И, как и где всё применять.

Моё вниманье, как во мраке;
Он, объяснить стараясь мысль,
Рисунки, схемы на бумаге
Рукой уверенной «плелись».

Его, бывало, объясненья
Приобретали шутку, смех,
Тогда, в порядке вдохновенья –
Рисунок с ним наш – для потех.

Он сразу же придумал имя,
Рисунок подписал он сам,
Знакомству зародил он семя:
«Альма;» -- пришлось по вкусу нам.

«Альма» -- Альберт и Маргарита,
Красиво, точно и умно»;
О нём ни строчки больше Рита
Не написала – так скромно;.

Период жизни самый скрытый
В Америке житья четы,
Года тридцатые закрыты,
Зато двадцатые – видны.

Как с неба, сыпались заказы,
Все выставки – сплошной успех;
Как вдруг, почти что, даже сразу
Ему настал черёд помех.

Он в мастерской своей закрылся,
Стал жизнь отшельника вести,
О творчестве как бы забылся,
Мешало что-то на пути.

Всё выяснилось чуть позднее;
Однажды в поезде жена
Знакомство завела смелее,
С кем даже ранее была.

Назвался Дмитрием Шмелёвым,
«Ученики Христа» он – член,
Общины, названной лишь словом,
Религиозной, взявшей в плен.

Организатор был известный,
Ученье Библии «открыл»;
Обоим было очень лестно,
Им – Чарльз Тэйз Рассел, верно, был.

На Маргариту впечатленье
Их встреча не произвела,
К великому всех удивленью,
Она его, как в плен взяла.

Он стал активный почитатель
Ученья Рассела всерьёз,
Увлёкся мистикой – предатель,
Своей работе вред нанёс.

На этой почве, он с учёным
Вошёл в серьёзнейший разлад,
Его однажды резким тоном
Спросил на свой «научный клад».

-- Вы в бога верите, милейший?
-- Конечно, нет, -- неслось в ответ.
-- Ну и дурак ты, друг первейший,
Каких ещё не видел свет.

Ещё добавлено такое,
Что чисто русский был «сюжет»,
Его такое боевое,
Сквозил в ответе редкий след,

Что Маргарита постеснялась
Перевести последний сленг,
Эйнштейн всё понял, оказалось,
Он вызывал его «на ринг».

Когда же в Принстоне гостили
Жена и муж, сам Коненков,
Хотя они и не просили,
Но Эйнштейн всегда готов.

Подробно изложил он взгляды
На всю религию вообще,
И сколько, и какие яды
Питают общество везде.

Прослушав лекцию Эйнштейна,
Как отмечает Коненков:
«С него слетела Бога тайна,
И я «дружить» опять готов».

6  -- 2

Но если скульптор ездил в Принстон
Один всего лишь только раз,
Портрет Эйнштейна в виде чистом
Ему закончить в нужный час;

То Маргарита зачастила
В прекрасный этот городок,
Её нисколько не смутило:
Пикантный «веял холодок».

Все снимки, если из архива,
По хронологии разложить,
То получилось, словно диво,
Этапы, как с ним будет жить.

На снимке первом Коненковы
С Эйнштейна выглядят четой,
Сам скульптор по работе зова
Уйдёт, Эйнштейн стоит с женой.

В сторонке ви;дна Маргарита;
Когда же Эльза умерла,
То место стало ей «привито»,
Она лишь рядом стать могла.

Когда исполнилось ей сорок,
Нача;ла свежесть исчезать,
Портрет «Магнолии» хоть дорог,
«Поплыли формы», так сказать.

Порхающей и легкокрылой,
Не стала «Бабочка» летать,
А в погрузневшей и остылой
Безумства прежние рождать.

Куда-то делись незаметно
Поклонники её красы,
Она, как ни пыталась – тщетно;
Ручные в радость ей -- крысы;.

Но главная вся в жизни радость,
Учёный, он ещё не стар,
Ему особенно всё в сладость,
Она ему, как божий дар.

К нему поездки – регулярны,
Брала с собой любимцев – крыс,
Любовь к ним, может быть, полярна,
Любовь же к деткам – бог загрыз.

Отдав красу свою всю крысам
И материнское тепло,
Всё подчинив лишь интересам,
Фигуру сохранить могло.

Одно из писем её мужу (31 мая 1940)
Из Принстона, в разгар войны,
Европу охватил всю ужас,
В ней все события страшны:

«Вчера приехала к Маргоше,
(Приёмная Эйнштейна дочь)
Она вся выглядит негоже,
Три с лишним фунта веса – прочь.

Она больна, а чем – не знают,
Скорей всего – туберкулёз,
Они там всей семьёй страдают,
К тому же – вот ещё курьёз.

От всех событий по Европе
Большая паника в семье,
Нацизм им страшен в дикой злобе
И применительно к себе.

Она прониклась намереньем
Продать и свой чудесный дом,
Их штат берётся под сомненье,
Нацизм их штат «возьмёт на слом».

Бежать хотят в Калифорнию…
Погода – холодно и дождь…
А наши мышки под «симфонию»
Воюют тоже во всю мочь.

Сидели в карцере два раза
Две очень бойкие из них.
Для них та мера – не та база,
Чтоб ярый бой у них утих.

А третья, мне всегда милее,
Сидит на крыше в забытье…
Была я в среду у Сиппреля,
Узнала о чужом житье.

Жена «Собачкина» влюбилась
В Узумова и он неё!
Целую крепко; торопилась;
Эйнштейн шлёт «здравие» своё».

Вновь Маргарита Коненкова
С начала самого войны,
К ней центр внимания прикован,
Её дела все так важны.

По-разному все эмигранты
Восприняли всю ту войну,
Сикорские свои таланты,
Предав, как Родину свою;

Отдали Гитлеру в надежде,
Что он разрушит этот строй,
Россия будет жить, как прежде,
Коротким будет этот бой.

Но большинство – всё ж за Россию,
Они за Родину свою,
Хотя была в стране стихия,
Но победит она в бою.

На той волне патриотизма
Родилось Общество друзей,
Друзей – всех против гитлеризма,
России помощи людей.

Рахманинов и Хейфиц Яша,
Князь Чавчавадзе, Цимбалист,
Вся знаменитость русских наша,
Кто просто совестью был чист.

И князь Кутузов-Голенищев,
И тот же скульптор Коненков,
Последний пост занял в нём высший,
Отдать России всё готов.

Но Маргарита – ещё выше,
Она в нём – главный секретарь;
Всё Общество было «под крышей» --
эНКаВэДэ в нём – «государь».

Она бывала редко дома,
На сборе средств – большой успех,
Довольно крупного улова
Достигла без больших помех.

Всё русское вдруг стало модным,
Поднялась Общества вдруг роль,
Сбор средств несчастным и голодным
У многих вызывало боль.

Росла её и популярность,
Мелькал в газетах и портрет,
Не вызывало это странность,
Рос также и авторитет.

Политики и бизнесмены
Теперь ей лучшие друзья,
И не было; важнее темы,
Та помощь, что идёт не зря.

Она была даже знакома
И с леди первой их страны,
Она почти коснулась трона,
Их связи не были странны.

7  -- 1    Бомба

К моменту встречи этой пары,
Ей было тридцать девять лет,
Его в плен взяли её чары,
Ему – и шестьдесят-то нет.

Иметь возможность быть им вместе,
Подолгу быть наедине,
Эйнштейн из чести и из лести
Писал так скульптору в письме.

Его поставил он в известность,
Серьёзный есть у ней недуг,
Желательна другая местность,
Так пишет врач – знакомый друг.

Где климат ей благоприятный,
К примеру, на Саранак – Лейк,
Где, как известно, физик знатный
Держал там яхту, словно шейх.

Всё просто и оригинально,
Как всё, что шло из головы,
И в то же время столь нахально,
Чтоб избежать людской молвы.

Возможно, скульптор вне догадок,
Ваял шедевры, славя труд,
А знаменитость в виде сказок
Лапши на уши вешал пуд.

С каким-то детским добродушьем,
Учёный с званьем мировым,
Нащупал мужа равнодушье,
Пускал в глаза ему, как дым.

Большой беды, не видя в этом,
Охотно отпускал жену,
Но в сорок пятом, сразу летом,
Как Гитлер проиграл войну.

Он, несомненно, в курсе дела,
Что знаменитая жена
С особой миссией, по делу,
В гостях у физика была.

Причём уехала поспешно,
Забросив всех любимых крыс,
И, что особенно так грешно,
Отъезд на родину их грыз.

Была проблема с упаковкой
Вещей и всех его скульптур,
Письмо шлёт мужу без уловки,
Готовясь в свой последний тур.

7  -- 2

«Дорогуся»!

«Твоё письмо читать я рада,
Ты пишешь, дали нам совет,
Чтоб не было с вещами ада,
«Бодвордт» компании дать ответ.

Согласье дать на упаковку
Скульптур всех наших и вещей,
У них, конечно же, -- сноровка,
В делах подобных «съели щей».

Боюсь, что фирма дорогая,
И, если обращаться к ним,
К себе все вещи забирая,
Конечно, так удобно им.

На удивленье в беспокойстве
Всё время также нахожусь,
Что консул наш об обустройстве
(А я, в конце концов, боюсь).

Мер действенных не принимает
И помощи в том деле нет,
Он нужен нам, чтоб знать, что знает,
Он должен в деле дать ответ.
 Всегда твоя Маргарита»

Р.S. Накорми моих ты крошек…

А вот строка письма другого,
Где консула понятна роль:
Их встреча стоит дорогого,
В Союзе вызывая боль:

«С Эйнштейном я не говорила
О встрече этих двух персон,
Боюсь, Эйнштейну не «под силу»
Его принять под этот «стон».

Но я попробую; под стоном –
Секретность атомных всех дел…
Устала я от всех препонов
В чужой стране, кто их имел».

Она «устала» на курорте,
С Эйнштейном там они вдвоём,
На яхте, на прекрасном «форте»,
Где он снимает чудный дом.

Всё совпадает с удивленьем,
(Июль шестнадцать, сорок пять)
Американцы с наслажденьем,
На всех им сверху наплевать;

Взрывают атомную бомбу,
Невероятный был успех;
Чрез все разведки «катакомбы»
И множество других помех;

За две недели до события
Разведка донесла в Москву
О всех параметрах открытия –
И не пропало в пустоту.

Так в день открытия Потсдамской
Глав Конференции всех стран,
Сам Трумэн Сталину об «адской»
Сообщил весь этот план.

Взрывном устройстве очень мощном,
Коллеге поубавить спесь;
Он думал сообщеньем «сочным»
«Растает» Сталин в планах весь.

Но Сталин как всегда спокойно,
Он даже был невозмутим,
Воспринял весть вполне достойно,
Как разговор обычный с ним.

Но Черчилль, как премьер-министр,
В момент на Сталина смотря,
Подумал, как он, неказистый,
Пропустил всё это зря.

Наверно, ничего не понял,
Его расспрашивать не стал;
Он вестью Сталина не про;нял,
При том наш лидер будто спал.

Но Черчилль очень заблуждался,
Был Сталин в курсе этих дел;
Указ не очень задержался,
Он был серьёзен, крайне смел.

То ГэКаО «Постановленье»:
Поставить бомбу в первый ряд,
Прянять её к изготовленью,
И нам создать противояд.

Руководителем – Курчатов,
Куратор – Берия глава,
Разведку продолжать на атом
Пока бы бомба «не всплыла;».

Уже советская разведка
На тот указанный момент
Сработала довольно метко,
Свершая свой эксперимент.

В Москву она перетаскала
Довольно много тайных схем,
Она не всё ещё сказала,
Ещё осталось много тем.

Изрядно нервничала Рита,
Её послание домой
Почти слезами всё покрыто:
«Один ты мне стал дорогой»!

7  -- 3       

«Дорогуся моя»!

«Эйнштейна я уговорила
Принять Михайлова у нас,
О чём ему я сообщила,
Письмо отправила сейчас.

Но до сих пор я жду ответа,
Меня Эйнштейн уж теребит,
Уже конец нам виден лета,
А консул всё нам не звонит.

Возможно, консул очень занят,
К тебе пойдёт его звонок,
Его молчанье очень ранит,
А, может быть, «даря;т» зарок.

Как ты один там поживаешь
И как там без меня зверьки,
Об упаковке что ты знаешь?
Похоже, шансы столь горьки.

Мне горько сознавать об этом,
Добиться встречи нелегко,
Я да;ла знать ему ответом,
Но, ни звонка же от него!

Гадать и ждать мне надоело,
Пусть встреча будет в сентябре,
Пусть будет Принстон для их дела,
Дешевле, легче в их борьбе.

Конец августа 1945, последнее письмо.

« Роднуся! Пишешь мне так редко,
Всего лишь только два письма!
Как поживают мои детки?
Скучаю сильно я сама!

Эйнштейн сказал, что хочет видеть
Михайлова на даче, здесь,
Нельзя же физика обидеть,
Ведь для него – большая честь.

Причём та честь есть для обоих,
Но консул наш пока молчит,
Ведь ничего ему не стоит,
Он встречей очень дорожит.

Но он пока же очень занят,
О дате встречи сообщит;
И про багаж ответ он тянет,
Проблема всё ещё висит.

Ему поручено содействие
Для упаковки всех вещей,
А будут ли какие действия,
Сейчас не кажется видней.

Напротив, только неизвестность,
И даже нет и паспортов,
Так где же в этом наша честность,
Нам оказаться за бортом.

Крепко тебя целую, Маргарита.

Случайно ли то совпаденье,
Что встреча их входила в план,
Как раз в момент их возвращенья
В Союз на постоянный стан.

Причём роль главную в событьях
Играл не скульптор, а жена,
Она же в письмах, для сокрытья
Писала, что ему – верна.

И, что с Эйнштейном отношенья
Характер дружеский всегда,
Она там только для леченья,
А измены – никогда.

7  --  4

Естественно, нам интересно,
Михайлов – кто же он такой?
О нём нам кое-что известно,
Он чин имел тогда большой.

Родился он у нас, в Кронштадте,
Сам выходец он из крестьян,
Давно в ВэКаПэ(Бэ) он в штате,
Служить в разведку ране зван.   

С войны начала – вице-консул,
Потом – Генконсул эССэСэР,
Потом опять ему дан посыл
В разведку, где он – офицер.

Сейчас нам выяснять в спецслужбах
Михайлов или псевдоним,
Затея вовсе нам не нужна,
Пора нам попрощаться с ним.

Нам сообщили, что в архиве
Нет документов в эСВээР:
«Что все они давно не живы,
Ещё других есть много сфер;

Где каждый выполнял заданья,
Ему порученных страной;
Не принимать на веру «знанья»,
Ведь Судоплатов был больной.

За лет пятнадцать заключенья,
Он всё на свете позабыл,
Зачем нужны все приключенья,
И кто кого тогда любил?

Зачем нам Оппенгеймер нужен,
Зачем нам нужен и Эйнштейн,
Нам Клаус Фукс исправно служит,
Он – передатчик всех их тайн.

Он главный слыл там разработчик,
Он постепенно, день за днём,
По сути, наш он был разведчик,
Пересылал нам, что мы ждём.

Путей в разведке очень много
Все думали, что и Эйнштейн,
Секрет мог знать пути иного,
«Улов здесь будет не бедней».

Для внешней нашей же разведки
Эйнштейн не нужен был совсем,
У них была другая «ветка»
Для полученья важных тем.

«Персеем» звался тот источник,
И до сих пор он не раскрыт,
Он тоже был довольно сочным,
Пополнить «атомный наш быт».

А Оппенгеймера вербовка –
Возможности нет никакой,
Труслив природой – вот трактовка,
Ещё – он слабый и душой.

Их тех мужчин, что находились,
Под каблуками у жены,
Его все взгляды «растворились»
В «беседах» на «Большом Жюри».

И всё же, кто такой Михайлов,
Его нам разыскать помог
Один «сотрудник» очень тайный,
В разведке он считался – Бог!

Полковник он, Герой России,
Барковский, «Джерри», просто «Дэн»,
Во всей той атомной стихии,
Он – настоящий джентельмен.

Уже в годах пятидесятых
Секрет случилось раздобыть,
Той водородной и проклятой,
Способной даже мир убить.

Он согласился после встречи
Ещё такого поискать:
«Не может даже быть и речи,
Его я должен был и знать».

Действительно, он тот Михайлов,
Был резидентом ГэРэУ,
Феклисов друг не скроет тайны,
Что в сорок пятом же году;

Сбежал в Канаду наш сотрудник,
Что для разведки – вся беда,
Михайлов, как его «пособник»,
«Признал», была его вина.

Его, персону, как нон-грата,
Тогда же выслали из США;
Феклисов знал его, как «брата»,
Сказать – не стоило гроша.

8    Эйнштейн свидетельствует

Так в чём особые заслуги
Большого скульптора жены,
Когда она, «собрав потуги»,
Поскольку ей дела важны;

Послать письмо не постеснялась,
Напомнить Берии самому,
Что в США она во-всю старалась,
Чтоб угодить во всём ему.

В её, конечно, письмах к мужу
Словами общими она,
Чтоб всё не вышло бы наружу,
Глубокой нежности полна.

Скрывала истинны причины,
Зачем с Эйнштейном, как в гостях,
Отправка багажа – «пружина»,
Ей совершить большой размах.

Уговорить ту знаменитость,
О встрече с консулом своим,
Используя свою открытость
И близость с физиком «родным».

В её к Эйнштейну тоже в письмах,
(С ним в переписке десять лет)
Могли быть сведенья все в рисках,
И для него под старость – бед.

Судьба взаимных этих писем
Трагична очень по сей день;
И наш рассказ от них зависим
И не бросать на дело тень.

Нам рассказал её племянник,
Пред смертью их просила сжечь,
Все письма, что хранил запасник,
Не получилось уберечь.

Огнём кормилось много писем:
Сергей Рахманинов, Эйнштейн,
Шаляпин Фёдор к ним причислен,
Уже не жалко было ей.

Случайно только сохранились
Всего лишь несколько из них,
От радости все прослезились,
В них много сведений больших.

Они затрагивают время,
Последний месяц их бытья
В Америке, за всё то бремя,
Что подарила им судьба.

9  --  1        Принстон  8 x1 45

«Любимейшая маргарита!

Ещё в Нью-Йорке телеграмма
Меня поймала от тебя,
Заданье тяжко, словно драма,
По переезду все дела.

Но верю, всё благополучно
Свершится в будущей судьбе,
Надеюсь, что не будет «скучно»
В дальнейшей жизненной борьбе.

Возможно, с неким огорченьем
Ты будешь вспоминать всю связь
С родной страной и впечатленьем,
Что Вы вернулись, как на казнь.

Ты молода, умна, красива,
И время всё есть впереди,
Не дарят мне года мотива
С тобой по жизни всей идти.

Мои все думы, Маргарита,
Лишь о тебе, твоей судьбе,
Душа и сердце, как привиты,
На все мои года к тебе.

Желаю сердцем и душою
Тебе вступленья в новый мир,
А мне останется с тобою
Лишь вспоминать тот дивный пир.

Где мы вдвоём лишь пировали,
Как был чудесен этот миг;
В твоей же просьбе нет печали,
Визит и к консулу – настиг.

Твой Эйнштейн».

Спустя уж боле полувека
Он, верный данным ей словам,
Как настоящий гений века,
Он просьбу выполнил мадам.

Встречался с консулом советским
И даже был в его семье,
С «заданием» как будто светским,
Но неприятным и в судьбе.

Дало возможность Маргарите
Вернуться с блеском в свой Союз,
Он не в восторге от визита,
Он знал, что нету крепче уз.

Чем связь любимой с их разведкой,
Ей снятся муки по ночам,
Он с нею связан каждой клеткой,
Он дань отдал её очам.

Их объяснение, возможно,
Скорей всего произошло,
Хотя и было очень сложно,
Но время уж почти ушло;

Во время отдыха на даче,
Она решилась на ва-банк,
Иначе не видать удачи,
Попасть под Бериевый танк.

Но ей самой принять решенье
Не позволял столь малый чин,
И потому с уведомленья
Прошёл с Зйнштейном сей почин.

Внимательно письмо читая,
Сквозит в нём и тревожный тон,
Умом и опытом всё зная,
Был только в этом убеждён:

Невыполнение приказа
Грозит любимой рядом мер,
А в случае его отказа,
Он будет ей плохой пример.

В противном случае, ничто бы
Его заставить не могло,
А лишь любовь его к особе,
Любимой им, как всем назло.

Его любви последней, яркой,
Ну что с того, что гений он,
Любви нежданной, очень жаркой,
Которой был он весь сражён.

9  --  2


Уже писалось мной об этом,
Что испытаньем бомбы в США,
Приказ был создан в то же лето,
Естественно, и с горяча.

Нельзя простить то капиталу,
Готовит новую войну,
Россия вновь от них отстала,
Создать бы бомбу нам свою.

Технические все проблемы
Нам в этом деле не ясны,
И, чтоб узнать нам эти темы,
Мы все их выведать должны.

В эНКаВэДэ для этой цели
Отдел был создан с маркой «эС»,
Возглавил, опытнейший в деле
Сам Судоплатов сей процесс.

Была поставлена задача
Учёного другой страны,
Известного и не иначе,
Привлечь эН. Бора мы должны.

В виду имея, что учёный
Симпатизировал стране,
Возможно, будет приручённый,
А не бродить на стороне.

Была идея даже в Штатах
Собрать учёных на конгресс,
Где всё на деле и на фактах,
Им запретить такой процесс.

Как монопольное владенье
Опасным средством для войны,
Его возможным примененьем
С правами лишь они одни.

И Маргарита Коненкова
Была ещё одним звеном,
Она всегда была готова
«На всю заботу о больном».

Отъезд супругов Коненковых
Поспешным можно бы назвать,
Приказ застал их не готовых,
Все вещи надо паковать.

На бланке Консульства России
Особый издан был приказ,
Не создавать во всём стихии
Для Коненковых в этот раз.

В поездке до Сиэтла-порта,
На Запад, через всю страну,
Ждало судно «морского борта»,
Чтоб плыть на родину свою.

10     В конце романа

Могла б сложиться жизнь иначе,
Не завязаться их роман?
Где апогей прошёл на даче,
Из всех – классический обман.

По крайней мере, физик в письмах
Хранил до дней своих конца,
Что верно также и на числах
В неё влюблённого «отца».

Тот мир любви в своём жилище,
В котором счастье он нашёл,
Рассеяв скуки пепелище
И одиночества прокол.

В конце концов, мужское дело,
Ему не чужда красота,
Краса и в формуле блестела,
Бессмертным стал он навсегда.

Конечно, муж узнал о связи,
Каков же этого итог?
Наверно, очень много грязи
Меж ними вылилось и впрок.

Зажили каждый своей жизнью,
В работе-творчестве – весь муж,
Она же со своей отчизной
Тянула серой жизни гуж.

Она по жизни – королева,
Должна же в обществе блистать,
Здесь жизнь казалась в виде хлева,
Себя ей не могла отдать.

Найти пыталась как-то выход,
Политзанятий слушать курс,
Но это вызвало лишь хохот,
Не тем он был – её ресурс.

Погрязнув вся в хозяйстве дома,
Ведя с заказами расчёт,
Её взяла всю в плен истома,
Дом превратился, словно в дот.

Материально не нуждались,
С деньгами не было проблем,
Еды нехватка не касалась,
Жилось им лучше, чем нам всем.

В день смерти мужа Коненковой,
Когда пришли все утешать,
То к утешеньям не готова,
Они пришли ей лишь мешать.

Металась нервно по квартире,
Пришедшим грубый был ответ:
-- Мой муж теперь в загробном мире,
А для меня померкнул свет.

Теперь я нищая на свете,
Сочувствия мне не нужны;
Все утешенья Ваши эти
Мне просто в этот час – чужды.

Она – неординарна в мире,
К тому ж – талантлива, умна;
Она жила всё время в пире,
Мужчин великих познала;.

Была ль любовь её серьёзна
К кому-то из её мужчин?
Приказам свыше – одиозна?
Ответить сложно – груз причин.

Ответ покажет только время;
А в наше время – лишь агент,
Любви мешало это бремя,
Вот основной сейчас ответ.

На этом фоне тоже жалок
Великий физик наш, Эйнштейн,
«Мог наломать он много палок»,
Бросая на себя всю тень.

Возможно, из письма отрывок
Поможет что-то объяснить:
«Надеюсь, ты нашла «свой рынок»
На грубой родине, чтоб жить».

На память подарил, прощаясь,
Ей именные те часы,
Не мог, навечно расставаясь,
Покинуть он любви бразды.

И, если тот сотрудник «Сотби»
Сумел всё это доказать,
Хотя и косвенную связь бы,
Его с разведкой завязать;

Тогда в Соединённых Штатах
Пришлось бы пережить скандал,
Где был замешан даже «атом»,
Что для разведки не был мал.

Чиновник же аукциона
Лишь был техническим звеном,
Не открывал любовной зоны
У Эйнштейна, вызвав гром.

Об отношеньях этой пары
Ещё лет двадцать так назад
Мы подарили миру чары,
Узнать о них был каждый рад.

Причинам всем всегда понятным,
Разведкам всех на свете стран,
Нет интереса «делать пятна»,
Провал, скрывая, иль обман.

Но до сих пор нам не известно,
Действительно ли А. Эйнштейн
Мог совмещать с работой место
Среди разведчиков-людей.

Сюжет с возможностью вербовки
Эйнштейна чрез его любовь,
Американской всей разведке
Сыграет незавидную роль.

Поэтому всю эту тему
Старались во-время замять;
И потому на «Сотби» сумму
Пришлось значительно снижать.

Недавно стало нам известно,
Коллекцию кто-то купил
И скажем просто, даже честно
Сюжет кого-то изумил.

Весь интерес по этой теме
Пленил работников кино,
В Японии по этой схеме
И фильм снимается давно.

Но интерес шагает выше,
Худфильм куёт наш режиссёр;
И он уже немного дышит
И скоро выйдет на простор.

11    Эпилог

Она пережила обоих,
Не только близких ей двоих,
Своих любовников Великих,
Кем слыли многие из них.

С годами внешность потускнела,
Природа скрадывает век,
Она так сильно пополнела,
Постель – защита от помех.

Она себя в том убедила,
Не держат ноги при ходьбе,
Хотя врачи не находили
Болезней у неё, в судьбе.

Жила затворницей в постели;
Работал в мастерской музей;
Прислуга – хуже ей метели,
Заботы  -- никакой о ней.

Её работница по дому
К ней завистью прониклась вся,
Её было жутко, как больному,
Так просто жить было нельзя.

Когда беспомощна хозяйка,
Возможность стала проявить,
(Как хищная в полёте чайка),
Ей «пролетарскую» к ней прыть.

Еда – селёдка с чёрным хлебом,
Газетой (скатерть) стол укрыт,
Над ней глумилась, как победой,
В её руках весь в доме быт.

«Ты пофорсила, ну и хватит,
Теперь с тобою я ровня!
Твоя судьба за всё заплатит,
Теперь хозяйка в доме я!»

Будила спящую хозяйку
Лишь издевательским путём,
Над ней свершая злую «байку»,
Газету жгла перед лицом.

Дым возбуждал курить желанье,
Но не давала папирос,
Так протекало угасанье,
Так смерть несла ей прямо в нос.

Поскольку вредно ей спиртное,
Насильно лила прямо в рот,
Остригла брови до смешного
В очередной к больной подход.

Свою роскошну(ю) лисью шубу,
Племяннице не подарив,
Служанка поступила тупо,
Ей рукава все откроив.

Сказала: «Воротник шикарный
Получится из рукавов»!
Поступок был совсем бесправный,
Лишённый мысленных основ.

Хозяйка даже зарыдала:
«Ты б лучше забрала себе»!
Служанка вовсе не дремала,
Оставив Риту в нищете.

Всё ценное давно изъяла,
И, драгоценности забрав,
Тем самым людям показала
Свой пролетарский грубый нрав.

Архив же личный Коненковой
Тогда не вызвал интерес,
Лежал нетронутый, готовый,
Имел приличный даже вес.

И вес не только в килограммах,
А вес в истории страны,
Его бы изложить на гаммы,
Достоин звучной он струны.

Ушла от нас от истощенья,
(Москва, восьмидесятый год);
Спуская тело в изумленье,
Почти что открывая рот;

Из похоронной службы люди,
Смотря на обнажённый «бюст»,
И, может быть, её осудят
За множество любовных чувств.

Но вряд ли эти люди знали,
Кого они увозят в морг,
И сколько радости, печали,
А у Эйнштейна и восторг;

Внесла она столь знатным людям,
Эйнштейну точно же – любовь,
А знать мы никогда не будем,
К кому из них «кипела кровь»,

Но выбор есть: её мужчины,
Шаляпины – отец и сын,
Рахманинов и муж почили,
От многих лишь остался дым.

Эйнштейн, конечно же, -- фигура,
И, может быть, с их стороны,
На космогониях скульпто;ра –
Удел загадочной звезды.

Летят все в пустоте Вселенной
На огнедышащих конях,
(И)Ерусалим достроен древний,
Самсон прозрел «на ярких днях».

Насчёт фантазии в рисунках,
У скульптора с Эйнштейном – спор,
Пусть спорят там по многим пунктам,
Их Рита «втянет» на простор.

12    Письмо – 1

Принстон 08.11. 1945.

Любимейшая Маргарита!

Я телеграмму из Сиэтла
Еще в Нью – Йорке получил,
«Я ждал попутного мне ветра»,
Вчера домой лишь я прибы;л.

Как тяжелы все перемены,
Что жизнь несёт тебе в судьбе,
Но дома помогают стены
И чувство Родины в себе.

За двадцать лет, что на чужбине,
Бывает, влюбишься в страну,
Что чувства Родины, к обиде,
Всё, словно кануло в волну.

Страна уже и не чужбина,
А снова Родина твоя,
Она твоя, как половина,
Живёшь, как Родину любя.

Ты сил полна и энергична,
К тому ж ещё и молода,
Надеюсь, будет всё отлично,
Страну оставила беда.

А у меня же – всё сложнее,
Дни скоро истекут мои;
О наших встречах всё нежнее
Я вспоминаю в эти дни.

От сердца я всего желаю
Отважно в Вашу жизнь вступить,
Я Вас заране(е) поздравляю,
В Союз успешно Вам приплыть.

И в соответствие с программой,
Нанёс я консулу визит,
Та встреча с ним была желанной,
И ничего нам не грозит.

Теперь знаком я с человеком,
С очаровательной женой;
Считаю всё большим успехом,
Он тоже был доволен мной.

У них есть даже африканский
Забавный маленький зверёк;
В семье стиль жизни, словно райский,
Такой мой от семьи – итог.

Я очень рад теперь здоровью,
Я вырвался из мед-когтей,
Увидеть вновь со всей любовью,
То гнёздышко, где много дней…

Моё всё время – в процедурах,
Мне удалили зуба два,
Забыть об этих «зу;бных бурах»,
Смогу я быстро ли – едва.

Во рту – ужасное устройство,
Но скоро с «пастью» уж – конец,
В ней с полным мне «благоустройством»,
Вполне идти бы под венец.

Пиши мне чаще и скорее;
И с парохода эта весть --
Приятна очень и важнее,
Вся для меня – большая честь.

Целую. Твой А.Э.

13    Письмо 2

Принстон  27. 11. 1945.

Любимейшая Маргарита!

Уже должно, преодолела
Всегда опасный путь морской,
В пути, надеюсь, не болела
И не охвачена тоской.

А пребывание в Великой,
Где дом стоит в природе дикой,
Не может, кроме, принести
Свободы чувства, но прости… 

Я вспоминаю эту радость,
Когда увидел много стран (1921 – 33),
С тех пор во многом давит старость,
Она – коварная мадам.

Не позволяет быть мобильным,
В одном я месте, как цветок,
Работы, как всегда, обильно,
Здоровья вновь хлебнул глоток.

Мне лучше счас, чем до болезни;
Михайлов шлёт мне вновь привет,
Мы с ним взаимно столь любезны,
Знакомы, словно, много лет.

Я получаю много писем
С проблемами борьбы за мир,
Ведь всё же мир от войн зависим,
И рано начинать нам пир.

Сторонников кровавых боен
Ещё так много на земле,
И каждый такой тип достоин
Побыть в страдающих седле.

Все очень рады за Паули
И даже, прежде, он и сам,
Что Нобеля ему «ссудили»
По всем положенным правам.

Я сам помыл себе головку,
Не так успешно, как ты мне,
Я не прилежен, нет уловки,
Я без тебя живу «на дне».

Помимо этого, всё в доме
Напоминает о тебе,
Всё по тебе живёт в истоме,
В неравной с временем борьбе.

Моя сестра довольна книгой,
Той, что оставила ей в дар,
А от моей работы милой,
Гашу от скуки я удар.

По философии читаю книги,
Во мне всегда к ней интерес,
В науке сей -- сплошны зигзаги,
Но, всё же, виден и прогресс.

Как, всё же, долго едут письма,
Надеюсь, что и то моё,
В пути нигде там не зависнет,
А осветит нам всем житьё.

Сердечные пожелания. Целую.
Твой А.Э.

14    Письмо 3   30.12.1945.

Любимейшая Маргарита!

Течёт вся жизнь без изменений,
Я каждый здесь свой выходной,
Сижу в Берлоге, словно гений,
Но для меня всегда родной.

В дни праздников – сплошные гости,
Коллег, политиков, как дар,
Что я скрываю свои кости,
За одиночества кошмар.

Пока здоровье – всё в порядке,
Хватает всех работ, проблем,
Меня всё больше без оглядки
На бога роль толкают всем.

Роль важной пожилой персоны,
В научном мире, словно бог,
Святого в физике той зоны,
Который в атом влезть помог.

В известной мере – всё прекрасно,
Когда ты большего не ждёшь,
Смеялся в прошлом я напрасно,
Пророчили: «Ты вверх всё прёшь!»

Вчера гостил профессор Кэрман,
В России был он в третий раз,
В ней новостей он столь начерпал,
Их хватит на большой рассказ.

Он рассказал о всей Европе,
Живёт везде, как раньше, люд,
То в мире, то ли в прежней злобе,
И, забывая, что есть суд.

Как будто в мире не возникла
Опасность больше, чем была,
Она в сознанье не проникла,
Но ведь она уже жива.

Не извлекли они уроков
От всех тех ужасов войны,
И, не изжив своих пороков,
В опасность вновь увлечены.

Я больше ничего не знаю,
Михайлов как-то враз исчез;
Но, всё же, я предполагаю,
Надеюсь, не в сибирский лес.

Но думаю, что телеграмму,
Вам, в Академию наук
Ему пере;дали без драмы,
А для меня – без лишних мук.

Моя сестра так и не может
Поехать никуда одна,
Всех нас проблема эта гложет,
Она серьёзно же больна.

Ты, Рита, в жизни мне – вся радость,
Вещами, что я окружён,
К ним я, касаясь, словно сладость…
Я ими, как – вооружён.

С волненьем жду я новых писем
О жизни новой для тебя,
От них я просто, как зависим,
Как что-то вечное любя.

Желаю счастья и здоровья,
Я с Новым годом здравлю Вас;
К тебе наполнен я любовью,
Тем и живу теперь сейчас!

Сердечно приветствую тебя. Целую.
Твой А.Э.

15    Письмо 4

Принстон  15.01.1946.

Любимая Маргарита!

Письмо уже – по счёту третье,
А от тебя – ни одного,
Наверное, к концу столетья
Придёт ко мне, хотя одно.

Мои ты письма получаешь,
Уверен в этом твёрдо я,
Ты ж со своими пропадаешь,
Для них есть «чёрная дыра».

Надеюсь, родиной довольна
За твой такой тяжёлый труд,
Живёте Вы в Москве привольно,
Хотя и «съели соли пуд».

В комиссии у нас в столице
О Палестине встал вопрос,
Ты видела б всех членов лица,
Когда я предложенья внёс.

Комиссия наполовину
Составлена из англичан,
Я выплеснул на них лавину
Стрел возмущения колчан.

Не думал я, что красноречье
Мог на английском извергать,
Во всяком случае, я речью,
Возможно, смог их напугать.

Вся остальная жизнь – обычна,
Пока что я вполне здоров,
Но что в работе – непривычно,
Мой ассистент к ней не готов.

Все здравомыслящие люди,
По крайней мере, в этот год,
Всегда политику осудят,
«Гнилой растёт для мира плод».

Но так всегда всё в мире нашем,
Так и останется в веках,
Хотят все люди жить лишь краше,
Спокойно, а не быть в бегах.

Сижу я на своём диване,
В полоску, помнишь, -- полукруг,
В ночной тиши как будто в «манне»
И вспоминаю, где ж мой друг.

Укрытый голубым я пледом,
На столике передо мной…
Любуюсь я своим «гаремом» --
Богатством трубок -- целый рой.

Я экономлю эти средства
Для их очистки, на лета,
Изжить нехватку  или «бедства»,
Хватило чтобы на года.

Работаю, ведя расчёты,
Твой синий карандаш в руках,
Я с жизнею свожу все счёты,
Ей выдаю, что есть в мозгах.

Тебе привет, сердечные пожелания
от твоего А. Э.

16    Письмо – 5

Принстон 8. 11.

Любимейшая Маргарита!

Передо мной всегда проблема,
Не знаю, как её решить,
Она важней научной темы,
Нормально не даёт мне жить.

Хотя считаюсь я учёным
С довольно острым и умом,
Но не пойму, каким «фасоном»
Не попадают письма в дом.

Письмо пишу я на тот случай,
Когда гипотеза верна;
Сейчас читаю «целой кучей»
Научный труд, где времена,

В которых жили все народы,
Их вера, магия – сложны,
И где явления природы
Науке были все чужды.

От чтенья сделал «точный» вывод,
На месте чёрта, тот лишь скрыт,
Кто каждый раз нам дарит довод,
Для наших писем яму рыть.

Надеюсь, всё нашла нормальным
В любимой родине своей;
Со мною случай вновь печальный
В порядке жизненных вещей.

Меня довольно сильно мучил
Опять мой жёлчный пузырёк,
Теперь же снова стало лучше,
«С него весь выпустили сок».

В работе – множество успехов;
Ту помнишь Лоу – госпожу,
Наверно, Штаты ей помеха,
Так вот, что я тебе скажу;

Ты в Принстоне её считала
Одним из образцов всех дам,
Визит прощальный к нам снискала,
Она благоволила к нам.

Теперь же – с мужем уезжает,
Их тянет в Англию опять;
Другие дамы не прельщают,
Об этом не хочу и знать.

Из-за моих нападок резких
На политический наш курс,
Количество мне писем веских
Растёт, и чаще бьётся пульс.

А Ваш Михайлов, между прочим,
Ещё меня не посетил;
Надеюсь я на это очень…
От табу я ещё всё жив.

С наилучшими пожеланиями,
Целую. Твой А.Э.

17   Письмо – 6. Принстон 05.03.1946

Хоть нет письма, но телеграмму
Твою я получил сейчас,
Я каждый раз «хватаю» травму,
Когда лишают писем нас.

Мне «жутко», слишком интересно,
Как ты живёшь, чем занята?
Признаюсь я тебе «сверх» честно,
Заняться чем ты там смогла?

Иль в качестве домохозяйки,
Похоронив в ней всю себя,
Подобна ты же птице чайке,
Свободу общества, любя.

Мурашки бегают по коже,
Когда вникаешь в «светлый» мир,
Какая мерзость и, о боже,
Похож он на тот самый тир.

Мы все обычные в нём люди,
Бредём как будто в темноте,
А пресса лживая о чуде
Гласит в бесстыжей наготе.

Меня же не обманешь этим,
И, что касается меня,
То мне давно всё это претит,
Я ей не верю и не зря.

А в остальном-то всё в порядке,
Я относительно здоров,
В работе я «пашу все грядки»,
Мне нет в ней никаких оков.

Меня никто не навещает,
Но ощущение царит;
Возможно, многих не прельщает
Тот дух, что он во мне горит.

Моя сестра так заболела,
Её нельзя одну пускать,
С моим, возможно, сыном смело
Ко мне прибудут «обласкать».

Пишу я, сидя на диване,
Здесь всё осталось точно так,
Как было при тебе и ране,
Что для меня – хороший знак.



18    Письмо – 7

Ну, наконец, приплыло счастье,
Твоё письмо я получил,
Вдвойне приятно мне отчасти,
Его, наверно, заслужил.

Оно пришло в мой день рожденья,
Я с упоением прочёл,
Что даже чувство вожделенья
В себе я еле поборол.

Узнал, как ты живёшь в Союзе,
С кем дружишь, чем ты занята,
Какие, с кем ли, чувства, узы,
И будней приоткрыв врата.

Особенно с одной подругой,
Из-за разлуки многих лет,
С двуликой личностью, но другом
И сохраняешь дружбы цвет.

Я рад, что был Вам всем оказан
Радушный, тёплый там приём,
Никто из Вас и не наказан
И что у Вас -- чудесный дом.

Моё здоровье пошатнулось
В очередной по жизни раз,
Но так сильно не коснулось,
Бог меня, наверно, спас.

Сестра всё чувствует неважно,
Её нельзя пускать одну,
Её желание – отважно,
Поехать в этом же году;

В Швейцарию, с семьёй и сыном,
Принять лечения там курс;
Мой сын теперь повышен чином,
Получит кафедры ресурс.

С тех пор, как мы с тобой расстались,
Я – замкнут, очень одинок;
И скрипки не коснулся палец,
На неё одел венок.

Зато играю на рояле,
Что только в голову придёт;
Работа гонит все печали,
Успех мне песни уж поёт.

Мой ассистент – толковый парень,
На верном нахожусь пути;
В работе он совсем не барин,
Ученым может подрасти.

Письмо пишу в своей берлоге,
Обеда после, в выходной;
Гляжу на сад, где на берёзе
Листочки выросли горой.

Желаю счастья и здоровья,
Пустуют яхта и подворье,
Всех вспоминая прошлых дней,
Целую, твой Альберт Эйнштейн.

Принстон. 23.03. 46.

19   Письмо  -- 8

Твоё письмо плыло весь месяц,
Сюда так быстро не идут,
Тем самым нас всех как бы бесят,
Ведь люди с нетерпеньем ждут.

Письмо, в котором сообщала,
Михайлов возвратился вновь;
Событием приятным стало
И даже просто, словно новь;

Его визит в Кнолвуд приятен,
Любезен был со мной, как мог,
Совет его довольно внятен,
Всех нашей встречи, как итог:

Обмена письмами с наукой,
Как с Академией наук,
Чтоб в деле не было бы скуки
В преодоленьи наших мук.

Звонил приятельнице нашей.
Её ль ты помнишь – Мюриэл?
Давала телеграммы чаще,
Писала письма среди дел.

Письмо она не получила,
Но телеграмма ей пришла;
Нас жизнь с тобою разлучила,
Но рад, что вновь ты жизнь нашла.

Что приняли Вас так сердечно,
Достойное у Вас жильё,
У мужа секретарь ты лично,
Почёт и уваженье – всё.

Ко дню рожденья телеграмму,
Письмо, открытку получил,
Я вспомнил наши, Рита, «гаммы»,
Как быть с тобою я любил.

Совсем забыл, Баки семейство
Обеда после – у меня,
Мы с ними, помнишь, чародейство
Всегда вершили, всех любя.

Всегда мы помним то веселье,
Ты, как ведущая была,
В душе, как радость новоселья,
Вселилась в нас и там жила.

Привет мой преданнейшей Мэри,
Её все чувства – понимал;
Зимой я, словно, сбросил гири,
Я на концертах не бывал.   

С семейством Баки я однажды
В театре всё же побывал;
Подруги посещают чаще
Маргот и Макса, как причал.

Здесь первой леди не бывает;
Визит прощальный свой семья
Мне нанести предполагает,
(Во Францию в связи с отъездом),
С ней нашу дружбу сохраня.

Работаю с охотой снова,
С успехом в наших всех делах;
По большей части, всё готово,
Лишь «объявить проблемам шах».

Я посетил совсем недавно
Науки негритянский ВУЗ,
Тем самым внёс свой вклад я явно,
Облегчить жизнь народов груз.

Жизнь протекает вся спокойно,
Визиты все полезны мне;
Стоит мой сад в наряде стройно,
Напоминая мне о сне.

Мы оба с ним грустим, скучаем,
Что нет в нём женской красоты,
И мы, конечно, понимаем,
Что нет в нём женской теплоты.

Всё дышит там твоим вниманьем
И наше гнёздышко с тобой,
Твои вещицы с пониманьем
Хранят навечно мой покой.

Надеюсь, ты нашла в России
Среди разрухи и стихии,
И жизни радость, и любовь,
Ведь жизнь твоя началась вновь.

С наилучшими пожеланиями. Целую.
Твой А.Е.

20   Письмо 9  01.06.46.

Любимейшая Маргарита.

С ответом запоздал немного,
Вот мой ответ на два твоих,
Всё это следствие итога
Всех дел столь важных и родных.

Как вся реакция цепная,
Друг друга тянут все дела,
Так часто, даже увлекая,
Ты с нетерпением ждала.

Здоровье вновь моё в порядке,
Сестра по-прежнему больна;
Поправится ли сможет? Вряд ли.
По времени – уже стара.

Вам обещали полученье
В июле новой мастерской,
Я рад такому награжденью
За Ваш весь жизненный покой.

Я рад, живым нашёл он сына,
Что даже есть уже и внук;
Подобно выбиванью клина,
Не опусканью в жизни рук.

Я Мюриэл давно не видел
И ничего ей не сказал,
Возможно, тем её обидел,
А, может быть, и наказал.

О замечаниях в беседе,
В связи с отъездом из страны,
Не поручала этой леди
Мне рассказать ей – нет нужды.

Вся дача «слишком одинока»,
Она мне в мире – лучший друг,
Она – разлуки символ рока,
Но всё же, лечит мой недуг.

В письме ты пишешь мне о снеге,
Но «холод» не коснулся Вас,
Живёте в тёплой зоне, «неге»,
Ничто не страшно Вам сейчас.

На лето остаюсь на месте,
Об этом написал в Кнолвуд,
Меня заботят очень вести,
Что для сестры поездки – труд.

Ты пишешь мне о Соколове,
Профессор, делал он доклад,
Наслышан о научном слове,
И я, конечно, очень рад.

Твои оценки всех тех лекций,
(Читал я только для тебя),
Рождают чудных ряд «инфекций»,
Пленяя до сих пор меня.

Я познакомился с мужчиной,
Тогда он подошёл ко мне,
Научным обладает чином,
Среди учёных – на волне.

Читает лекции он в ВУЗе,
Не связан в темах он со мной,
Другой научной предан музе,
Он сын профессора родной.

Чудесным был прошедший праздник,
Великолепен  Первомай,
Какой, ты знаешь, я участник,
Патриотический он рай.

Но к патриотам с беспокойством
Я отношусь к избытку чувств,
Владеть должны все люди свойством,
Поменьше извергать из уст.

Всем мыслить космополитично,
Стараюсь убедить людей,
Разумно, мудро и этично,
В течение их жизни всей.

Я в этом смысле обратился
К студентам, получить совет,
Их мнением я поразился,
Я получил такой ответ:

Однажды скептик с тонким вкусом,
О споре разума и чувств:
Не должен ум мешать всем чувствам,
Бывает, что и ум весь пуст.

Могу надеяться я только,
Что в деле всей борьбы за мир,
Не победит чувств даже долька,
Здесь разум должен быть – кумир.

Увлёкшись, я своей работой,
Забросил я свою заботу,
О бренном теле, голове,
Всё как-то некогда в том мне

Всё то, что ты тогда сказала,
В обеих странах о воде,
Могло бы истиной быть стало,
Но не свершиться бы беде.

Считают многие в том люди,
Явленья им не все понять,
Причиной этого и будет,
Что жизнь нам всем и не объять.

Мне очень даже интересно
Об осветлении волос,
Скажу тебе об этом честно,
Я до такого – не дорос.

О Музыкальной своей Леди
Ты знаешь больше, чем я сам,
Не знаю, здесь ли та «миледи»,
Я не прощался с сей мадам.

Мне был нане;сен столь приятный
И  интересный весь визит,
Мне жаль, что был он очень краткий,
Ведь он о мире всё трубит.

Писатель Эренбург – отличный,
С властями ладит он с трудом,
Илья мне очень симпатичный
И он – с недюжинным умом.

Всего хорошего желаю,
Большой привет и поцелуй,
Твои все письма я глотаю
«И заплываю аж за буй»!

Твой А.Э.

21   Письмо 10  25.07.1946.

Любимейшая Маргарита!

Мне очень жаль, идея поздно
О том событии пришла,
Её назвать блестящей можно,
Меня же – просто обошла.

С моим хмельным немного мозгом,
Абстрактным взглядом в пустоту,
Меня хоть подвергая розгам,
Постичь ума всю остроту;

Не мог, где всё моё вниманье,
И сила моего ума,
Направлены на путь созданья
Условий жизни и труда.

Продумано всё было дело,
Иначе дали бы понять,
Конфликт и спор вдруг станет спелым
И трудно будет всё унять.

Хотел увидеть дочь я Евы,
Она молчала до сих пор,
А в письмах этой славной девы
Содержится обычный вздор.

Короче, думаю, ты будешь
Нести за драму и ответ,
Коль о награде этой ( Пулицеровская
премия) судишь,
Она же – осветляет свет.

Подобного не происходит
В моём здесь маленьком мирке;
Решать задачи, кои бродят
В моей взбалмошной голове.

Бывает, сам себя пытаю,
Сам задаю себе вопрос,
«Не на луну ли просто лаю»,
Возможно, ум мой не дорос.

Найти решение проблемы,
И не сошёл ли я с ума –
Контраст вокруг извечной темы,
Что лезет в голову сама:

Кто человек на самом деле,
А может ли познать он мир,
Творится что всё в нашем теле,
«Как растопить к познанью жир»?

Сейчас кампания вся в моде,
От имени, от моего,
Она, меняясь, как погода,
Поможет многим от всего.

На все общественные нужды,
Сбор денег будто бы за мир,
Евреи, физики и каждый
Победу чтит, как чудный пир.

И штат Нью – Джерси, в этом тоже,
Всем должен показать пример,
Всем голодающим, быть может,
Изжить несчастий всех барьер.

Вся помощь потечёт в Европу;
И здесь в продаже не всё есть,
Но это вовсе и не немощь,
Для роста цен вся эта месть.

С сердечными пожеланиями.
Целую. Твой А.Э.