Худенькая

Худенькая. Она была ужасно худенькая. Нет, не от того, что специально "стройнила" себя и гналась за модельной внешностью, нет. Её худоба была болезненной, весь вид её был нездоровым. Огромные голубые глаза, украшенные ровными, пышными ресничками, прелестный мягкий взгляд с оттенком тоски где-то в глубине, на самом дне глазного зрачка. И, пожалуй, это всё, что было привлекательного и великолепного в её измученной, в остальном, внешности. Но мне всегда этого было достаточно, всегда хватало, чтобы приятно поговорить с ней, чтобы натянуть невидимую нить между нашими глазами и почувствовать мысли друг друга. Да, я верно понимал её всегда, чувствовал ту необратимую, бездонную связь и наших эмоций, и наших взглядов, и наших систем координат в этой мировой конструкции. Достаточно было легкого движения, кроткого взора, открытой улыбки и всё было ясно, и свет этой ясности был ярче и доходчивее многих слов. От того мы были прекрасными друзьями, виделись редко, но бывало; чашечка кофе, телефонный звонок, может еще переписки, которая она ненавидела в виду своего фанатичного преклонения перед живым общением.
Я всегда помню её такой, ведь мы и познакомились когда она уже болела, болела хворью с дурацким названием представителя одного из членистоногих, какой идиот придумал этот термин, не знаю. А ведь, это - чума, это просто чума, обычная, современная чёрная смерть из средневековья, которая забирает миллионами, как и тогда, в тёмные века. Но нам страшно в этом признаться, нам тяжело заметить и показать беспомощность всего нашего прогресса, а она, эта чума, медленно и спокойно приходит и сжирает жизни, испытывая их болью, пропитывая муками.
Я помню хорошо тот день, до звонка он был абсолютно обычным, но этот звонок оставил след и врезался в память неистовой печатью, и теперь навсегда окрасил мутно-жёлтой краской эту дату в календаре. Звонила её мать, звала в больницу. Ей было совсем плохо, говорить она уже не могла. Мы встретились взглядами, до сих пор помню, как я почувствовал жаркий холод, и помню, как хрустальная нитка протянулась между нашими глазами и разрезала спёртый воздух больничной палаты, она улыбнулась, и дрожащей рукой подала мне записку на внешней стороне которой было изрезано ручкой: "Прочти после."
От волнения я с небрежным видом спрятал её в карман, и почувствовал как слёзы защекотали мне щёки.
Умерла она поздно вечером, совсем незадолго до начала нового, только для меня нового, дня.
И в этом новом дне, в этом новом начале, я аккуратно достал из кармана клочок бумаги, развернул и прочитал:
"Я тебя люблю."
Худенькая. Она была ужасно худенькая...
SH