Я лег на окровавленную зиму

М.Г.

Я лег на окровавленную зиму
И отдал ей свое простое горе.
Слеза из глаза выпала незримо,
Тщедушная, как надпись на заборе,

В которой воспевается родное,
Бессилию которой нет предела.
А небо предрассветное, сквозное
В затылок неподвижный мой глядело.

И птицы, и луна, и самолеты
Летели, и душа рвалась за ними.
В плену предсмертной сладостной зевоты
Я бормотал податливое имя,

Такое влажное, как снег подталый,
Такое теплое, как под щекою
Живая лужица воды. Светало,
И таяло кругом, текло рекою.

И руки, чьи-то жилистые руки,
Могучие, как будто выжимали
Из горла моего глухие звуки,
А им сугробы рыхлые внимали.

Все было выжато, все было сжато
Какой-то судорогой нестерпимой,
Спокойно, без оглядки и утраты
Я проводил сороковую зиму

В небытие. Как жизни одночасье,
Раздался и затих гудок тревожный.
И я свои разрозненные части
Сбирал в одно и шел тропою ложной,

Дорогою манящей и коварной,
Плутающей по замкнутому кругу.
Я шел, и надо мной стоял пожарный
Визжащий алый гул, сдавивший туго

Все сущее. Как на лесоповале,
Я падал, падал, руки простирая,
И вот, сквозь снег, растаявший едва ли,
Чернеться начала земля сырая.

Где падал я, проталины синели,
Где я дышал, ростки приподнимались,
И новая весна на старом теле
Всходила. Кости белые ломались

И становились прелым черноземом.
А из глазниц деревья прорастали,
И чрево стало синим водоемом,
И волосы густой травою стали.

На свете больше не было страданья,
Заборы сгнили, сели самолеты,
Я выполнял нехитрое заданье,
Не уставая от своей работы.

Во имя царствия природы смелой
Я Лес взлелеял на своих останках.
Тропою утренней, тропою белой
Ты выйдешь за дровами спозаранку...