под кожу

Бывает, легко забываются боль, имена и лица.
Бывает, что трубку берешь, лишь когда не хочешь.
И все где-то там, "в прошлой жизни", отчаянно "за границей"...
Все просто до первого срыва покровов и оболочек,
А ночью... Ты знаешь сам, что бывает ночью.

Болят застарелые шрамы, живут гештальты
И дышит в лицо перегаром обычно немой  оракул.
Флэшбеки вбивают в глазницы свои пенальти,
И вот... Не какой-то там кот, а ты сам наплакал
То море, в котором не может цепляться якорь.

Касания лезут под свитер, мурашками по хребту,
Ругательства проступают субтитрами на родном.
Не помогает наличие списанных корректур,
Потому что сознание циклится на одном:
Кто-то, может, с двойным, ты - с фатально пробитым дном.

Суд сочувствующих будет предсказуем и прост:
"Подлечи-ка нервишки", "Смени неприятную обстановку",
"Депривация", "Зона комфорта", "Держись, психоз".
И пока они так и не набрались вербальной сноровки,
Я хочу себе всю мою боль под кожу татуировками.

Чтобы не возникало старых, неловких вопросов,
Чтобы виден был каждый, меня без причин предавший,
Все - от первой, в юности скуренной папиросы,
До когда-то мной терянных и сорванных башен.
Каждое разочарование - без глянца и без поблажек.

Правда, в ступор меня вгоняет прискорбный факт:
Моя память все так же усердно пополняет архивы.
И когда все отчаянья под эпидермисом жгут и болят,
Я понимаю - реши я поднять их, там не было бы курсива,
Строк, имен, отпечатков пальцев, образов, справедливо -

Там была бы сплошная черная пелена, без прорех и пустот,
Вереница обид, недосказанного, чужих пересуд и сплетен.
И пока моя кожа почти алебастр, бумага, лед,
Пока мало на мне видных глазу рисунков, отметин...
Чернота прорастает, гнездится в моем скелете.