Гражданская война сквозь призму творчества М. А. В

“История – это фонарь в будущее, который светит нам из прошлого”, – писал более ста лет назад русский историк В.О. Ключевский. В наши дни мы наблюдаем доказательство его слов от противного. Целые народы добровольно разбили свои “фонари из прошлого”, решив уничтожить и заново сочинить свою историю. Это приводит к тому, что люди готовы распинать героев и воспевать своих же поработителей. Не будем рассуждать, кому и для чего это нужно, но факт налицо: на протяжении долгого времени из памяти людей сознательно стирают знание истинной истории и подсовывают нужную фальшивую версию. И, надо признаться, более простого и действенного способ разложения народа еще не придумали…
Но как можно заинтересовать молодое поколение изучением настоящей истории? Современный человек, пресыщенный зрелищами, с трудом воспринимает статьи, в которых основную часть составляют даты, длинные имена и одноцветные неразборчивые карты. Я убеждена, что большую помощь в данном вопросе может оказать художественная литература. Конечно, романы и стихотворения не претендуют на абсолютную историческую точность. Но зато они способны передать дух той эпохи, в которую были написаны, и посеять в читателях интерес и желание узнать больше о том времени. Поэтому я попробую взглянуть на события первой четверти 20 века глазами очевидца, русского поэта М.А.Волошина.
Перед написанием статьи я провела небольшой социальный опрос, который показал, что имя Максимилиана Волошина почти неизвестно молодому поколению. Вероятно, причина в том, что он не упоминается в школьной программе по литературе. А жаль. Ведь он, пожалуй, единственный поэт серебряного века, который смог запечатлеть страшные годы революции и гражданской войны с поражающей честностью и пророческой точностью. Удивительный факт: стихи Волошина находили одинаковый отклик и у красных, и у белых. Сам он писал об этом так: “Эти явления – моя литературная гордость, так как они свидетельствуют, что в моменты высшего разлада мне удавалось, говоря о самом спорном и современном, находить такие слова и такую перспективу, что ее принимали и те, и другие. Поэтому же, собранные в книгу, эти стихи не пропускались ни правой, ни левой цензурой. Поэтому же они распространяются по России в тысячах списков – вне моей воли и моего ведения”.
Стихотворения из цикла “Усобица”, посвященного гражданской войне, отличает особая анатомичность образов. Но эта эпатажность кажется мне совершенно оправданной. Весь ужас этих стихов в том, что М.А.Волошин не придумал ничего своего, он лишь законспектировал реальность языком художественной литературы. Но какое отношение имеют к нам стихи о событиях вековой давности? Самое прямое. Да, М.А.Волошин брал конкретные образы, существующие в его время. Но темы, которые он поднимает, актуальны и в наши дни. Особенно это подчеркивает больше количество отсылок к Священному Писанию, которое, как нам известно, на протяжении сотен лет не теряет своего значения для нас… Но озвученные мной тезисы ничего не стоят, если не подкреплены самими текстами М.А.Волошина. Поэтому я предлагаю вам попробовать вместе проанализировать два стихотворения из цикла “Усобица”.
Красная Пасха
Зимою вдоль дорог валялись трупы
Людей и лошадей. И стаи псов
Въедались им в живот и рвали мясо.
Восточный ветер выл в разбитых окнах.
А по ночам стучали пулемёты,
Свистя, как бич, по мясу обнажённых
Мужских и женских тел.
Весна пришла
Зловещая, голодная, больная.
Глядело солнце в мир незрячим оком.
Из сжатых чресл рождались недоноски
Безрукие, безглазые… Не грязь,
А сукровица поползла по скатам.
Под талым снегом обнажались кости.
Подснежники мерцали точно свечи.
Фиалки пахли гнилью. Ландыш — тленьем.
Стволы дерев, обглоданных конями
Голодными, торчали непристойно,
Как ноги трупов. Листья и трава
Казались красными. А зелень злаков
Была опалена огнём и гноем.
Лицо природы искажалось гневом
И ужасом.
А души вырванных
Насильственно из жизни вились в ветре,
Носились по дорогам в пыльных вихрях,
Безумили живых могильным хмелем
Неизжитых страстей, неутолённой жизни,
Плодили мщенье, панику, заразу…
Зима в тот год была Страстной неделей,
И красный май сплелся с кровавой Пасхой,
Но в ту весну Христос не воскресал.
Первое стихотворение, которое мы рассмотрим, называется “Красная Пасха”. Банально-жизнерадостное название опровергается уже первой строкой: “Зимою вдоль дорог валялись трупы людей и лошадей. И стаи псов въедались им в живот и рвали мясо”. Воистину, всё гениальное – просто. Автор не использует какие-то запутанные образы или сложные речевые обороты, но ему удается при помощи обыкновенных разговорных слов нарисовать ужасающую картину войны. Мертвые тела не просто лежат, они именно “валяются” в хаотичном беспорядке. И их так много, что оставшиеся в живых просто не успевают достойно похоронить усопших…
Но, несмотря на всю трагичность первых строк, далее мы сталкиваемся с чем-то еще более ужасным. Если вначале Волошин описывает поле боя (упоминание о трупах лошадей дает нам повод думать, что на том месте было военное столкновение, и люди могли сражаться за свои идеалы и жизни), то потом мы читаем о смерти “у стенки”. “А по ночам стучали пулемёты, свистя, как бич, по мясу обнажённых мужских и женских тел”, – страшная картина подлого террора, пытающегося спрятаться под покровом ночи. Тысячи невинных людей были расстреляны по донесениям без суда и следствия. Мало того, на всю семью “врага народа” ставилось позорное клеймо, лишая ее возможности вести нормальную жизнь. Потом, спустя десятки лет, справедливость восторжествовала. Но разве сообщающее об ошибке слово “реабилитирован” оправдает тех, кто выносил приговоры, искалечившие судьбы многих?..
Впрочем, такое слово, как “справедливость”, в данном контексте стоит использовать очень аккуратно. Гибель невинных людей – страшное зло, но те беззакония, которые могли последовать дальше – еще страшнее. “А души вырванных насильственно из жизни <…> безумили живых могильным хмелем <…> плодили мщенье, панику, заразу”, – яркий
пример того, что не так страшно насилие, как рожденная им идея правосудия. Сам Волошин точно и лаконично выразил эту идею в статье “Самогон крови”: “Существуют обязательные монополии, от которых государство не имеет права отказываться. Одна из таких монополий: монополия пролития крови”. Парадокс жизни заключается в том, что любая попытка построить справедливый рай на земле приводила к полной анархии и разложению общества. В той же статье М.А.Волошин пишет, что в руках несовершенного человека “справедливость превращается в таблицу умножения для трупов”, и мы можем найти множество доказательств этих слов в истории нашей многострадальной страны и целого мира…
Примечательно, что в данном стихотворении совершенно отсутствует какая-либо рифма, а предложения коряво, будто по невнимательности автора, переносятся со строки на строку, затрудняя чтение. Зато, присмотревшись, мы заметим, что ритмически стихотворение выверено совершено. Почему именно такую форму построения выбирает М.А.Волошин? Благозвучные рифмы подходят для воспевания чего-то прекрасного: любви к Богу, людям, своей стране и т.д. В свою очередь отсутствие рифмы подчеркивает неестественность и уродливость происходящего. Двухдольный ямб добавляет стихотворению некую маршеобразную строгость и простоту, а не свойственную трехдольным размерам певучесть. Как мы видим, внешняя форма совершенно не противоречит внутреннему содержанию стихотворения.
Основным средством художественной выразительности в данном стихотворении является олицетворение природы: весь мир представляется неким уродливым существом. “Лицо природы искажалось гневом”, потому что человек полностью нарушил привычный ход вещей. То, что было раньше прекрасным – теперь отравлено. Вся земля была усеяна трупами, а потому “подснежники мерцали точно свечи” на подсвечнике возле Распятия. И цветы, которые обычно ассоциируются с красотой и гармонией, впитали в себя смрад и пахли “гнилью” и “тленьем”. “Стволы дерев, обглоданных конями голодными, торчали непристойно, как ноги трупов”, – это свидетельство искаженности сознания тех лет, когда даже в образе безобидных веток мерещились кости.
Контрольным выстрелом в душу звучат последние строки стихотворения: “ Зима в тот год была Страстной неделей,/ И красный май сплелся с кровавой Пасхой,/ Но в ту весну Христос не воскресал”. Тяжело представить нечто более страшное. Ведь Пасха – это кульминация всей жизни христианина. Без Воскресения все теряет смысл, потому что лишь ценой искупительных страданий Христа человеческий род освобождается от бесцельности своего существования, от рабских оков первородного греха. И вдумайтесь, какой жуткий образ: Страстная Седмица без Пасхи. Вместо вечной жизни во Христе – вечная смерть…
Дальше вполне логично было бы упрекнуть М.А.Волошина в смертном грехе уныния и объявить упадническим поэтом, но нет! Сам Волошин в своих дневниках признается: « Из самых глубоких кругов преисподней Террора и Голода я вынес свою веру в человека». Ярким доказательством этому является стихотворение “На дне преисподней”.
На дне преисподней
Памяти А. Блока и Н. Гумилёва
С каждым днём всё диче и всё глуше
Мертвенная цепенеет ночь.
Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит:
Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.
Тёмен жребий русского поэта:
Неисповедимый рок ведёт
Пушкина под дуло пистолета,
Достоевского на эшафот.
Может быть, такой же жребий выну,
Горькая детоубийца — Русь!
И на дне твоих подвалов сгину,
Иль в кровавой луже поскользнусь,
Но твоей Голгофы не покину,
От твоих могил не отрекусь.
Доконает голод или злоба,
Но судьбы не изберу иной:
Умирать, так умирать с тобой,
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!
Оно тоже начинается с мрачной картины: “мертвенная ночь”, “cмрадный ветр”, который “как свечи, жизни тушит”. Достаточно частое сравнение жизни со свечой здесь обретает новую остроту, потому что в те годы хрупкость человеческого бытия особенно ощущалась. Ряд однородных сказуемых “ни позвать, ни крикнуть, ни помочь” подчеркивает беспомощность человека перед стихийным бедствием революции.
Стоит обратить особое внимание на то, кому Волошин посвящает эти строки. Александр Александрович Блок – яркий представитель символистов – был одним из немногих, кто не только принял революцию, но и всячески стал сотрудничать с советской властью. Николай Степанович Гумилёв – создатель школы акмеизма – с самого начала не скрывал своего отрицательного отношения к большевистскому режиму и открыто называл себя монархистом. Этих, на первый взгляд, совершенно разных писателей объединяет одно: они оба любили Россию и считали невозможным покинуть её в эти тяжелые годы. И они поплатились за это жизнью. В 1921 году Гумилева расстреливают, а Блок умирает в болезни и нищете. Парадоксально похожи судьбы поэтов этого страшного века: тех, кто не эмигрировал, власти использовали в своих целях для пропаганды новых взглядов и терпели до определенного времени, чтобы потом уничтожить…
Но Волошин пишет о том, что этот парадокс существовал и раньше: “Тёмен жребий русского поэта: / Неисповедимый рок ведёт/ Пушкина под дуло пистолета,/ Достоевского на эшафот”. Это, как ни странно, само по себе служит немалым утешением. Одно дело терпеть несправедливость и думать, что ты – один. Совсем другое – знать, что ты идешь по узкой, тернистой, но уже протоптанной тропе, что даже такие светила русской литературы, как Пушкин и Достоевский, терпели нападки от сильных мира сего. И то, что Волошин ставит себя через запятую с великими писателями словами “Может быть, такой же жребий выну,/ горькая детоубийца — Русь!” – вовсе не попытка скрытого хвастовства, это осознание своей более чем возможной гибели от рук своей же Матери. Но даже перед лицом этой неизбежности Волошин находит в себе мужество сказать: “…но твоей Голгофы не покину,/ от твоих могил не отрекусь”. Откуда в нем такая преданность той, которая в минутном помутнении способна убивать своих гениев? Почему тогда в людях было такое чувство личной ответственности за Россию, сопричастности её скорбям, а в наше относительно благополучное время молодежь, глотая слюнки, смотрит за границу? Парадокс…
М.А.Волошина тяжело заподозрить в легкомысленном оптимизме, но заканчивается стихотворение именно всепобеждающей светлой надеждой. Евангельский эпизод о воскрешении Лазаря занимает особое место в искусстве. Это, пожалуй, самый жизнеутверждающий образ из всех возможных. Вспомните хотя бы одну из самых пронзительных сцен русской литературы: диалог Сонечки Мармеладовой и Родиона
Раскольникова из романа “Преступление и наказание”. Я всё время думала: “Почему именно этот отрывок является для Сони сосредоточением надежды? Почему, например, не главы о воскресении Христа?” Мне кажется, дело в том, что раньше сам факт чуда не вызывал в людях такого удивления, потому что в них было гораздо больше веры. В наши дни многие сомневаются в воскресении, а тогда главное чудо заключалось в ином: воскрес именно Лазарь, простой человек, а не Сын Божий! Значит, и нам дан этот шанс перерождения и воскресения. И Сонечка, находясь уже на самом краю, держится за эту надежду. Держится за нее и Волошин. Не отрицая смерти, он верит в жизнь и за Голгофой видит Воскресение!..
А ведь всё в конечном итоге упирается в любовь. Да-да, в ту самую, которая “долготерпит”, “милосердствует ”,“не ищет своего”. Единственное объяснение тому, что М.А.Волошин, А.А.Блок, многие другие поэты и простые люди остались тогда в России, звучит так: “Они её любили”. Почему-то мы очень часто спрашиваем: “А что мне дала моя страна?”, – и так редко: “А что ей дал я?” Неужели Волошин и другие лучшие представители русской интеллигенции не видели недостатков России? Видели, болели о них сердцем, возмущались, но были рядом…
Конечно, не стоит идеализировать: и тогда хватало предателей, и сейчас хватает героев. Вопрос лишь в том, кем будешь ты.