Гражданин 20-го века

 *
   В декабре прикрутило до минус тридцати пяти. Не предел, конечно, случалось и за сорок, но мир, как бы прекрасен он не был, лучше воспринимался в обогреваемых помещениях, нежели вне их. С улицы толстенные кирпичные стены пятиэтажки глубоко промёрзли, и любые произносимые звуки отскакивали от них, как абрикосовые косточки от листа железа, приобретая особую резкость и краткость. Речь от этого становилась подобной лаю, чему способствовали и плохо шевелящиеся, словно после обезболивающего укола стоматолога, губы. Плевок не успевал замерзнуть в полете, но и не растекался по поверхности, образуя небольшое бесформенное пятнышко на облюбованном для него месте. Пальцы в перчатках чувствовали себя далеко не как дома - холод отвоёвывал фалангу за фалангой, приходилось стаскивать с них индивидуальную упаковку и поджимать к более морозостойкой ладошке. Перчатка при этом становилась похожей на коровье вымя, с вяло болтающимися, как после вечерней дойки, сосками. Нос подогревался лениво струящимся дымком сигареты, приклеенной к анестезированным губам. Топтание на месте уже не спасало, ноги потихоньку превращались в полуокаменевшие придатки, надо было валенки надевать...
   Топтались в условленном месте мы уже минут двадцать-двадцать пять. Мы - это трое парней, которым повезло подзаработать на халтурке - надо было выгрузить из здоровенного автоприцепа торговый павильончик, в просторечии именуемый "ларьком" и установить его во дворе пятиэтажного дома, к стене - задом, к народу - всем лицом. "Лицо" ларька, как водится, было забрано окрашенной в белый цвет ажурной металлической решеткой и имело маленький, но прожорливый ротик-форточку, для обмена дензнаков на желаемые удовольствия. Машина с прицепом и готовой торговой точкой прибыла по расписанию, ждали кран. Хозяин очередного круглосуточного источника жизненно важной для населения продукции - сигарет, палёной водки и сюрреалистических шарообразных испанских братьев русского петушка - Чупа-Чупсов, сидел в кабине "Зилка" и что-то нервно объяснял водителю. Тот время от времени кивал головой, мол - усёк, нет вопросов.
  Хозяином был Санёк - бывший комсомольский лидер, сменивший белую рубашку с кроваво-красным нагрудным значком на символ процветания и благоденствия девяностых - малиновый пиджак. Рубашка тоже была. Точнее, их было много, модных, купленных в Москве или в Варшаве, а может и в Пекине, однотонных и в мелкую полоску, с жесткими, хорошо держащими форму воротничками и сверхаккуратно обмётанными петельками. Были и "батники" на кнопках и футболки со скромными, но всем известными лейблами... У Санька было много того, чего не было у людей, не прочувствовавших одеревеневшей совковой шкурой свалившуюся на них, по велению Гайдариуса и Чубайсиса  новую реальность, не бросивших разваливающиеся предприятия, плохо функционирующие больницы и школы  и не начавших хоть чем-нибудь торговать, чтобы свести концы с концами...
   Санёк был бизнесменом первой волны, из числа тех, кто после развала Союза в курилках бывшихкомов разного уровня, поучаствовал в дележе сфер влияния, в соответствии со значимостью организации. Чиновники посолиднее приватизировали крупное производство и полезные ископаемые, те, что стояли на ступеньку ниже и имели руки покороче - делили стройплощадки и небольшие заводы, всем прочим достались средней доходности торговые точки и общепит.  Именно эту категорию рвущих страну на части предпринимателей и представлял Санёк. Проявив максимум сообразительности и прочих необходимых для построения бизнеса качеств, он из секретаря райкома ВЛКСМ (некогда гневно осуждавшего спекуляцию и прочие негативные явления, иногда возникавшие в советском обществе), превратился в уважаемого в деловых кругах человека, зарабатывающего на всём, что можно купить подешевле и продать подороже. При первоначальном распределении объектов недвижимости ему хватило денег только на три киоска с соответствующим разрешением на их установку, которое оплачивалось отдельно. Деньги он получил в государственном банке, под довольно смешной процент, на финансирование существующей исключительно на бумаге организации. Через год, воспользовавшись услугами некой юридической фирмы, он провёл процедуру банкротства и о десятилетнем кредите забыли. Через три года по городу стояло уже несколько десятков его торговых объектов различного масштаба - от стандартных "ларьков" до солидных павильонов. Через пять лет к ним присоединились небольшой автосервис, в последствии переросший в элитный автосалон и две столовых, со временем модернизированные  до уровня ресторанов.
   Справедливости ради хотелось бы сказать, что не только номенклатурные работники в те годы получили возможность заниматься бизнесом. Простым смертным, пожелавшим присоединиться к продвижению либерального капитализма на отдельно взятой территории, досталась "челночная" ниша - пятидесятикилограммовые клетчатые сумки, набитые шмотками, парфюмерией и игрушками и доставляемые из Китая и стран СНГ практически на своем горбу...
   Мы, не замочившие ног в волнах нахлынувшего на страну предпринимательства, т.е. живущие в ожидании какой-нибудь зарплаты от какого-нибудь предприятия, а так же не гнушавшиеся  любыми "левыми" заработками, топтались теперь на улице, наблюдая как Санёк, защищенный от декабрьской стужи кабиной грузовика, общается с водителем. За разгрузку ларька было обещано "не обидеть", приходилось морозить конечности, куда деваться... На самый солидный гонорар рассчитывал Валерка. В свое время он закончил "фазан", по специальности электрик и, посему, должен был завести электрический кабель внутрь фанерного домика через лебединый изгиб трубостойки, закрепленной на крыше и подключить его к щитку, т.е. поучаствовать в процессе установки не только физически, но и интеллектуально. Электропитание протянули от соседнего магазина, которому Санёк пообещал отстегивать ежемесячно, в общем, вопрос был решен.

   Притоптав  недавно выпавший снежок в радиусе полуметра, я помахал руками над головой, привлекая внимание Санька - мол, он, в смысле - кран, вообще-то собирается приезжать? Санек проигнорировал мой семафор, пришлось сделать вид, что я таким образом грею руки, типа физзарядка на свежем воздухе...
 
   Наша троица образовалась здесь не случайно. Мы были знакомы давно, еще со школьной скамьи, точнее - со школьного актового зала, где по приказу директора был организован вокально-инструментальный ансамбль. Не стану надолго возвращаться в те дни, скажу только, что из полутора десятков пацанов и девчонок, принявших участие в этой затее, пожалуй, только мы трое, окончив школу, остались верны своему увлечению. Кстати, после выпускного, (о котором нужно рассказывать отдельно), мы довольно долго не встречались - я и Коля успели отслужить в армии а Валерка получил "белый билет"  и корочки электрика третьего разряда. Но однажды Николай  собрал нас у себя дома и торжественно сообщил, что искусство - это одна из форм бессмертия, что есть база, кое-какая аппаратура и почему бы нет? Базой являлся полупустующий ДК, который по странному стечению обстоятельств никто до сих пор не превратил в минирынок, пекарню или колбасный цех, а посему его доблестное  руководство поддерживало на плаву несколько коллективов, одним из которых и должна была стать наша группа.
   Я согласился не задумываясь, поскольку работал с восьми до пяти, а вечера не были заняты ничем, кроме нечастых походов в кино с девчонкой, отношения с которой никак не вступали в долгожданно-половую стадию. Валерка сказал -  "может быть... если только иногда... так, для души побрякать". Но, придя на первую репетицию, он обнаружил, что в числе "кое-какой аппаратуры" в ДК завалялся Fender Jazz Bass - знаменитая "Жаба", неизвестно какими утками занесенная в наши края. Валерка воспрял духом, поскольку "побрякать на басу", да еще на таком крутом, доставляло ему истинное удовольствие. Профи он не был. Бывало, что лажал в сложных партиях, но был настойчив и работоспособен, чем и компенсировал свои нечастые промахи.
   Музыкального образования ни я ни Коля ни Валерка не имели, поэтому сие занятие было чистейшей воды самодеятельностью. Но такое времяпрепровождение, как бы пафосно это не звучало, было для нас интереснее, чем некая аморфная бездеятельность или упёртое зарабатывание денег, а затем тупое (или высокоинтеллектуальное) их проматывание. Нет-нет, деньги никогда не были в нашей жизни чем-то лишним, противным или ненужным, но мечтали мы, конечно же о том, что они сами посыплются с неба, когда наши песни станут... ну, вы в курсе.               

                **
     В сентябре, перед одной из репетиций, я стоял на крыльце ДК, пуская в небо дым. Слегка запоздавший Николай спросил, поднимаясь по ступенькам - Валерка уже здесь?
-- Валербас терзает бас - ответил я. Коля улыбнулся и пересказал каламбур Валерке. Тот поднатужился, в смысле поскрипел извилинами и заявил, что в таком случае Колю он будет звать ГитАрник, от гитары и Николая, а меня - АндрАм, слепив моё имя -- Андрей, с английским drum -- барабан. Андрам он произносил с двумя ударениями, как бы подчеркивающими обозначаемую специфику. Возникали эти ударения из-за выстроившихся друг за дружкой трех согласных, создававших фонетическую ступеньку, до и после которой гласные получали возможность звучать активно-открыто. Наверное, это напоминало детский сад, но с чего-то надо было начинать...

   Размышляя о стиле, имидже и прочих сопутствующих моментах, мы пришли к выводу, что играть будем мелодический рок, а название группы должно соответствовать духу времени. Перебирая варианты, остановились на следующем -  "Группа ТриП", не от обидно-неожиданного - триппер, а от  короткого английского Trip - путешествие. При желании вы можете, усмехнувшись, провести параллель между путешествиями молодых людей, ведущих музыкально-беспорядочный образ жизни и упомянутым вскользь заболеванием, но я этого делать не стану. Добавлю только, что название это складывалось еще и из трёх букв П, с которых начинались наши отчества - двое из нас были Петровичи и я один - Павлович. Учитывая то, что по отчеству нас, в силу возраста и социального положения, никто никогда не называл, этот вариант расшифровки названия хранился в запасниках, на всякий пожарный случай...

                ***
   Продолжая ритуальный танец эскимоса у проруби, (или где они там танцуют), я посмотрел на Валербаса и невольно улыбнулся, вспоминая как в начале зимы он пришел на репетицию в новой  шапке - не какой-нибудь аккуратно постриженной пыжиковой, не мега-лохматой бобровой, а какой-то средней шерстистости, черно-серо-коричневого окраса, слегка прилизанной, с небрежно завязанными на макушке ушами. 
   Гитарник, бывший не только хорошим (по крайней мере - для нас) мелодистом, но и большим любителем литературной и киноклассики, надел Валеркину шапку на руку, вытянул её перед собой и глубокомысленно произнёс:

-- Бедный Бобик... Я знал его, Горацио... - тут он скрутил верхнюю часть туловища градусов на тридцать влево и вперил взгляд в Валербаса. - Это был пёс бесконечного терпения... Он тысячу раз катал меня на спине... А теперь это само отвращение и тошнотой подступает к горлу... - Коля  попытался изобразить гримасу отвратительного отчаяния, что ему не совсем удалось, получилась, скорее, физиономия печального клоуна с глубокого похмелья. Потом он выпрямился, поднял шапку высоко над головой и свободной рукой потрепав её по отсутствующей морде, со зловещей хрипотцой в голосе произнёс - Здесь должны были щёлкать зубы, которые разгрызли столько костей...

   После этого монолога впечатлительный Валерка ходил в черной вязанной "пидорке" в любой мороз, мотивируя это тем, что собачья шапка была ему великовата и всё время сваливалась на глаза. Вот и сейчас он втягивал голову в плечи, чтобы спрятать в воротник старенького драпового пальто мочки ушей, готовые побелеть и отвалиться...

    Мы играли вместе второй год. Имели небольшой репертуар для танцев, корпоративов, и прочих нечастых халтур за деньги и ещё более редких - хвала всевышнему - выступлений для отчётности, но это было не главным. Последние несколько месяцев мы были увлечены идеей написать нечто среднее между рок и зонг-оперой, взяв за основу Набоковское "Приглашение на казнь". Инициатива исходила от Валерки, который читал немного, но если какая-нибудь книга попадала ему в руки, то обязательно становилась источником вдохновения. В нескольких словах он объяснял пришедшую ему в голову мысль, при этом тыча пальцем в подчёркнутые простым карандашом строчки. После этого он терпеливо наблюдал за запущенным процессом и подключался к нему лишь на стадии аранжировки, когда текст и мелодия были уже предварительно слеплены. Год назад, проштудировав Библию, правда в варианте для самых  маленьких, он заставил нас с Ником написать несколько песен, одна из них называлась "Ковчег".

Раздался шепот в ночи -
Начнется скоро потоп...
но я не вижу причин
себе пускать пулю в лоб.
Ведь где-то рядом Ковчег,
буквально не за горой...
там хватит места для всех,
там капитан - Герой...

   В первоначальном варианте я написал: там капитан - старый Ной, но потом было решено не делать акцента на конкретно-библейском персонаже, а преподнести этот стих просто как историю отдельно взятой личности, пусть ассоциации возникают у каждого свои. К тому же "герой" лучше рифмовался с "горой", а рифма, как всем известно, не последнее дело даже в песенных текстах. На репетициях кроме двух гитар и ударных (мне достался "Премьер" в стандартной комплектации, а Коле - гитара под названием "Урал", правда с приличной "примочкой"), мы использовали дешевенький синтезатор, главным достоинством которого была возможность записать в его собственную память несколько треков. За неимением клавишника простые подклады играл Коля, поскольку умел брать основные аккорды не только на гитаре. Собственно, эти подклады, записанные под метроном и служили основой композиций, остальное играли живьем.  Варьировать темп в таком варианте было очень сложно, но отказываться от призрачно-космических "стрингз" или "пёрпловских" воздушно-вибрирующих органных звуков не хотелось, приходилось строиться...

Сняв с полки несколько книг -
Ну что еще взять с собой?
Лицом к окошку приник,
А дом уже под водой...
Напротив Мудрый Пескарь
свое жилище копал
И свет размытый фонарь
на дно морское бросал...

А где-то в небе Ковчег
дном золоченым блестел.
Там поселилось навек
по паре тех, кто успел...
Теперь попробуй, проверь
в делах таких разберись -
кто обошёл мою дверь,
как от меня отреклись...

   Текст выстраивался как берёзки в лесопосадке, (чуть было не сказал - как проститутки на трассе), появился некоторый драматизм, характерный для жизни обычного человека, при любой власти обитающего на дне, на задворках, в спальных районах или рабочих посёлках, но все же не потерявшего желания хоть что-нибудь понять, хоть в чем-нибудь разобраться...

Теперь живу средь пучин,
под толщей мутной воды
Не понимая причин
такой нелепой беды.
Узор на стеклах окна
морская вывела соль
и никому не видна
моя бездонная боль...

   В следующем куплете мы с Ником долго перебирали слова, чтобы добиться нужного смысла, не скатившись в прямую "социальщину". Ник предложил ввести образы Ворона и Солнца,  как символов тьмы и света, причём тьмы агрессивной и доминирующей. Я пытался возразить, мол, может всё не так мрачно, но у Николая отец был из числа "ликвидаторов" и спорить с ним на эти темы было довольно сложно...

Ну а Ковчег без труда
весь ветер в парус собрал
И всех увез он туда,
где Ворон с Солнцем играл
И что там - штиль, иль шторма -
кто станет за борт смотреть,
когда везут задарма
и не мешают стареть...

   Не знаю, каким образом Валерке попало в руки Набоковское "Приглашение", но, притащив его, он уверенно произнёс:

-- Цинциннат. Это тема.

   Коля удивлённо вздёрнул брови и попытался возразить, мол это тебе не "Волк и семеро козлят", и не "Алые паруса". Даже библейские сюжеты проще воспринимаются, поскольку они всем известны, так сказать - на слуху, а тут... Набоков - один из самых серьёзных и неоднозначных литераторов двадцатого века, мы об него зубы сломаем...

-- Зубы сломаем, будем кашу есть - парировал Валербас, - а попробовать стоит.

   Я сказал, что, поскольку романа еще не читал, выскажусь позже. А когда открыл книгу, понял Колины опасения...

                ** **
   Около шести тридцати на нашем завьюженном ожидальном пятачке появился новый персонаж -- Сёмыч, находящийся в своем обычном состоянии -- легкого подпития. Я никогда не видел его напившимся в хлам, хотя в день получения своей небольшой, но, всё же, выраженной в нескольких купюрах разного достоинства пенсии, он вполне мог бы себе это позволить. Однако некий регулирующий механизм, однажды вживленный в его мозг неизвестно кем, может быть даже инопланетянами,  безотказно отслеживал дозировку. Говорят, что даже ночью он вставал, чтобы подкачать сдувающиеся полушария несколькими каплями самого дешевого, но не теряющего от этого своих "волшебных" свойств этилосодержащего продукта. Называть водкой то, что он пил, язык не поворачивался. 
   По сути Сёмыч был городским сумасшедшим. Летом, сидя на скамейке, он подолгу смотрел в одну точку, не реагируя на прохожих и другие внешние раздражители. В какой-то момент что-то чикало в его голове, Сёмыч возвращался в окружающую действительность, доставал "чекушку" из внутреннего кармана старенького пиджака и коротко прикладывался к горлышку, после чего мог с ходу прокомментировать сложившуюся вокруг него ситуацию, причем делал это обычно в стихотворной форме. "Стихи" его были, мягко говоря, незатейливы и почти всегда содержали словечко, которое, хотя и признано литературным, но чаще используется как ругательство. Выглядело это примерно так: проходящей мимо соседке, которая тащила за руку пацана, на ходу отчитывая его за какую-то провинность, Сёмыч, соблюдая правила, известные всем ещё с детского сада (громко, с выражением), продекламировал:

чё ты ражаралащ, шука...
атпушти на волю внука!

   Некоторые звуки, особенно звонкие, ему не удавались, поскольку от передних зубов остались лишь воспоминания, да несколько обугленных пеньков, как после лесного пожара. Но это было, пожалуй, даже к лучшему - такое произношение смягчало его высказывания, придавая им, скорее шутливый, нежели оскорбительный характер.

   Однажды рядом с ним, на его любимую скамейку, приземлились (в данном случае - прискамеились) двое парней с кассетным магнитофоном, из динамиков которого раздавался хриплый голос Дэна Маккаферти, поющего "Телеграмму", на что вышедший из добровольной комы Сёмыч, рот которого растянулся в блаженной, увлажнённой  свежей дозой алкоголя улыбке, отреагировал следующими строчками:

шнят на мужыку жапрет
шлушай, шука, Нажарет...

   В общем, всё в таком духе.

   Сёмыч вывернул  из-за обгрызенного, как буханка хлеба, попавшая в руки голодного пацана, угла дома. Очевидно, он в очередной раз прогуливался в гастроном, за "чекушкой", периодически прикладываться к которой, как мы теперь знаем, было для него занятием совершенно необходимым.  Баклажанового цвета спортивные штаны, явно женской ориентации, были заправлены в желтовато-серые шерстяные носки, в резинке которых прослеживались декорирующие их черные полоски. Темно-синие чёботы на микропорке и шуба из "чебурашки" имитирующей мех владыки заполярья - белого медведя, со слегка поблёскивающими на концах ворсинками, к тому же перетянутая в нужных направлениях офицерской портупеей, дополняли образ заплутавшей в лабиринтах безвременья души. Хотя, разумеется, утепляли они только бренное тело, душу Сёмыч обогревал сорокоградусной... Венчала всю эту разноцветно-нелепую конструкцию до боли знакомая шапка-ушанка. Так вот кто теперь выгуливает "бедного Бобика"...   
   Шкандыбая мимо нас Сёмыч, не притормаживая, изрёк очередную "шученцию":

промержая на мароже
помни, шука, о некроже...

   Да уж... еще минут пятнадцать и можно будет в Маресьева играть... В конце концов, почему Валерка молчит, это по его наводке мы сюда припёрлись...

   Валеркина мать - Ирина Сергеевна - работала  у Санька киоскёром, была человеком добросовестным, но наивным. Санёк несколько раз вешал на неё недостачи, возникавшие, скорее всего, по вине сменщицы - молодой девахи, хорошо понимавшей, что, только попав к Саньку в постель, она сможет зарабатывать намного больше. А может и вообще сядет ему на шею. Эта рыжая бестия была не очень внимательна на рабочем месте, зато, по слухам, была гениальна в эротическом кардебалете, причем брала за свои услуги не очень дорого. Естественно ей, как всем, пусть даже работающим в круглосуточных торговых точках девицам легкого поведения, хотелось обзавестись постоянным партнером, желательно из когорты бизнесменов. Санёк пока на неё не клевал, а других претендентов на место генерального спонсора на горизонте не маячило, от чего она злилась и ошибалась ещё чаще. 
   Ирина Сергеевна, услышав случайно, что Санёк ищет одноразовую рабсилу, пообещала поговорить с сыном, мол, деньги никому не лишние, а у него и друзья имеются. Вот так мы здесь и оказались - в  момент, когда будущий миллионер и перспективный политик только начинал выстраивать свой жвачно-табачный конгломерат и в надежде срубить деньжат влёгкую, дел-то - на пять минут...
   
                *****
   Набоков продвигался медленно... Интро хотелось сделать коротким, но ёмким. Вступление всегда определяет характер, задает настроение на последующие час-полтора, вводит в нужное состояние. Оно должно заставить закрыть глаза и сосредоточиться, погрузиться в предлагаемый мир перекатывающихся, как яблочко по тарелочке, созвучий - серебряного перезвона гитарных струн и дробно-раскатистых барабанных точек, вкупе со слегка глиссирующим или слэпово-звонким басом вбивающих сильные доли прямо в тот отдел мозга, который отвечает за ритм.  Нужна была простая, но красивая тема, которая будет прослеживаться, проблёскивать, напоминать о себе на всем протяжении действа, но не главенствовать, не выпячивать, не доминировать. Так соль может присутствовать в пище, придавая ей необходимую яркость или пикантность, а иногда даже проступать на поверхности какой-нибудь воблы тонким налетом, но, ни в коем случае, не должна покрывать всё толстой сплошкристаллизовавшейся коркой...

    Где-то вдалеке, на низком Ми, бурлит котел органа "хаммонд". Сквозь его постепенно нарастающие, нахлёстывающие друг на друга переливы прорывается режущий слух ультразвук скрипичных легато. Выдержав паузу, Коля бросает в это варево две слегка вибрирующие гитарные ноты, пытаясь удержать их как можно дольше, насколько позволяют его "дрова" (так он в сердцах называет доставшийся ему "Урал"). Гитара, действительно - барахло. По форме она напоминает перекошенную флюсом коровью морду, а по весу - камень, одеваемый на шею для эффективного утопления... Но, на инструмент Лестера Уильяма Полсфусса надобно ещё заработать, батенька... Немного помогает "примочка", без неё звук угас бы, почти не начавшись... Барабаны пока молчат. Коля дружелюбно-завистливо поглядывает на Валерку, который на свой "Жабе" ставит короткие, редкие, жирные точки, по две на такт (недавно, кстати, нам стала известна история этой гитары, я вам её расскажу, если выдастся свободная минутка). В четвёртом такте я оживляю большую тарелку (у меня их две) палочками с фетровыми наконечниками, темп заброса гитарных нот увеличивается, хэт задаёт ритм, поддерживаемый басом, потом включаются "бочка" и рабочий - интро выходит на пик развития. В какой-то момент гитарная подтяжка зависает в пустоте и я меняю ритм на "рок-вальсок". Пока всё срастается...

                *** ***
   Месяца три назад к нам на репетицию заглянула белокурая кобылица из ансамбля народного танца. У нас был перекур и только Ник мучил синтезатор, пытаясь нащупать очередную тему. Ростом она была почти с Валерку, а Валерка был почти метр девяносто!  Кобылица, которую, как потом выяснилось, звали Маргарита, (хотя сама она предпочитала, чтобы её называли просто Марго), скромно поинтересовалась, можно ли попробовать сыграть на синтезаторе одно произведение, всегда мечтала, очень хочется, но никогда не приходилось... Ник, безразлично пожав плечами, уступил ей место у клавиш, мол - валяй.
-- А где переключить регистр - поинтересовалась "топотунья" (мы их всех так называли, поскольку в русских народных поорать да потопать - первое дело, через четыре стенки слышно...)
-- Какой изволите? - язвительным тоном поинтересовался Ник - гармонь, балалайку, трещщщётки?
-- Орган, если вас не затруднит - смиренным голосом ответила Марго и Коля, пощелкав кнопками, ткнул пальцем первую попавшуюся клавишу, мол, такой устроит?
   Глаза кобылицы  широко распахнулись и засияли неожиданно детским, бесконечно наивным восторгом, как будто в Домском соборе ей позволили прикоснуться к католически гудящему сердцу. Плавно положив пальцы на клавиатуру, она взяла несколько коротких пробных нот, а потом начала играть, пытаясь в нужные моменты нажать под стойкой несуществующую педаль. Фортепианная школа... Мы с Валеркой разглядывали Марго чуть снизу, поскольку в нашей репетиционной был сооружён небольшой помост, высотой всего сантиметров тридцать, на котором стояли барабаны и синтезатор, а мы сидели в низкой части комнаты на стульях. Шоколадные туфли на слегка скошенном невысоком каблучке уютно устроились на привлекательно-стройных, но совсем не худых ножках, обтянутых отливающими южным загаром колготками. По колготкам можно было скользнуть лишь чуть выше колена, дальше начинался подол юбки цвета крем-брюле, слегка сгармошенный складками плиссе. Светлая блузка с треугольным вырезом, перехваченная в талии тёмно-коричневым пояском, подчеркивала классический бюст, слегка вздрагивавший в такт сильным долям. Подкрученные волосы, забранные в пышный хвост, украшены атласной, можно догадаться, какого цвета, лентой.
    У Коли, как говорится, "отвисла челюсть". Стоя за спиной кобылицы он, не отрываясь наблюдал за движением её пальцев, порхавших над клавиатурой, как две очаровательных  летающих креветки, беспрестанно перебирающих лапками. Неожиданно она отдернула правую руку, будто обожглась и, прижав её к груди, пролепетала:
-- Клавиш не хватает...
   Но эффект был уже произведен и мы, переглянувшись, предложили ей поиграть с нами, поскольку живые клавиши определенно лучше мертвого записанного трека.
-- А что вы играете? - поинтересовалась Марго - Можно посмотреть партитуры?
   Мы были слегка ошарашены такой постановкой вопроса. Какие там партитуры?.. Иногда  Коля расставлял над текстом латинские буквы, обозначающие аккорды, чтобы хоть как-то зафиксировать гармонию, остальное хранилось у каждого из нас в голове. Марго была разочарована, заявив, что без нот она разобрать и разучить партию не может, а потом, взяв учительский тон, начала объяснять, что, освоив нотную грамоту, мы сможем гораздо эффективнее... В общем, наше трио в четверио так и не переросло...

  Написанных по Набокову текстов было немного, поэтому было решено сделать упор на инструментальное наполнение, "попилить" длинные проигрыши, поиграть экспрессивные, растянутые на полторы-две минуты коды. В общем, слова должны были лишь задавать направление, указывать - куда повернуть голову, на что посмотреть, чему подставить ладони...
   Первым номером после вступления значился упомянутый выше тюремный "рок-вальсок". Только не представляйте себе обычные три четверти - пум-ба-па, пум-ба-па, скорее это должно быть ближе к Квиновскому «We Will Rock You» - тум-тум-па, тум-тум-па... Именно так, в нашем представлении, чеканил вальс Цинциннат в обнимку с тюремщиком Родионом:

Раз-два-ТРИ! Раз-два-ТРИ!

в тот час, когда лишь на тебя все направили взор
ты можешь ползти, чертыхаясь, а можешь запеть
бездушная дверь отсечет от тебя коридор
но только глотнуть  бесконечности
но только вдохнуть беспредельности
но только коснуться безбрежного надо успеть...

   Потом шёл припев, который мы голосили все вместе, только последние пару строчек Коля проговаривал под равномерно отсчитывающую ритм бочку, выдерживая паузу перед словами – тому, кто в тебя поверил, которые звучали уже в полной тишине.
 
отчаянные напевы
изысканные мотивы
в  ладони лишь горстка плевел
а зёрна пронзают ниву

любовь не имеет правил
любовь никто не измерил
кому ты себя оставил?
тому,
        кто в тебя поверил...

в тот час, когда мимо тебя эта жизнь потечёт
ты будешь на плахе прощальную песню хрипеть...
безумное нечто тебя от тебя отсечёт
но только глотнуть  бесконечности
но только вдохнуть беспредельности
но только коснуться безбрежного надо успеть...
   
   После второго припева происходил обычный для таких композиций ядерный взрыв, изображаемый всеми доступными средствами - синтезатор захлёбывался, гитара выла, барабаны неистовствовали, бас накрывал всё это мощным инфразвуковым облаком...
 
                ** *** **
   Теплее всех, из нас троих, был одет Николай. Он носил высокие импортные сапоги на натуральном меху и фирменную "Аляску", капюшон которой спасал всю голову, вместе со щеками и ушами от переохлаждения. На руках у него были кожаные "шубенки", так что Морозко атаковал в основном его нос, который Николай время от времени потирал ладошкой, выдвигая её из рукавицы, как меч из ножен.
   Колин отец, как я уже говорил, был "ликвидатором". Слово это, само по себе имело зловеще-инквизиторский оттенок, а дополненное современным смыслом, вызывало очень противоречивые ощущения, причем не только у окружающих, но и в их семье.  С одной стороны Николай гордился мужественным поступком, который совершил его отец, пусть и не добровольно, а по долгу службы отправившись бороться с последствиями крупнейшей техногенной катастрофы двадцатого века. С другой стороны он, изучая различные источники информации, понимал, что людей там зачастую использовали "в тёмную", не объясняя им реальных последствий пребывания в зоне отчуждения, а, тем паче, в непосредственной близости от бабахнувшего реактора. Дозы облучения были немалыми и с каждым годом напоминали о себе всё настойчивей.
  Петр Фомич (так звали Колиного отца) не любил рассказывать о своей командировке. Для него это были суровые будни армейской службы, нет смысла сетовать, жаловаться, или обвинять кого-то, а уж, тем более - хвастать умением преодолевать трудности. Свою судьбу он выбрал сам и ни сколько о ней не жалел. Лишь иногда, мельком взглянув на календарь, он подходил к серванту, доставал бутылку коньяка, наливал в тонкую хрустальную рюмку глоток медно-кофейного цвета напитка и молча выпивал, глядя в окно, на облака, на тучи или в чистое голубое небо, какая уж на тот момент выдалась погода... Николай заметил, что за последний год отец стал всё чаще доставать коньяк, но не пил уже, а лишь ставил бутылку на подоконник и подолгу смотрел вдаль... 
   Как бы то ни было, Петру Фомичу предоставили установленные законом льготы и выплатили некоторые денежные вознаграждения. К тому же, являясь офицером запаса, он получал неплохую пенсию и, несмотря на проблемы со здоровьем, продолжал работать. Так что Колина семья, по сравнению с нашими, обладала повышенным достатком. Однако, жили они довольно скромно, большую часть денег расходуя на поездки в курортные зоны, среди которых отдавали предпочтение Кавказу. Пятигорск и Ессентуки привлекали их не только целебными водами и безупречно чистым горным воздухом, но и памятными Лермонтовскими местами - поклонницей великого поэта, ещё с институтской скамьи, была Колина мама.
    Николай, а ныне - Гитарник, по стопам отца не пошел. Не добрав пару баллов на филфак, он загремел в армию, служил сначала под Новосибирском, потом под Москвой, а, вернувшись, устроился работать в библиотеку, надеясь подготовиться и взять-таки филологический штурмом. В семье Колю, слава разуму, не осуждали, понимая, что его тяга к литературе и увлечение музыкой плохо совместимы с карьерой военного. Крохотная зарплата старшего помощника младшего библиотекаря вряд ли позволила бы нашему гитаристу экипироваться вышеупомянутым образом. Скорее это была заслуга его мамы, которая постоянно "подкидывала" Коле деньжат из своего бюджета, всё-таки единственный сын. В юности она тоже была филологиней, но поработать по специальности толком не успела - вышла замуж за Колиного отца - молодого офицера советской армии, и начала колесить вместе с ним по стране.

                ** ** ** **
   Следующий зонг был лирическим.  В нём звучат заунывные нотки Градского, размышляющего о неизбежном, только конкретики поменьше. Конкретика вообще плохо сочетается с "Приглашением", в основе которого лежит полнейшая неопределённость, построенная на зыбких, рассыпающихся при пристальном разглядывании на отдельные неосязаемые фрагменты, образах. По крайней мере так я воспринимал этот роман в свои двадцать с хвостиком...
   
всё названо кем-то и чем-то
всё выверено и прозрачно
вплетай золочёную ленту
в облезлую косу удачи

играй на пустеющем пляже
с дельфинами или китами
пускай тебе море расскажет
историю злыми устами

душа это тяжкая ноша
на тощих закорках скитальца
куда бы ты ни был заброшен
щелчком  всемогущего  пальца

куда бы тебя на рассвете
не вынесло ветром из мрака
раздольно гуляющей плетью
унылой, хромою собакой...


всё названо чем-то когда-то
увы, ничего не забыто
паучьими лапками сжато
холодной скалою укрыто

цилиндром багряного цвета
украсит палач твою шею
но в капельках хрупкого света
пробьётся росток воскрешенья

и грянет лучами косыми
сквозь тело твоё неземное
цимбалами спетое имя -
надрывно звенящей  струною...
 
  Валерка, послушав этот набросок, почесал в затылке и стал интересоваться, каким боком киты соприкасаются с Цинциннатом или Марфинькой.

-- Да никаким, - безапелляционно заявил я, - мы же не экранизацию пишем, ну, в смысле, не иллюстрируем произведение, а только отталкиваемся от ощущений, которые возникают. Иллюстрировать Набокова я бы никогда не взялся. Слишком тонко всё у него, слишком воздушно, хотя и бьёт под ребра и по голове...
   
-- А как тогда это всё будет называться? Я как-то не так себе это представлял - не унимался Валербас.

   Как именно он себе это представлял, выяснить так и не удалось. Валерка разводил руками, дёргал себя за нос, периодически возвращался к затылку, но сформулировать концепцию зонга, да и всей оперы, не смог. В конце концов он махнул рукой и сказал, что мелодия простовата, после рок-вальса провалится. Да и вообще, она какая-то бардовская, её под двенадцатиструнку петь надо, нефиг с аранжировкой маяться... На этот счет мы с ним спорить пока не стали, поживем - увидим.

   Валеркиного отца похоронили год назад. Он был классным специалистом, работал в частном автосервисе и диагностировал большинство автомобильных "заболеваний" на слух, в течение нескольких минут. Конечно, это не относилось к электронике иномарок, или дефектам, определяемым визуально. Но если речь шла о двигателе или ходовой части, то равных ему не было. При этом, он дважды в год - весной и осенью - уходил в крутой запой, на семь-восемь дней, причем последние день-два пил уже «боярку» и «мураш» с местными бомжами. Хозяин автосервиса терпел эти выкрутасы скрипя зубами - у Петра была обширная клиентура и многие готовы были подождать, пока он не выйдет из запоя, не доверяя свою "ласточку" другому ремонтнику...
   Валерка много раз пытался серьёзно поговорить с отцом, но тот отшучивался, мол, я -- как птица Феникс, каждый раз возрождаюсь из пепла еще более молодым и радующимся жизни, чем был прежде.
-- А ты его когда последний раз видел? - спросил однажды Валерка.
-- Кого? - удивился отец.
-- Ну, Феникса этого.
-- Да никогда не видел, это-ж миф...
-- Значит, сгорел таки, безвозвратно… - констатировал Валерка и как в воду глядел - из очередного запоя отец отправился не под капельницу с физраствором, а прямиком в морг - не выдержало сердце.
   Валерка с матерью потихоньку откладывали деньги на памятник. Обещанное за сегодняшнюю работу упадет в ту же кубышку, в этом мы с Колей не сомневались.

                *** *** ***
    Монотонное поскрипывание снега под подошвами давно усыпило бы любого капризного младенца. Я бы и сам уснул, если бы не тридцать пять морозных градусов, не позволяющих расслабиться. Упорядочивая своё топтание, я начал после двух "притопов" хлопать себя руками по полам крытого чёрной плащёвкой зипуна, или тулупа, (называйте это произведение неизвестного модельера как хотите, хоть макинтошем, элегантнее от этого оно все равно не станет). В результате таких притопываний-прихлопываний получался тот самый, "запатентованный" Тейлором ритм, который мы использовали в рок-вальсе. Коля с Валеркой подключились секунд через тридцать и в течение пары минут мы топтались в едином порыве побороть сибирскую стужу. Со стороны это, должно быть, напоминало ритуал Новозеландских аборигенов, готовящихся к охоте. В тот момент, когда заведенные на полную катушку мы готовы были начать орать в стиле рэп что нибудь типа "вихри враждебные веют над нами", дверь Зилка приоткрылась и водила, сквозь небольшую щёлку, дабы не выстудить кабину, прокричал:
-- Мужики, кран будет только к семи, можете минут десять в гастрономе...

   Не дослушав фразы, мы стремительной походкой пингвинов, направляющихся к краю льдины, дабы плюхнуться в тёплую, поскольку не замёрзшую, воду, ринулись в сторону гастронома.

этот мир состоящий из плавленых форм
не имеющий острых углов
продвигается вплавь среди выпуклых норм
и намеренно круглых голов

этот мир вытекающий из бытия
утекающий  в самую суть
только с виду - вода, только с виду - струя
из фонтана летящая в небо струя
родниково-хрустально-живая струя
а на деле - кровавая муть

тоска
дивный сад намалёван густыми мазками
тоска
ивы горько рыдают, склоняясь над нами
тоска
время топчет дорогу босыми ногами
тоска
неужели однажды на плахе разбудят меня...

этот мир, словно карта лежит на столе
но его до конца не узнать
я бреду, увязая по горло в земле
направления не поменять

этот мир траекторию чертит в ночи
и  меня за собою влечёт
понимаю, но кто-то мне шепчет - молчи!
понимаю, что только безумный кричит
понимаю, но всё же не вижу причин
это чувство менять на расчёт

тоска
где-то девочка тонкими машет руками
тоска
облака за решёткой большими кусками
тоска
стены камеры пахнут плохими стихами
тоска
ну когда, наконец-то, на плахе разбудят меня...



                ***** *****
   Протиснувшись в магазин через довольно тесный тамбур (на время холодов, т.е. примерно на полгода, оставляли открытой только одну дверь, используя место напротив второй для хранения пустых коробок - пожарных на них нет...) мы устроились у длинной круглой батареи, протянутой вдоль окон. Я прилепил к ней свои перчатки - пусть набираются тепла - и, растирая пальцы, направился к витрине. Две пожилых, обряженных в бело-голубые халаты, продавщицы не проявили к нам никакого интереса, понимая, что покупать мы ничего не будем. Поглазев, из вежливости, на застеклённый шкафчик с конфетно-пряничной продукцией, я вернулся к Коле с Валеркой, которые круг почёта совершать и не собирались. Перебросившись несколькими ничего не значащими фразами типа - достали эти морозы, или - на следующей неделе пятнадцать обещают, мы на какое-то время замолчали, расслабляясь в комфортной, по сравнению с улицей, обстановке. Глядя в окно, на подсвеченные зеленоватым неоном магазинной вывески запорошенные кроны деревьев я вспомнил, как в детстве любил грызть вместо конфет прессованные кубики кофе с сахаром, существовали такие предшественники импортных "три в одном". Они были твёрдыми и плохо поддавались детским зубам, но кто же будет обращать внимание на такие мелочи, вкусно ведь...
   Кровь интенсивно пульсировала в отходивших пальцах, не хотелось думать о том, что десять минут пролетят, как стрела, выпущенная из лука Пембрукским йоменом. Даже обещанных денег уже не хотелось. Точнее, денег хотелось, а вот тащиться обратно на улицу... В голове слегка шумело, проплывали какие-то дурацкие строчки:
 
во глубине сибирских руд
рождаются, живут и мрут....

есть только фиг, за него и держись...

ешли ш другом вышел в путь
штопор, шука, не жабудь...

   Отстань, Сёмыч, не до тебя сейчас, оттаивающие извилины заполняются теплым и мягким прошлым с ароматом кофейных кубиков...
                ***** * *****
    Следующий зонг - Марфинька. Вроде бы и не героиня, поганка бледная, несмотря на ладное тело и румяные щёки. Но, ведь, дорогА главному герою, а точнее - любима... значит надо уделить внимание, войти, так сказать, в положение. Персонального стиха для неё, как я не пыхтел, всё же не получилось. Пришлось ввести этот образ опосредованно, как-бы через ощущения Цинцинната. Коля прочитал пять написанных четверостиший, посетовал, что их не шесть (пришлось-таки шестое дописать!) и уверенно добавил в трёх местах поставившую всё на место строчку - будем петь её на два голоса, переливая гласные из стакана в стакан, словно остужая бледно-розовый кисель до нужной температуры, чтобы не обжечь губы. Мааааар-финь-каааа... Теперь у этого текста два автора - я и Коля.

где блуждают наши чада
не рождённые когда-то
что за привкус у расплаты
то ли цинка, то ли ада

день за днём кольцо объятий
заполняется грехами
нет изменчивей понятья
чем пространство между нами

Мааааар-финь-каааа...

выйду в поле - в поле воля
обернусь, стена глухая
то ли вымаран из роли
то ли музыка стихает

проглочу свою улыбку
задушу свои проклятья
неуверенно и зыбко
кружит ночь подолом платья

Мааааар-финь-каааа...

нету горя, нету счастья
нету бурного брожени-я
разобранный на части
растворяюсь в отраженьи

потонули обеща-ния
тихонько гаснут блики
поцелуи на проща-ние
со вкусом земляники...

Мааааар-финь-каааа...
                ***** ** *****
   
   Прозвища наши не прижились, только Валерку мы называли Валербас, обычно - когда выясняли отношения на повышенных тонах. Происходило это, в основном, во время аранжировки, т.е. в самый ответственный для композиции момент, когда на рёбра текста и позвоночник мелодии наращивалось басовое мясо, задавался сердечно-барабанный ритм, протягивались нервы гитарных соло. Последнее время мы стали ругаться чаще, наверное, каждый из нас, приобретая опыт, начинал внутренне осознавать свою значимость, граничащую с уникальностью. На самом деле, музыкантов такого уровня в городе - пруд пруди, и по отдельности мы мало кого могли заинтересовать, да и вместе-то были интересны в первую очередь самим себе, но... В общем, рабочие моменты, никуда от этого не деться.

    Однако, работа над зонгами шла своим чередом. Даже настраивая аппаратуру перед вечерними танцульками, мы обсуждали не то, что будем играть, поскольку всё и так понятно - популярные мелодии, перечислять не стану, сами знаете. Чаще рассуждали о том, за что ещё в романе можно зацепиться, какую тему обыграть... Вот, например, Цецилию мы не упоминали, Родриг Иванович - колоритнейшая фигура... Я предложил забабахать "Марш гарантий", типа - как в нашей темнице клёво сидится. Помороковали немножко, получилось следующее:


Вам гарантирована, вам гарантирована
стена
(из натурального камня, такой, современной расцветки)
вам гарантировано, вам гарантировано
окно
(оно совсем не большое, но с очень, очень прочной решёткой!)
вам гарантированы, вам гарантированы
сны
(темы разнообразны - море, солнце, природа....)
вам гарантирован ох, вам гарантирован ох
вдох
(ну и выдох, конечно, мы же всё понимаем...)
вам гарантирован ах, вам гарантирован ах
страх
(это чувство в достатке, обращайтесь, доставим...)
в нашей темнице можно родиться
можно умыться, можно побриться
можно воды холодной напиться
всё вам доступно в нашей темнице

можно у нас отдыхать и трудиться
жить-поживать, умиляться, гордиться
даже воды холодной напиться
всё вам доступно в нашей темнице

если не олух вы и не тупица
и не хотите об стену убиться
не опускайте понуро ресницы
счастье накапливайте по крупице...

вам гарантирована...
вам гарантированы...
вам гарантировано....
                ***** *** *****
   Недели через две, после того, как Марго заглянула в нашу репетиционную, я столкнулся с ней в коридоре ДК. Окна уже заклеили на зиму, и на перекур приходилось бегать на улицу. Валерка в очередной раз завязывал с вредным привычками, а Коля никогда не курил даже сухих листьев, завёрнутых в газетку, т.е. принадлежал к той категории людей, которым ритуал пускания дыма был безразличен. Они, эти люди, могли общаться, читать книги, собирать в кучу собственные мысли, анализировать, структурировать и т.д. и т.п. не обращаясь за помощью к ароматному табаку. Я же, напротив - плохо представлял себе, как можно сосредоточиться, вникнуть в суть, развернуть туго скрученный папирус воображаемой картинки, если не закурить. К тому же, перекурами была расчерчена лента времени, протянувшаяся из далёкого прошлого в бесконечное будущее. Рабочий день - шесть-семь перекуров, репетиция - два-три. А уж если пробегающая мимо Муза заглядывала на огонёк, то процесс сжигания табачных крошек, утрамбованных в пропитанный селитрой белоснежный бумажный цилиндр, сливался в сплошную череду прикуриваемых друг от друга сигарет.
   Так вот, не соблазнив Валерку нежным шуршанием прокручиваемой в пальцах курительной палочки, я нёсся по коридору в сторону лестницы, понимая, что теперь, находясь в меньшинстве, я в большей степени отвечаю за потерянное репетиционное время. Меня, конечно, никто не упрекал, типа - травись на здоровье, но есть же ещё и внутренняя ответственность, тот самый голос, который тихонько подсказывал мне, что без барабанов Коля с Валеркой, конечно же, будут валять дурака. При этом Валерка будет злиться, испытывая никотиновый голод, а Коля уйдёт в себя, перебирая клавиши синтезатора или струны своего Урала. Ну, ничего, подождут. Не бросать же и мне курить, в конце концов. Что-то должно быть в моей жизни святое, неприкосновенное... Это же проявление свободы, независимости, неотягощенного социальными штампами волеизъявления... Дааа, чего только не придумаешь, чтобы оправдать дурацкую, некчёмную, но такую любимую привычку...
   По коридору, навстречу мне, шла Марго, в расстёгнутом плаще, лёгком вязанном берете, держа в правой руке небольшую сумочку и тонкие кожаные перчатки. Я на всякий случай кивнул ей, мол - привет, всё же, хоть и мало-мальски, но, человек знакомый. Марго в ответ широко улыбнулась мне, как давнему приятелю, остановилась и спросила:
-- Андрей, вы ещё долго сегодня?
    Я был несказанно удивлён такому вопросу, мол - какое вам дело до наших дел, но Марго прояснила ситуацию - они с Колей идут в кино, договорились взять билеты на девять, но были только на семь, может Коля пораньше освободится?..
    Вот тебе и кобылица-топотунья, заарканила нашего Гитарника... Хотя, может, это была его инициатива?.. Ах, поросёнок, нет - кабан не щипаный, нам, значит, ни слова! Ну-ну, при разливе зачтётся... Хотя Колю этим не напугать, он не только не курит, но и не пьёт. Совсем. То есть ни капли. Говорит, что у него на алкоголь неадекватная реакция, но как именно она проявляется - не говорит... Ладно, бог с ним, мы же не мама с папой, чтобы перед нами отчитываться - с кем в кино пошёл или с кем ночь провёл. Но, мог бы и сказать, или хотя бы намекнуть... Поросёнок, ох, поросёнок...
   Попытавшись скрыть удивление, т.е. сделав вид, что ситуация под контролем, я пролепетал что-то типа - да мы уже заканчиваем, как раз собирались с Валеркой пивка попить - и продолжил забег на курительную дистанцию. Через пол часа мы с Валербасом уже стояли за столиком местного "Шарабана", потягивая Жигулёвское и болтая на отвлечённые темы. Дома, то есть в одноместной комнатке заводской общаги, я оказался ближе к одиннадцати. Почистить зубы и - марш в постель - всплыли в памяти строчки из старинной, то есть годов семидесятых песенки, которую пел, кажется, Сергей Бальцер. Чтобы почистить зубы, надо было тащиться на другой конец коридора, так что сие напутствие было исполнено только наполовину.
                ***** **** *****
    Хотите, расскажу вам немного о себе? Рост  - метр семьдесят, глаза серо-зелёные, со вчерашнего дня - блондинка. На работе на хорошем счету - норму выполняю, не опаздываю, склок против начальства не завожу. Работаю палачом. Набоков не отпускает даже во сне...

    Топор слегка сносило - то ли хондроз разыгрался, не позволяя мышцам спины срабатывать синхронно, то ли пошаливал южный ветер, время от времени проталкивающий вдоль подиума с плахой  короткие, упругие "пуффффф", но выходило некрасиво, некультяписто... А как интересно, выглядит то, что сработано культяписто?... Не те мысли, не те... Сама ведь знаешь - тело влево, голова вправо. У моей напарницы по смене - наоборот, в зеркальном отражении, она и на подиум с другой стороны поднимается. Не отвлекайся, думай о ровном срезе, соберись, сосредоточься, целься между вторым и третьим позвонками, чтобы получалась идеальная окружность - без выпуклостей кадыка, портящего вид, ломающего линию, превращающего круг в нелепую каплю, в какую-то запятую, соперничающую с точкой, поставленной топором. Запятая тут совсем ни к чему, она предполагает продолжение, развитие, всплеск, а точнее - выплеск чего-то, кроме бьющей из аорты - как из сработавшего клапана для сброса избыточного давления, как из лопнувшего садового шланга - крови, стекающей затем по специальному жёлобу в большую нержавеющую ёмкость. Говорят, из неё делают гематоген, для пополнения железа в крови у тех, из кого она ещё не слилась под подиум... Врут, наверное. Хотя... Найдётся ли лучшее применение этой жидкости, обезглавленным телам уже ненужной, не поддерживающей давление в сосудах, не переносящей какие-то там вещества, не кипящей от негодования и не бурлящей от любви...
    Главное - не "забросить" топор слишком далеко - за голову, за вертикаль, проходящую через темя, а то придётся вытаскивать его из-за спины, тратить на это лишние силы. Достаточно лёгким рывком поднять его прямо над головой, а потом, как бы слегка кланяясь, бросить сверкнувшее на солнышке лезвие вниз, по плавной дуге, придав ему нужное ускорение. Когда всё делаешь точно, голова тихонько скатывается с плахи в специальный приёмник, а из него - на транспортёр, уходящий в недра соседствующего с подиумом здания. С напарницей мы работаем в противофазе, асинхронно, чтобы головы лбами не сталкивались, поскольку приёмник у нас один на двоих.
   Дальнейшая судьба (если это слово применимо в данной ситуации) отрубленных голов мне не известна, хотя слухи ходят разные... Однажды слышала (бред какой-то), что их высушивают в специальных шкафах, а потом украшают заборы разных вельмож, как у каннибалов австралийских, чтобы нечисть всякую отгоняли. Придумают же... Я, правда, никогда не видела, как вельможи живут, но ведь не средневековье на дворе, чтобы в злых духов верить...
   Может новый комбинезон мешает делать правильный замах - топор надо поднять до определённой точки, придерживаясь воображаемой оси симметрии, проходящей между слегка подведёнными бровями, (на работе - минимум косметики), проползающей по греческому, с едва заметной горбинкой, припудренному носу, укладывающейся в следующую за ним мягкую, выразительную ложбинку, чуть выпуклые края которой образуют  сексуальный, манящий влажным розовым блеском, вызывающе вздёрнутый бантик верхней губы...
    Раньше выдавали только фартук. Длинный, до самой земли, надёжно прикрывающий не обвисшую, слава богу, грудь, слегка округлившийся от фастфуда животик, начинающие полнеть от стоячей работы ноги и даже лёгкую, на сплошной подошве обувь (на кэблах смену не продержаться), но оставляющий на воле рукава. Это  в сказках они закатаны по локоть, только там речь идет о единичных случаях, а у нас - поток, мало ли, чья дурная кровь попадёт на кожу, может и аллергия случится! Как ни старайся, как ни увиливай от спонтанного, цвета молодого Каберне, фонтана (хотя, что я образничаю, кровушка-то у всех - разного цвета)… Как не объясняй помощникам, что надо тянуть сильнее за ЛЕВУЮ ногу и при этом слегка выворачивать - тогда откупоренный кувшин моментально расслабившегося тела поворачивается извергающейся горловиной ОТ МЕНЯ (давая шанс одежде избежать мелких брызг, крупных капель, а то и мощно шлёпнувшегося сгустка)… Как всё это не проделывай, спасти рукава, работая в фартуке, удавалось не больше двух раз в неделю.
   Вникнув в проблему, руководство пошло навстречу, но шло недолго, остановилось и стало ждать карабкающуюся снизу инициативу. Хорошо еще, что не развернулось и не убралось восвояси, а то и нынче мы застирывали бы свои кофточки, блузоны и облегающие пиджачки (форма одежды у нас - свободная) до состояния пожухлой, вываренной в слабом растворе марганцовки детской пелёнки. Бывало, соберёшься после работы в театр, или там, на концерт, оденешься поприличней, а в середине рабочего дня - бац, гипертоник чёртов, и стоишь, как дура, по уши в крови, хоть плачь - начало через час после смены, домой никак не успеть - живу то я на другом конце... 
   А в комбинезоне - самое то! Он, конечно, несколько стесняет движения (но, не плясать же в нём, в конце концов), и фасон не ахти какой, да ещё пошили их всего двух размеров, в целях экономии бюджета, чтобы на выкройки не тратиться, но зато гарантия чистоты - девяносто девять процентов.
   Один процент - это курьёзные случаи, без них ни одно серьёзное дело не обходится... Ах, дела серьёзные, ах, случаи курьёзные... Прям песня. Вот, намедни...

   В этот момент голос "поплыл", как в плохо настроенном радиоприёмнике, появились помехи, сквозь которые иногда пробивались хихиканья - видимо я рассказывала что-то и впрямь смешное. Потом нагулявшаяся радиоволна синусоидным ужом вползла в антенну и окрепший голос продолжил:

   -- Мужики в головотяпы не идут - зарплата не велика, да и психоэмоциональный фон зашкаливает, спиваются быстро. А алкашей на такой работе не держат - техника безопасности страдает (топор то - четыре килограмма сто семьдесят один грамм, это тебе не бадминтонная ракетка), да и по инструкции выходить на подиум с запахом не положено - кому приятно, когда тебя пьянь гидролизная головы лишает...
   Топоры отдаём в заточку каждые три дня, всё таки кости да сухожилия, тупым с одного взмаха не перерубишь, а второй раз тюкать - даже у молодых девок душа заходится, не по людски это. После заточки топор взвешивают и недостающие граммульки компенсируют свинцовой пробочкой, как в рукоятке бильярдного кия, чтобы неудобства не возникало. Мне один раз достался неоткалиброванный. Просмотрели техники, у них тоже забот хватает - кроме заточки ещё и за транспортёром следят - когда волосы в валики закрутит, затор возникает. Ну вот, поставили в пирамиду без проверки. Казалось бы, что там - полтора грамма не хватает, а за смену так натикало, словно вагоны грузила, а не головы тюкала. Это из-за того, что приходилось большее усилие  прикладывать, поскольку недограммуленного веса, с привычным дожимом, недостаточно получается. В общем, есть свои тонкости...

  Проснувшись, я долго пытался найти себя в реальности... Казалось даже, что руки слегка побаливают от перенапряжения, а ладони, натёртые рукоятью топора, горят...
               
                ***** ***** *****

   Шёл снег. Чем дольше я смотрел вдаль, тем больше кроны деревьев расфокусировались, превращаясь в размытые пятна. Лежащий на тротуаре прямоугольник бело-голубого света, падающего из окна магазина, слегка вибрировал, превращаясь в подобие ожившей стиральной доски. Мелкие искорки поблёскивающих снежинок, медленно кружившихся в искривлённом пространстве, образовывали странные, неопределённого значения фигуры, сталкивающиеся между собой, сливающиеся воедино и вновь распадающиеся на отдельные элементы. Ещё немного, и я сам присоединился бы к этому мерцающему хороводу, но голос Валерки резким рывком выдрал меня из феерических грёз:

-- Андрюха, ни глотки, ни слуха, уснул, что-ли?  Кран приехал, потопали!

   Следующие полчаса своей жизни я не хочу вспоминать ни под каким предлогом. Скажу только, что ларёк мы установили на нужное место, Валерка подключил кабель, а вслед за ним и обогреватель. Санёк остался доволен и от щедрот своих отвалил нам сумму, которую мы, как ни пытались, на троих разделить не смогли, а посему вручили её Валербасу, хотя он и отказывался изо всех сил.



гром декораций
бульканье смеха
залпы оваций
грохот успеха
 
публика срочно
зрелища алчет
тот - захохочет
этот - заплачет

или другие
выявит чувства
что за искусство?
это - искусство?

пальчики стиснет
брови насупит
сверху нависнет
снизу наступит...

         
сделайте милость -
кто я и где я?
то ли приснилось
то ли развеян...

то ли однажды
кем-то отсрочен
вспорот, залатан
вскользь опорочен

выжат из тучи
родинки нотной
горько озвучен
тростью фаготной

в щелку забора
выплюнут голым
вышептан хором
выоран соло

предан, задержан
выкручен, вставлен
но не повержен
не обезглавлен

загнан, измучен
искурен, как ладан
но не изучен
и не разгадан...



пыль декораций
ржавчина смеха
струпья оваций
пепел успеха...