Пятикнижие

Что бритва- остр на язык
и что  Жванецкий- сей мужик:
заради красного словца-
не пожалеет и Отца...
.....................................


Веллер- "Легенды Арбата", М.2009 стр31-
(есть и в интернете)

Сейчас уже невозможно вспомнить, чем, собственно, занимался дедушка Калинин. «Всесоюзный староста». Похотливый старый козел в большой кепке и с седой бороденкой. Но на мавзолее стоял исправно.

(рассказ довольно длинный- для сути- "обрежем" половину. Э.К.)

Н-ну. Теперь необходимо сказать пару слов про товарища Суслова. Это вам не похотливый дедушка-козлик Калинин. Михаил Андреевич был человек серьезный и вдумчивый. Сталинского закала и несокрушимой убежденности в победе мирового коммунизма.

Из себя он был похож на перекрученный саксаул внутри серого костюма. Серый костюм был его фирменный стиль, элитный шик. Все в черном или синем — а идеолог партии в сером. Он знал, что его зовут серым кардиналом: ему льстило. Других слабостей, кроме этого партийного тщеславия, он не имел.

Подчеркнуто аскетичный Суслов поставил дело так, что почести его обременяют, а вот поработать он всегда готов из чувства долга и отсутствия прочих интересов. На всех фотографиях сбоку или сзади. И вскоре все тайные и невидимые нити управления были намотаны на его синие старческие руки в прожилках.

Он сидел на своем посту идеолога партии, как гриф на горной вершине краснозвездной кремлевской башни, и взором острее двенадцатикратного морского бинокля проницал деятельность государства.

Он часто болел. Сложением выдался чахоточным. Грудка узкая, плечики хилые, спинка сутулая, рост высокий: пламенный революционер! Фанатичного темперамента боец. Из больниц не вылезал.

Но иногда он, конечно, вылезал. И вставлял всем идеологических фитилей. Чистый иезуит, и клизму ввинчивал штопором. Бдил, как великий инквизитор.

Итак, он суставчато выполз из кремлевской больницы и на ходу приступил к любимому делу: вгонять в гроб товарищей по партии. Типа: я исстрадался в разлуке. Машет жалом по сторонам. Н у , а как там наша красавица-Москва? А? Не слышу!

Красавица-Москва цветет и пахнет ароматами, Михаил Андреевич. Хотя без вашей отеческой заботы, конечно, всем сиротливо. Но крепимся как коммунисты. Вот — строим Калининский проспект.

Суслов, надо заметить, название не одобрял. Он полагал любые половые связи порочащими истинного арийца. Калинин в его глазах был просто старый кролик с партийной индульгенцией, суетливо сближавшийся с любым грызуном противоположного пола.

— Я обязан ознакомиться с проектом застройки, — негромко и самопожертвенно известил Суслов. Долг и партийная дисциплина изнуряли его, но благо державы требовало не роптать.

Тихий нрав Суслова знали. Сталинская выучка. Назавтра в его кабинете вмиг составили макет всей стройки от Бульварного кольца до Садового.

Михаил Андреевич утомленно насладился игрушечной городской красотой на огромном столе для заседаний. Потом он перекрутился в костюме, будто с вечера его завязали на узел, а утром забыли развязать. Лицо его стало терять цвет и выражение. Сталью из глаз он продрал строй проектировщиков как метлой, сдирая с костей мясо и обнажая преступную суть.

— Кто это сделал? — тихим ровным голосом поинтересовался он. Кровавый призрак занял почетное место. Кто это сделал, лорды?

Посохин набрал воздуха, выдвинул грудь впереди шеренги, показал меж губ зубной протез и признался в авторстве. Хотя мы все, Михаил Андреевич.

— Вы еврей? — спросил Суслов.

Подобный вопрос, в прямой форме и на высшем уровне, звучал тогда обвинением в государственной измене. В сущности, порядочный человек не имел права быть евреем. Тайным сионистом и потенциальным перебежчиком из первой в мире страны победившего социализма; с непредсказуемыми родственниками в несчитанных странах.

— Никак нет, — по-военному четко отрекся Главный Архитектор. — Я русский, Михаил Андреевич. — И всем существом жаждая подтвердить этот факт, придал лицу уставное выражение: преданной и радостной придурковатости.

— Тогда вам не могла прийти в голову идея этого проекта, Михаил Васильевич, — ровным угасающим тоном инквизитора, начавшего пытку, констатировал Суслов.

Архитектор восстановил в памяти зарождение идеи и побелел. Рентгеновская проницательность руководства парализовала его волю. Но отступление было невозможно.

— Авторство мое... воплощение коллективное... — капнул каплю оскорбленности в бочку преданности Посохин.

— С коллективом мы еще разберемся, — мягко пообещал Суслов и стал думать.

— Кто из ваших родственников еврей? — спросил он.

— Жена... вторая... — упавшим голосом сказал архитектор.

— Вторая? — поднял бровь Суслов. — А всего их у вас сколько?

— Первая умерла... Она была русская.

— Я ее понимаю, — скорбно сказал Суслов, и это прозвучало так, что вторая жена уморила первую с целью занять ее место.

— Вот! — подытожил он.

— Я не понимаю... — прошептал архитектор.

— Подпал под влияние, — пояснил Суслов. — Вы любите вашу жену?

— Э-э-э... как все... — выбрал соглашательскую линию архитектор, вертясь в ожиданиях напасти.

— Как все не бывает, — ровно и безжизненно, как танк во сне, наезжал Суслов. — Некоторые от своих жен отрекались. И такое бывало.

Дело врачей-убийц и безродных космополитов гремело не так уж и давно. Архитектор подернулся бело-голубым камуфляжем на фоне своего макета.

— Посмотрите, — указал Суслов. — Эти здания — что они по форме напоминают?

— Книгу. Раскрытую книгу. Немного... возможно... напоминают... нам...

— Да. Именно. Я согласен с вами. А все вместе, взятые рядом, что они напоминают?

Молчание было знаком согласия, поддержки и восхищения любой трактовкой верховного идеолога. Проектировщики от преданности аж рыли ковер каблуками. Вы член Политбюро, Партия — вот наш ум, и честь, и совесть.

-Ну?

— Библиотеку? — неуверенно сказал главный архитектор.

— Стаю птиц... — предположил генеральный директор.

— Путь по предначертанной программе в светлое будущее, — продекламировал главный инженер, лучше коллег владевший новоязом.

Суслов устало прикрыл глаза тонкими складчатыми веками, как старый гриф, пообедавший старым индюком.

— Сколько — у вас — здесь — книг? — спросил он, не открывая глаз.

— Ну, пять... — сказали все, бессильно чуя подвох.

— Разъяснения нужны? — спросил Суслов.

— Э-э-э... мнэ-э... — извивались все.

— Как — называется — это!! — рассердился Суслов, обводя жестом макет.

— Калининский проспект?

— Вы ошибаетесь, товарищи. Коммунист и атеист Михаил Иванович Калинин не может иметь отношения к вашему творчеству. То, что вы здесь изобразили, называется «Пятикнижие».

Недоумение сложило мозги присутствующих в кукиш. Коммунисты и атеисты силились понять смысл загадочного прорицания верховного жреца.

— Что такое Пятикнижие? — допросил экзаменатор.

— Э-э-э... мнэ-э...

— Me! Бе! А по-русски!

— Пять томов «Капитала» Маркса? — просветлел главный архитектор.

— Пятикнижие — это священная книга сионизма, — ледяным тоном открыл Суслов, и авторы посинели от ужаса. — Пятикнижие — это учение об иудейской власти над миром. Пятикнижие — это символ буржуазного национализма, религиозности, идеализма, реакционности и мракобесия. Пятикнижие — это знак власти ортодоксальных раввинов над всеми народами земли.

Авторы втянулись внутрь себя, как черепахи. В их контурах засквозило что-то прозрачное. Они стремились слиться с окружающей средой, задрать лапки и притвориться дохлыми.

— Спасибо за облик Москвы, товарищи, — поблагодарил Суслов. В зал пустили газ «Циклон-Б», и потолок обрушился, прищемив когтистую лапу мировой закулисы.

Незадолго до этого журналу «Юность» приказали заменить шестиконечные типографские звездочки в тексте — на пятиконечные! за политическую халатность главному редактору отвесили пилюлей и строго предупредили с занесением в учетную карточку насчет идеологической диверсии.

— Я. Вспомнил. Товарищ. Суслов. — Покаянно выпадают слова из главархитектора.

— Фью-фью? — свистит ноздрей инквизитор.

Иногда ученик предает учителя, иногда учитель предает ученика, иногда кто кого опередит.

— Это... один из моих помощников... Он... я поручил некоторые детали... черты, так сказать. И он — вот! Предложил... именно пять!., а я... мы... Утеряли бдительность! Товарищ Суслов! Ваше гениальное видение обстановки!

— Фамилия? — удовлетворенно переспросил Суслов.

— Дубровский!

— Н-ну-с. Ладно. Давайте сюда вашего этого. Если можно, пусть там поторопится. А мы здесь подождем!

Можно! Можно, Михаил Андреевич! Поторопятся, не сомневайтесь!

И перепуганного молодого, архитектора-стоматолога в обнимку с его идеей, швыряют в машину и под сиреной мчат по Москве быстрей последней мысли.

— Ваши товарищи и коллеги утверждают, что автор идеи этого проекта — вы, — доброжелательно обращается к нему Суслов. И строй товарищей дружно кивает: «Он-он».

Охреневший от этой доставки в Политбюро самовывозом, молодой неверно истолковывает альтруизм коллег. Его озаряет, что сегодня в мире победила справедливость. И его талант будет вознагражден непосредственно здесь и сейчас. Его отметят, поощрят и выдвинут, не обходя больше.

— Как ваше имя-отчество, товарищ Дубровский? — интересуется Суслов с сочувствием и садизмом.

— Мое?.. Давид Израилевич.

Суслов вздохнул:

— Как это у Пушкина? «Спокойно, Маша, я Дубровский Давид Израилевич».

Все готовно посмеялись высочайшей шутке, доставшей бедного Дубровского еще в пятом классе.

— Итак, Дубровский Давид Израилевич, это вы придумали поставить пять книг? — зловеще мурлычет черный человек в сером костюме.

— Товарищи тоже принимали участие в работе, — благородно говорит автор.

— Товарищи тоже получат то, что они заслужили. Кстати. Какими наградами и поощрениями вы были отмечены за этот проект?

— Н-н... Д-д... Никакими.

— О? Гм. (То есть идея ваша — пряники наши. Коллектив, значит, использовал вашу идею и пожинал лавры, а про вас вспомнили, когда пришло время получать розги?)

Строй архитекторов скульптурно застыл с незрячим выражением.

— В синагогу часто ходите?

— Ва-ва-вы... вообще не хожу.

— Отчего же?

— Я комсомолец!., бывший. Атеист.

— Похвально. Почему не в партии?

— Ты-ты-ты... так разнарядка на интеллигенцию.

— А в рядах рабочего класса трудиться не приходилось?

— П-п-п... пока нет... но я готов... если Партия прикажет...

— Похвально. А почему же книг именно пять, Давид Израилевич?

— Сы-сы-сы... столько влезло.

— Влезло?! Столько?! Ты все суешь сколько влезет? А пореже?! А по роже?! А сосчитать?! А чаще — нельзя???!!! Па-че-му пять!!!

— Ах... ах... ах... можно изменить!.. если надо!..

— Почему — ты — поставил — мне — в Москве — пятикнижие!!! А???

Под полной блокадой мозга архитектор выпалил:

— У Михаила Васильевича пять зубов в верхней челюсти!

Суслов вытаращил глаза:

— Под дурака косишь? Психиатра позвать?

— Челюсть! В стакане! Я увидел! И машинально! — горячечно причитал архитектор.

— Пародонтоз! Стоматит! Возраст! Михаил Андреевич! — с точностью попал в унисон подчиненному Посохин, клацая и трясясь.

— Да вы все что — сумасшедшие?

— Пусть достанет! Пусть достанет! Пусть покажет!

— Да! Я покажу! Я покажу!

Суслов растерялся. Посохин вытащил вставную челюсть. Все дважды досчитали до пяти по наглядному пособию. Дубровский развел руками. Посохин неправильно истолковал движение сусловского пальца и опустил челюсть в свой стакан с минеральной водой. Все были на искусственном дыхании.

Суслов пришел в себя первый.

— Еще что вы собираетесь достать и мне тут продемонстрировать? — поинтересовался он. — Михаил Васильевич, вставьте вашу запчасть на место.

Дубровский взмахами рук пытался передать эпопею творческой мысли.

— Прекратите изображать ветряную мельницу, постойте спокойно.

Выведя из строя руководство Генплана Москвы и отправив его восвояси принимать лекарства, Суслов занялся Московским Горкомом. При нем городским властям и в страшном сне не пришло бы в голову называть себя «правительством Москвы». Новые либеральные времена не предсказывали даже фантасты. Услышав оборот «правительство Москвы» при живом государстве с вменяемым правительством во главе, бдительный и принципиальный Суслов не успокоился бы до тех пор, пока городское руководство не было распределено поровну между золотодобытчиками Колымы и лесозаготовителями Коми.

— Товарищ Егорычев, по каким местам Арбата намечено проложить новый проспект?

На доклад ходили подготовленными полностью.

— Малая Молчановка, Большая Молчановка, Собачья Площадка.

— Странная подоплека. Интересный контекст. Вот такая девичья фамилия правительственной трассы. Это намек?

Осознавая начало экзекуции, товарищ Егорычев профессионально одеревенел.

— А как вам эти книжечки? — Суслов щедро указал на макет.

— Мы с товарищами предварительно одобрили... коллегиально. Есть протокол.

— Протокол — это хорошо. Думаю, это не последний ваш протокол. Кстати, про протоколы сионских мудрецов никогда не слышали? Сейчас я вам кое-что разъясню.

После разъяснения товарища Егорычева хватил инфаркт, а после инфаркта его отправили на пенсию. А первым секретарем Горкома стал товарищ Гришин.

Главный архитектор оперировался по поводу обострения язвы желудка, Генплан месяц пребывал в со стоянии инвалидности разных степеней.

— Мы одобрили ваш проект, — убил всех Суслов. Красиво, современно, экономично: молодцы. Ставим Калининском четыре «книжки». Этого достаточно. В согласны, товарищи?.. А деньги, уже отведенные бюджетом на пятую... пятое, пойдут на высотное здание СЭВ: потребность в нем давно назрела. Его следует отнести в сторону, изменить, сделать повыше... — Изрекая соломоново решение, он жег мудростью.

И лег обратно в больницу восстанавливать растраченное здоровье.

Дубровского поощрили премией и уволили по сокращению.

А там, где Арбат выходит к Москва-реке, в рекордные сроки возвели 31-этажное книжно-крылатое здание Совет Экономической Взаимопомощи братских соц. стран, в котором ныне трудится не разгибаясь на наше благо мэрия Москвы.