Маяковский на эстраде и с женщинами 4

                Э л л и  Д ж о н с.


     Париж. Номер гостиницы «Истрия». Маяковский лежит на спине на диване, упершись ногами в пол.   
     – Как случилось, что я забыл Элли? – думает он. – Если бы не эта случайная встреча в Ницце, никогда бы ее не увидел. А ведь было время, когда я любил ее. 
     И вспомнился ему тот день в Нью-Йорке, когда она впервые привела его на Бруклинский мост.
     Нью-Йорк. Бруклинский мост. Маяковский шагает по мосту. Гордый. Восторженный. Радостный. Звеня металлическими набойками ботинок. Рядом, под стать ему, высокая, стройная Элли. Он любит ее. И это чувство любви к ней соединяется в нем с восторгом перед величественным сооружением, возвышающимся над Гудзоном.
     – Как хорошо, что ты меня привела сюда. Никогда не видел ничего подобного! – восторгается Маяковский и читает возникшие тут же, на волне небывалого душевного подъема, строки:
                – Я горд вот этой стальной милей,
                живьем в ней мои видения встали – 
                борьба за конструкции вместо стилей,
                расчет суровый гаек и стали.

 И это только разбег! На одном дыхании я могу написать целую поэму об этом мосте…
     Маяковский смотрит на Элли и, как бы опомнившись, поправляется:
      – Прости меня. Я увлекся, наверное. Ну, конечно же, главное стихотворение я  напишу о нас, – говорит он, останавливаясь и беря Элли за руку.
     – Не надо писать о нас, – тихо говорит Элли. – Сегодня утром ко мне приходил политический комиссар из России и требовал у меня ваши письма. Я его выставила. Но ведь он может вернуться.
     – Ты не запомнила имени этого «комиссара»?
     – Лев… Лев…
     – Лев Гильярович Эльбрехт?
     – Да, так, кажется. Теперь вы понимаете, что будет, если вы публично сообщите всем о своих чувствах ко мне? К эмигрантке. К невозвращенке.
     – Какое это имеет значение! Кто может помешать Маяковскому любить! – восклицает он, но тут же, подумав, добавляет: – Впрочем, ты, наверно, права. К сожалению... Почему, как только  ко мне приходит счастье, обязательно возникают  препятствия – и мне делается плохо? И так всегда. Меня будто бы держат в замкнутом круге. Я свободен внутри него. Но стоит мне из него выйти… Ты права. Счастье свое мы должны прятать. Только Ты и Я. И больше никого. И никому  мы о нем ничего не скажем.
     – Да. Пусть это будет нашей тайной, – говорит Элли и прижимается к нему. – Я так люблю вас! И так боюсь этого комиссара...
     Маяковский чувствует, как дрожит ее тело.
     – Не бойся, детка, – отвечает он, плотнее прижимая ее к себе.
     – Вы хотите, чтобы у нас родился ребенок? – после некоторого молчания шепчет ему Элли.
     – Ты разве ничего не делаешь? Не предохраняешься?
     – Любить – значит иметь детей.
     – Ты сумасшедшая, – говорит Маяковский, еще крепче сжимая Элли.
 
    Утро. В арендованной нью-йорской квартирке Маяковский нежится в кровати после проведенной с Элли ночи. Лежа в постели, берет телефонную трубку. Звонит.
     – Служанка только что ушла, – сообщает он Элли. – Твои заколки лежат на тумбочке. Они кричат о тебе! А маленькая просто визжит. Приходи!
     – Сумасшедший! Я только что от вас.
     – Мне одной ночи мало. Приходи!      
     – Не могу. Сейчас у меня показ новых платьев. Потерпите до вечера.
     – Не могу! Если не придешь, ворвусь в демонстрационный зал и набью твоему хозяину морду. Не хочу, чтобы ты была манекенщицей.
     – Через несколько дней я брошу эту работу. Обещаю вам. Но на что мы будем жить?
     – Как-нибудь проживем. Главное, мы будем все время вместе.

     Морской вокзал Нью-Йорка. Толпы провожающих. Маяковский едва успевает поцеловать Элли руку, как толпа относит его к трапу.  Элли пытается протиснуться за ним, но ей это не удается. Вскоре она теряет его из виду. Когда, наконец, она пробивается к пароходу, путь ей преграждает один из контролеров.
     – На борт провожающим не положено, мэм! – вежливо, но решительно заявляет он.
     Опечаленная, плетется она домой. А дома ее ждал сюрприз, хоть как-то скрасивший горечь тяжелого расставания. Вся ее постель была усыпана незабудками! Где и когда он успел найти эти цветы? Ведь они все время были вместе. И – она это точно знала – денег у него не было.
     А в это время Маяковский, оставшись один, стоя на палубе парохода, идущего в Европу, в Гавр, смотрит на исчезающую в дымке тумана пристань.
     – Ну, вот и все, – думает он. – Прощай, Америка. Прощай, Элли. Больше я вас никогда не увижу.
     Сквозь горечь разлуки он чувствует облегчение. Остаться в Америке, создать с Элли семью – об этом для него тогда не могло быть и речи. Выражая эти свои чувства, он напишет позднее: «Почему под иностранными дождями вымокать мне, гнить мне и ржаветь?»
    Тогда ему казалось, что расстались они навсегда. Но судьбе было угодно устроить им еще одну встречу. Через три года в Париже он случайно столкнется с подругой Элли, которая расскажет ему, что у него родилась дочь и что Элли сейчас в Ницце. Бросив все, Маяковский устремится в Ниццу.
     Ницца. Берег моря. Первые минуты встречи возлюбленных. Маяковский и Элли стоят обнявшись. Они счастливы, будто не было долгой разлуки. Маленькая девочка, его дочь,* держит маму за платье и с любопытством рассматривает чужого дядю.
     – Ты простила меня? – спрашивает Маяковский.
     – Не говорите так! – Элли прикладывает палец к его губам. – Я не хочу это слышать. Хочу, чтобы наша встреча была радостной. Случай нас свел. Так пусть же он станет для нас – подарком судьбы, а не горем.
     Маяковский не разделяет восторгов Элли. Угрызения совести
 мучат его.
     – Я чувствую себя подлецом, –  говорит он. – Не прислал тебе денег в Америку, когда ты остро нуждалась в них. Только теперь у меня открылись глаза. Тебе надо было рожать. Денег не было. Даже на больницу. Ты не работала. И не работала по моей вине… Ты написала – помоги! А я не помог. Написал тебе подлое письмо: не могу по объективным причинам. Как ты думаешь, как я должен чувствовать себя после этого?
     Элли не хочет ничего слышать. Она привыкла его оправдывать. Даже в Нью-Йорке, когда они в пору расцвета их чувства стояли на Бруклинском мосту и он в пылу неудержимого восторга (а отчасти и мужского бахвальства) кричал с высоты: « Я целую беззаконно над Гудзоном ваших длинноногих жен!» – даже тогда она его оправдывала, хотя ее и покоробил этот его крик. Она нашла, что это кричит в нем ребенок. Вот и сейчас она стала защищать его перед ним же самим:
     – Разве вы принадлежите себе? Вы же не можете распоряжаться своей жизнью. За вами всюду следят. Подумайте, разве бы вам разрешили помогать мне? Даже если бы вы попытались это сделать. Вот ваши объективные причины.
     – Элли, почему ты такая?! Почему ты всегда оправдываешь меня? Не отстаиваешь свои права любящей женщина? А сейчас и матери моего ребенка. Не требуешь от меня ничего? А только просишь, взывая к моему состраданию. Просишь и оправдываешь. От этого мне плохо… Мне плохо, и  чувствую я себя скотиной.
     – Вы поэт. Вы все преувеличиваете. Не так уж трудно мне было тогда. А вы вели себя как джентльмен. – Элли вспоминает о незабудках, которыми он усеял ее постель в день разлуки, и плотнее прижимается к нему. – Когда-то вы мне сказали, что перед вашим шармом не может устоять ни одна женщина. Вы, наверное, были правы, – говорит Элли и смотрит на него влюбленными глазами.
     Маяковский смотрит на Элли и думает:
    – Эта женщина навсегда останется такой, какая есть, кто бы что бы ни говорил ей, – и ему становится от этого грустно. Грустно, что это путь – не к его сердцу.
     – Уже поздно, – говорит он. – Пойдем в гостиницу.            

     Гостиничный номер Маяковского в Ницце. За окном идет
проливной дождь. Дочь Маяковского и Элли спит за ширмой.
     Между родителями идет жаркий спор. Он предъявляет права любовника. Она сопротивляется. И это бесит его. Его опять  предпочитают другому! И неважно, что этот другой ее собственный муж.            
     Позднее Маяковский опишет это свое состояние в стихотворении, посвященном другой возлюбленной – Татьяне Яковлевой, о которой речь пойдет впереди: 
                – В черном небе молний поступь,
                гром ругней в небесной драме, –   
                не гроза, а это просто
                ревность двигает горами. 
     – Почему ты отталкиваешь меня? –  говорит Маяковский. –   Я люблю тебя. Ты любишь меня. Чего еще надо? Или твой муж тебе дороже меня?               
     – Нет, вас я предпочитаю другим мужчинам. Вас я люблю и, по-видимому, буду любить всю жизнь. Но больше моей любви к вам я люблю свою дочь. Я не могу рисковать ее судьбой. Об этом не может быть и речи… Мой муж считает ее своей дочерью. Хотя и знает о вас. Сейчас он в Англии. Ждет нас. Ну как же я могу его обмануть?! Вы подумайте.
     Так ничего не добившись от Элли, Маяковский на следующий день уехал в Париж. Но не вытерпел, и через некоторое время позвонил Элли
     – Элли?! Не успел уехать от вас, и уже весь изоскучился… Все время думаю о вас. О тебе и дочке. Приделываю крылышки, чтобы снова лететь к вам. Примете? Обласкаете?
     – О да! да! конечно. Но я не понимаю. Вы же сами уехали.
     – Да, уехал. А теперь вот хочу вернуться… насовсем.
     Молчание – и после длительного молчания шепот Элли, смешанный со слезами:
     – Не шутите так.
     – Я не шучу. Из всех женщин, которых я знал, ты больше всех заслуживаешь счастья. Не прогоняй меня. Я буду учить нашу малютку русскому языку. Бедняжка, она же не знает русского!  Прикажешь мне на английском с ней изъясняться?
     – У вас есть женщина, которую вы любите. Зачем мы вам? Не жгите свечу с обоих концов. Не надо.
     – Она меня отпустит.
     – Не отпустит. У комиссаров длинные руки. Они вам не простят. Я уже жалею, что сказала вам о дочери. Боюсь, что этого достаточно, чтобы отомстить мне. В Англии я возьму фамилию мужа. Думаю, так они меня не найдут.
     – Глупости. Сегодня же выезжаю.** Там и решим, что делать. Целую тебя. Исцелуй за меня кроху.
     – Вы не понимаете, на что вы решились!
      Маяковский кладет трубку.

*Умерла в 2016 году, так и не учившись говорить по-русски.
Несколько лет до этого приезжала в Москву, посетила могилу отца на Новодевичьем кладбище, высыпав к его праху горсть земли с могилы матери.
 **Маяковский не приехал к Элли, и они больше не встретились.