Фрагмент из жизни

Фрагмент из жизни

БСМП. Меня загипсовали
И отпустили быстро покурить.
Я вышел в ночь. Как в планетарной зале,
Со мной пытались звёзды говорить.
Д.Соснов



Он вышел в ночь. Слегка дымилось небо.
Гипс на руке ещё мешал – чуть-чуть.
Спала больница. Локоть ныл нелепо…
Он закурил. Вздохнул. Расправил грудь.
Горячий пепел сыпался на снег.
Дым сигареты поднимался к звёздам.
Всё было зря… И поздно, слишком поздно
Твердить, что это было сном во сне.

Он погремел в кармане медяками:
Фальшивый звон, фальшивый, пошлый мир,
Фальшивый псевдорыцарский турнир,
Где пошляки воюют с дураками…
И всё фальшиво: спешка, беготня,
Размолвки с милой, пьянки, литскандалы,
Погони, премиальная грызня,
Газеты, альманахи и журналы,
Бумажные фальшивые дома,
Бумажные искусственные люди…
Так поневоле тронешься с ума,
Когда тебя в писательских домах
Смакуют, словно торт на пышном блюде.
А хорошо бы дёру дать из мира
Назло богам, на смех иным векам…
Монеты звёзд – небось фальшивки? – мило
Звенели, подпевая медякам.

Да, он был неудачник, к сожаленью.
Как антитело, в нём жила душа,
Вещь, склонная к полёту и паренью,
Любительница делать антраша.
И кто он? Что? Объект дурных вестей,
Чудак, что не затихнет и в могиле, –
Пять литров крови, полмешка костей,
Сто килограммов мыщц и сухожилий.
Но всё глупее лыбилась судьба,
И всё пошлей скучалось год от года,
И начинало не хватать себя,
Как тонущему в море – кислорода.
Года прошли, и мы уже не те.
Что может быть банальней в нашем веке,
Чем человек, живущий в пустоте,
И пустота, что ноет в человеке?
Умаялась душа, устало тело,
На срок у праха взятое взаймы,
Но одиночество его горело,
Как огонёк в окне у края тьмы.
Он, обделённый гибелью и жизнью,
Один, без денег, друга и сестры,
О чём то небывалом тайно вызнал,
И пил, и злился, и плевал в миры.
Вокруг него справляли торжество,
Танцуя в хороводе, словно люди,
Великие Ничто и Ниоткуда,
Никто, Нигде, Никак, Ни Для Чего.

И жизнь пуста, и смысла в ней не будет…

Но был Один, кто понимал его.

Был Тот, кто мог лишь Сам Себе молиться,
Был Тот, кто создал правила игры,
Тот, Чья рука небрежно, как вещицу,
Забросила нас в бездны и миры.

Недаром наш поэт средь суматохи,
Как будто соблюдая некий пост,
Всё утомлял себя, назло эпохе,
Наукой об узорчатости звёзд.
Тот строгий факт, что в небе нет углов,
Не помешал ему быть угловатым –
Неловким, странным и замысловатым,
Не любящим острот и пошлых слов.
Следя трудов и дней неслышный ход
И преодолевая равнодушье,
Себя он, словно раковину, слушал:
Какое море нынче в нём поёт?
Когда казалась западнёй судьба,
Он напрягал глаза до слёз смертельных…
И вот – под одиночеством прицельным
Он, как под лупой, рассмотрел себя.
В нём кровь текла – подспудно, зло, багрово.
Всё тихо… всё спокойно… ничего.
Он вслушивался в гул глубинной крови.
И звёзды тоже слушали его.

Вдруг в небе что-то (он не ведал что)
Из темноты и синевы изъяли,
И ожили струящиеся дали,
Как лёгкий купол в цирке шапито.
Сияние текло, как молоко,
В недостоверности ища приятность,
Туда, где равнодушно и легко
Густела и темнела беспощадность.
Метеориты сквозь простор текли,
И он следил, себя не понимая,
Как небо пядь за пядью отнимает
Его, ещё живого, от земли.

Он удивлялся небу, как подарку,
Который получаешь много раз,
А звёзды прятались от острых глаз
И каялись, что светят слишком ярко.
Как Мухаммад – сквозь семь небес Аллаха,
Сквозь семь кругов, сквозь семь орбит светил
Ум пролетал, не зная тла и страха,
И вечно сам себя превосходил.

Он ждал ответ небесный, словно битву,
Чтоб силой гнев небес преодолеть,
Но ангел сбросил вниз его молитву,
Не смея своевольно ей владеть,
А Бог – распался на осколки тьмы,
Чтоб, вновь Себя сбирая воедино,
Познать в его крови Свои глубины,
В которых слиты Он, простор и мы.

Поэт молчал. Курил. Дымок туманный
Куда-то к молодой луне несло.
А время загноилось, словно рана,
И мучило его, росло и жгло.
Его, как будто нить, вело сквозь годы,
И то, чем люди живы, он забыл
Еще тогда, когда он Богом был, –
В просторном детстве, на руках природы, –
Когда, смотря из прошлого с улыбкой,
Небытие ребёнку пело всласть…
Но прошлое вдруг сделалось ошибкой,
В которую дано нам снова впасть.
Ребёнок, друг деревьев и собак,
Проснулся в нём, прочтя с листа дыханье…
И круг времён он принял сам в себя
И выпрямил до знака восклицанья,
Счищая суету, как будто накипь,
С обид и ссор, вошедших в строчки книг…
И дни стояли ровно, словно знаки,
Вдоль вечности его, вмещённой в миг.
И, проходя сквозь ум его насквозь,
Из достоверности в непостоянство
Три измеренья времени шли врозь
С тремя координатами пространства.

А Бог играл, Бог забавлялся снегом…
Он, измеряя наш удельный вес,
Отрезал близорукость человека
От чуткой дальнозоркости небес.
А тот, кто только что едва не стал
Кириллицей, набором букв и строчек,
На встрече двух Великих Одиночек
Тому, Кто одиноче, возражал:

«Всё наше зренье – тоже слепота.
Прозрением Адама мы ослепли.
Но свет – свет остаётся навсегда.
Как звёзды в темноте. Как кости в пепле.
А я люблю одно – земную боль,
Которая сквозь плоть сияет тонко,
Как ветер любит снег. Как мясо – соль.
Как песня – тишину. Как свет – потёмки.
А это небо, стало быть, ничьё.
И можно мне, как на цепи, на нерве,
Влезть в бесконечность, в инобытиё,
Остаться нелегально в тайном небе?»

А Бог молчал, высок и близорук.
Как подружиться с Ним поэт ни хочет,
Недопустима дружба двух разлук,
Двух не-систем, двух разных одиночеств.
Молчанья зарифмованные строчки,
Великие Нигде и Никогда
И, как две Ослепительные Точки, –
Зрачок и отдалённая звезда –
Ни ямб, ни амфибрахий, ни хорей
Бессильны здесь, к своей же славе вящей.
Нет времени лукавей и хитрей,
Чем это Будущее-в-настоящем.
Зачем зря напрягаит гортань, и связки,
Когда возможно, вечность повторив,
Использовать звезду взамен указки
На место, где родится новый миф?

…Как шапка, спала с головы молитва.
Водовороты взоров улеглись.
Пройдя сквозь хмель любви, вражды и битвы,
Он приручил обманчивую высь.
Как маятник, качался голый ветер
Среди ветвей больничного двора.
Ему казалась слаще всех на свете
Игра в слова… жестокая игра.
Играй, пророк, жги нам сердца, пророчь!
Но не мечтай жить с нами, жить не снами…
А колокол звенел в далёком храме,
Из бронзы отливая эту ночь.