7. Облава на героев. Прованс

 (предыдущий «6-й фрагмент. Воспринимая женщин, мир един»
       http://www.stihi.ru/2017/10/12/7590)
             .            .             .
...Эстер, рискуя внешней красотой,
ночами не спала, ведь, как известно,
за дочь бороться ей пришлось одной –
почтим мать похвалой сугубо лестной.
Малышку хворь засасывала тьмой...
...Тупик болезни, по углу прямой,
отступит, если мать сильней болезни
(деталями владеем, жаль в     обрез     мы).
Болезни угрожают глубиной –
от дочки их гони сама, хоть тресни!
С болезнями детей мамаше тесно...
              *            *            *
...Прошло двенадцать лет, но как бы ноль.
Хотя хворь и не стала слабиной,
дочь часто    «хворой»    делалась потешно…

– …Куда это ты, птенчик слабый мой,
    в такую ночь походкой скороспешной? –
легко дочь разглядев во тьме кромешной
(сказалась накануне дочь больной),
Эстер язвила. – Если пьёт кровь нежно,
    пойдёшь и с     упырём     ночной порой?!
– Коль это мой Огюст, тогда конечно.

– Огюст идёт по жизни легковесно.
   Самец! Вот только что он за герой?!
   Внимание Огюста девкам лестно,
   а он лишь забавляется игрой.
   Твой выбор уважаю, вот те    крест,    но…
   из мыслей дурость выбрось и зарой!
– Ах, матушка! Мне жить неинтересно,
   когда Огюст душою озорной,
   но чувственной – вблизи, но не со мной.

– Излишне помышления телесны,
   а образ поведения – срамной!
– Ты нам не разрешаешь жить совместно?
– Такое б не дозволила самой
   себе    я! Не тому нас учит месса!
   Ты снюхалась с Огюстом? Хоть завой,
   в намерениях пса ты ни бельмеса…
   Пьер занят. Не сводить с вас глаз одной?
   Дружок твой  –   соблазнитель    подсадной!

   Когда ж ты убедишься в том воочию?
   Надеяться нелепо на авось.
   За вами глаз да глаз – и днём и ночью!
   Вам  улица  – одна, а спальня – врозь!
    Огюста я в мужья тебе не прочу! –
Эстер дочурку видела насквозь. –
   Побью за сплетни, даже за сорочьи!
    Чуть что, мой приговор тебе заочен!..
               .            .            .
...Уж лучше быть прелестней, чем умней.
Отказывать Огюсту всё трудней,
хоть Клод и     горделива,     между прочим.
Во многом шебутной (и даже очень),
но прелестью Клотильды озабочен,
надеясь навязать ещё блуд ей,
Огюст лез на рожон всё шебутней…
...Притом, что ты честна и превосходна,
прелестница, дай парню роль эскорта!
Прелестница, зачти герою дней
(влюблённостью своей) рожна рекорды!
Влюблён он, хоть и строит вид прегордый…
            .            .            .
...По меркам впечатлительных людей,
взор в зеркало немыслим без затей.
Число ужимок выросло до сотни.
Черты зеркальной Клод с чертами сходны
с реальной девой. И наоборот.
Над Клод смеётся зеркало весь год:
– …Мужчина не стремится в доброхоты,
    за что    мужчину…    ты и пожалей.

    Опровергая женский вид охоты,
    а сам ища добычу пожирней,
    мужчина полагается на льготы,
    что явно получил как царь зверей.

    Зачем тебе такой жених сегодня,
    коль завтра он не станет лучше сам?!
    Взбирайся на ходули, но шестам
    тебя не сделать выше, чем вольготно…

Клод, с зеркалом играя не кривым
и взором обменявшись с ним лукавым,
кивнула: – Это  так,  мой херувим.
   Чем больше мы мужчине потакаем,
   тем меньше остаётся к нам любви.

– Чуть что, такую взяли волю б вы –
   мужчины оказались бы за краем!
   Мужской авторитет непререкаем.
    Как хочет, так и любит. Без «увы», –
от собственного    зеркала     ли вызов,
иль Клод     самоиронией     сильна?
Обмену   мнений в виде афоризмов
сопутствовал отход в объятья сна…
Её непредсказуемость страшна.
При устали от собственных капризов,
как день – так скрытый чувственный концерт!
Клотильда отдалась любви на вырост.
Как вылечить ей сердце, что резвилось,
но в качестве любви не подновилось?
Лишь собственная воля даст рецепт.

– Могу я оценить на глаз респект,
    что выказал Огюст? Всё разъяснилось.
     Самой себе в мозги не впаришь милость, –
какой уж, где в очах искрился спектр –
в них лишь слепой прочтёт непогрешимость –
но в них сама Клод видела решимость. –

    Подвоха он не ждёт, а ты подстрой…
   чтоб он не     обходился,     как с сестрой,
   а был змеёй     влюблённости     укушен…
   Пока с Нуждой нас не разлить водой,
   сама себе казаться буду клушей.
   На платья денег нет, но повод мой
   значителен: мне нужен образ Лучшей.
   Всех модниц превзошла бы по одной
   и с первенством осталась неразлучной,
   когда бы мне парижский шил портной!
   Тогда бы я не   выглядела   скучной
   и строгой воле матери послушной…
   Жаль, что Огюст не встал к нам на постой.
   Живёт там… как у дьявола в подбрюшье…
   со всей провинциальной простотой…
   Ну как остаться можно равнодушной
   к такому парню, будучи с ним дружной?!
   Мне сердце говорит     нечасто:     стой!
   В большой толпе красавиц он не    трус,     но…
   естественно, что каждой станет грустно
   при малости вниманья к ней Огюста…
   У парня кровь с излишней густотой?
   А всё-таки хорош Огюст собой,

   приятен рассудительностью трезвой
   и даже красивее, чем     отец     мой…
   Огюст – кумир, заветный он мой клад!
   С ним разминуться в комнатёнке тесной

   при случае я точно не смогла б…
   где сшибка – наслажденье, а не травма…
   И что-то мне подсказывает явно:
   на стойкость в целомудрии он слаб.
   Уж я не растеряюсь и подавно.

    Уж я на всё согласна наперёд, –
пред зеркалом в очах топила лёд
и тайные найти в них тщилась знаки
заочно расхрабрившаяся Клод. –
    Зачем идти к гадалке и всезнайке?
    Не тайна: нас обоих припекло…
Ей, подмигнув (и голосом хозяйки)
ответило насмешливо стекло:
– А ты сперва б Огюста расспросила:
    какая у него ты на счету?!
    Не станет от ответа ли паршиво
    тебе, коль не соврёт он на ходу?

    Что нынче твоя    воля,    Клод? Воск, шлаки?
– Отец мой, антипод любого скряги,
    Огюста рад приваживать во всём.
    На днях, когда Огюст юлил хвостом,
    вручил в подарок собственные краги
    отец ему – вот это был восторг!
    Подарок не пропойце иль неряхе…
                *          *          *
Не дёргая излишне бахрому,
старинную я     кожу     в крагах мну –
упомянуть     хозяев     бы срочнее!
К Истории поближе, как к огню,
влечёт и ждёшь чего погорячее.
Все вкусы перечислив, как родню –
дойти легко до умопомраченья.
Кто ратует за   пресноту   одну,
кто придаёт     пикантности     значенье…

...Всеядность – за смесь пресного с перченьем.
Текст пресен? Сам едва ль и  пресный пну,
но я всегда за    острую    стряпню…
Ума скопить – себе дал порученье.

С Историей пойти на обрученье
заманчиво, но знать бы к ней тропу!..
Гулянья чередуя и мученья,
на омут высшей знати  омут черни
сменяю, но их тайн не утоплю…
Для строгих гугенотов блуд – табу.
Католики – любили развлеченья.
Одни другим взаимно не к добру
смерть слали для душевного леченья
под пристальным церковным попеченьем.

Мол, кто не с нами, будет истреблён.
Такие вот издержки тех времён.
Противники свирепы и упрямы…
Записывать  резонно  – не ровён
час, что забудем после сна с  утра мы.

Пора, как если б выйдя на амвон,
в единое сплести наброски драмы,
заверить, что пиит не охламон
(и  чопорностью  путь не осрамлён),
заочно не вестись на «ободрямы»,
тряхнуть чуть поредевшими кудрями
и перцу дать в сюжет, как таковой…
            *            *            *
…Облава! Свист да идиотский вой.
Враги всё    те    же (чтоб их  кошки  драли!),
увы, и    фанатизм    не кафедральный…

В лихое время гугенотских войн
обыденны для Пьера риск и раны.
Под шляпой с широченными полями
возрадуйся, что ранен, но живой!

Царапина от пули, как шеврон,
отметкой на руке смешала планы
мужские – дать немедленный отпор,
умыть врагов их кровью и соплями.

Логичней ускакать во весь опор,
чем раненой рукою, как граблями,
вести с неисчислимой шайкой бой,
притом рискуя дочкой, как собой.

Озвучил в нетерпении псарь ада
вдогонку зло: «…Стопчу, как   падаль,   гада»!..
Попавшая в опасность кавалькада
(на двадцать спутниц только семь мужчин)
распалась поневоле. Сто причин?

Мужчины не трусливого ли склада?
А где ж сопротивление отряда?!
Вставали, может быть, не с той ноги?..
Нет.  Силы  неравны. Враги круги
ещё не нарезали, но блокада
несносна для людей  любого  склада.
Пиши пропало, только лишь струхни!
Преследователям – одна услада.

Сто всадников не срезали углы,
а мчались по кривой, сгоняя «стадо».
Черны от злобы, или же смуглы,
«загонщики», как блажь, себе могли
позволить нападать не из засады.

Их жертвы взвыли: «Гугеноты гады!
Опять на нас напало племя мглы! –
всяк ёжился, тем паче кто не воин,
но в страхе был за жён и дочерей.
Отчаиваться можно дольше, злей –
защиты нет! Спасайся, кто проворен!..
Нависла хищно туча – чёрный ворон.
Другая вслед за ней – ещё черней.
При  шаге  лишь  от паники невольной
отчаяние – ком    лавины    горной.

Тревоги в душах более чем вне…
Мотив: «Что ж делать одинокой мне?» –
при сшибке туч усилил лишь их гонор.

При свете молний и небесном громе
шли тучи с горизонтом на кайме…
…Пытались оторваться от погони
католик с юной дочкой на коне.

Преследователи  их – оба быстры –
на свежих лошадях ища кураж,
в полсилы взяли темп, что тоже – блажь…
– Я    знаю    их! Проклятые паписты! –
Жак присоединился голосисто. –

   Знаком мне непотребный их приход.
   Их выловить мечтаю целый год,
   чтоб на    костры    тащить, а не на раут.
   Расправы общей времена нагрянут!..

   Чего вы тут плетётесь, как на сход?!
   Боитесь, что их лошадь вас лягнёт?!
    Марш! Иль    другие    с лошади их стянут!
– Живьём  обжарим? Иль достойны льгот?
   Твои-то жертвы, Жак, не  от  хлыста мрут? –
подначивал  ближайший живоглот…

– …Погоню обману. Не бойся, Клод! –
отец заверил. – Разом в бой не встрянут.
   Пускай без славы и без позолот,
   но подвиги погоней прирастают…

   Хоть наезжают   по  три раза в год,
   я –  тот  ещё для них экскурсовод!
– Как  псы  злы! Что ни пёс, то без  хвоста тут.
– Мой арсенал пристрелян. Не пристанут:

  любого застрелю барбоса влёт!
  И страх самим им  глотки  позабьёт!
  Смекнули: где насядут, там и слягут.
  За нами, не рискуя, на  рысях прут.
– Отец! Увидь их боковой заход!
– Надёжные я помню все  места тут.

  Туда домчимся, где нас не достанут…
  Лошадок пожалеют. Те устанут,
  а после что наверх их зазовёт?!
– А если у врага конезавод?..

– Представь уж из морских     коньков     их флот!..
  Неважно. Объясняю подоплёку.
  Гряда есть     валунов     неподалёку.
  Освоено мной место. Форт не форт,
  но наше лишь присутствие уместно,
  где всем троим – защита и комфорт.
  Враг спешится  –    уже     нам интересно.
  Задумается мразь. Гряда отвесна.
  Лишь  сунься к нам башкой – не    ложкой    в рот!
   Моментом им устроим укорот!
– …Терновник сплошь! Спасует и нечистый! –
поникла дочь. – А мы ещё с конём…
  Как тут пролезть?! Никто из нас не гном.
– Вот тут пешком, а после вновь     садись     ты

   в седло – до валунов опять-таки рванём…
Сквозь заросли кустарника втроём –
отец, дочь, конь – в освоенный проём
нырнули на глазах убийц-садистов.

Враги помчались мимо, не поняв,
куда исчезла пара обречённых.
Лишь Жак, тепло учуяв, как удав,
взял из оравы двух от пыли чёрных

отпетых отморозков: «Нам сюда.
Я зорок, чтобы лист от лоскута
враз отличить на дальней той колючке.
Обрывок от плаща – с плеч юной сучки»…

Жак и садист, и сам же следопыт,
по свежим отпечаткам от копыт
довёл до валунов свою гоп-банду:
– Тупик, но отступать нам нынче в падлу!
   Пока мы не у цели, Бог скорбит.
– Жак, ты за командира и за падре?
– К расщелине ведут следы копыт.

   За девкой гнался? Лезь допреж народа.
– Я не полезу! Девка оскопит
ударом шпаги из-за поворота.
– Она тебя узрит, и поволока
   затмит от чувств ей сразу оба ока!..

– Жаль,  шпага у неё не реквизит!
– Расщелина опасная. Сквозит.
   Эй, Толстый! Приготовь-ка пистолеты!..
   Когда бы не сквозняк, сошло б за скит.
   М-да, тут не     нагуляешь     аппетит.

   Что между валунами, что в     скале     ты –
   мне лично одинаково претит.
   Чей выстрел первый, тот и победит.
   Лезь,  Толстый!   Тут пройдут и не скелеты!
   Не     вечно     ж выставлять нам тут пикеты!

    Лезь! Из яиц твоих мне сбить омлет?!
Толстяк, едва псалом им был допет,
отправился на свет в конце тоннеля.
У входа затаившийся пикет,
заочно за разведчика бледнея,
испуганно глядел ему вослед.
Враг просто хитрый, или бесноватый?
Предъявит ли вдруг     иск     им бес носатый?
Окрас под ужас (как под трафарет)
охотников не    спас    в момент расплаты.
Их не спасли б от иска даже латы!
Гостинец не из     туч     и облаков:
на плечи одного из вахлаков
откуда-то с отвесной глыбы камня
свалился Пьер, ударил вертикально
ногой, потом ножом и… был таков.
Как кот, он перекинулся на Жака,
чтоб сходу оказать клинком почёт,
а у врага в тот миг и без  ножа кал
со страху лез наружу. Чёрт не чёрт,

но Пьер лицо накрасил соком ягод
и харю предъявил – пропустят в ад,
приняв за своего. Но Пьер не мявкать
накинулся котом. Он староват

для Жака как воитель был, но драка,
которую так жаждал Жак-бахвал,
сложилась далеко не в пользу Жака.
Пьер яро показал лицом товар:

стилетом, кулаком он надавал
увечий, не причудливых, как вывих,
но с жизнью не совсем сопоставимых…
А в это время Толстый миновал

расщелину – полз под прикрытьем дыма.
По хитрости, со страху – всё едино ¬–
он выстрелил умело в пустоту
и сразу, уподобившись кроту,

стремительно пополз на четвереньках.
Спастись –  туп  способ, но спасти  хитрей пах
от шпаги – не придумал быстро как
на девушку натравленный толстяк.

Дыханье задержал он и без кашля
наружу вылез, хоть и было страшно.
Клотильда промахнулась: наугад
она стреляла дважды в клубы дыма…
За жизнь червя не дам я ни сантима,
но брюхом пропахал канаву гад
и выполз к юбкам девушки картинно.
Признавши Смерть в опознанном кретине,
Клод завизжала.  Ей бы прыгнуть, или,
ударив яро пяткой, крикнуть: «Брысь»!
Поскольку гада сразу не убили,
он вмиг сообразил: мол, отвлекись
от грязи, коль желанья не погибли!
Тут словно бы кто вывернул ей кисть
и в этом неестественном изгибе
направил руку вниз (не вверх, не вбок)
со шпагой – очень острый был клинок…
Ползущий рухнул враз и с рук, и с ног.
Как некий джинн в каком-нибудь Магрибе
он выскочил, но только лишь и смог,
что напороться тут же на клинок…

«Эх, толстый! Ты прошёл, однако втуне.
Как вурдалак, попался    на   кол дуре», –
сказал бы Жак, но сам уж посинел…
А что происходило накануне
у Пьера в замечательной семье?..

      (продолжение следует)