Тысячи тонн словесной руды

Снова и снова спускаясь в забой,
шахтёры солнце берут с собой.
Если крайним окажется этот раз,
будет на вечность солнца припас.

И каждый раз опускаясь ко дну,
будто солдаты землицу родную,
проверяют - кабы не уронить -
не хотят пропадать в темноте одни.

А ниже уже ни звука не слышно,
на крышке лазурной тусклая вспышка.
Блестит механизмов искрящийся хром,
а вверху - обрывки белых бахром.

Стаханить в грязи - удел землекопий,
работать сильней себя вполтора.
Есть на небе, наверно, Соломоновы копи,
там тоже пашешь на дядю как раб.

Тысячи ангелков и амуров
гибнут там, в рудниках и на приисках.
Кирок стук, и гуденье пчелиное буров -
всё за тем, чтобы золото выискать.

Между ними слова как собачий лай,
замолчишь - и слабость, зараза, взяла,
По ладони наждак, рукоять кайла
измозолила и иззанозила.

Вынимают один самородок-луч,
размером с игольное ушко.
И это на тонну породы туч,
а устал, считай, по макушку.

На центнер - не тонну, пардон, виноват,
только смысла осталось как было.
Сколько можно уныло грязь промывать,
уж отвалятся пальцы стылые.

И каждый желал бы вот тут упасть,
и упали, если б могли бы.
Но надмотрщик, норма, стальная пасть,
больше золота нужно на нимбы.

Здесь, как везде, благородный металл
к добытчику неблагодарен.
Вроде кровью кропил, потел, добывал,
а не видишь зарплаты годами.

Истолчены, в порошок перемолоты,
и брошены в домну шихтой.
Ради злозолота, ради мозолота,
кто же их спросит, их-то.

На небе закон уж давно как попран.
Чёрным, червивым червонцем,
поднимают на небо краны и копры,
ублажённое жертвами солнце.

И смотрят на небо лица чумазые,
и подёрнуты лица немой виной -
знают те, у которых солнце за пазухой,
какой добыто оно ценой.