я нёс желанно этот груз-

Под арочные своды вхожу ли я в храм,
колоны пилонов и прочий там хлам.
На высоком постаменте повелитель сидит,
в усердных заботах за мздою следит.

Робко ступаю на паперть собора,
плетение кружев вдоль коридора.
Где, белоголовые глянцы фарфора,
приковывают взоры обзора.

Сияют бело-мраморные залы,
о, сколь на взоры восхищения!
И в ритуал возлияния фиалы,
пришлись на долю обольщения.

Где между мраморных колон,
я некий вызрел эталон;
"в чреде чарующих фигур,
лишённых скромности натур".

Но, сладок желаний в сердце пожар,
под трепетны арфы, звуки гитар.
В жанре будуара, бесценен мой дар,
на трапезу гордости наносит удар.

И на тщеславной ярмарке элиты,
на кайф фортуны лестен торг.
В разряд манер в едино слитый,
встретит шумный вас восторг.

И звучит валторна, заглушив,
приёмной мраморные палаты.
Уж набивший оскомину мотив,
весьма заигранной кантаты.

Шансонетный бравурный мотив,
глухих на взоры обратив.
Парный бальный танец блюз,
джаз с фокстротом на союз.

И поэту сердечного привета,
превознес достоинства сонета.
И мимо всех условий света,
в па-де-де парного балета.

Под праздный шум и звон бокалов,
на трезвый трепет льстив мотив.
В лестном блеске ансамблей залов,
благосклонно чувства обнажив.

О сколь напрасных воздыханий,
на лестны вздохи возлияний,
меломан душевных мук,
на долю скуки ловит звук?!

Что ему милей надежды?
Жизнь берёт начало в ней.
Суфлёр сошёл на роль невежды
и веком верен был он ей.....

А сколь комична сцены пьеса,
в пиар гламур среди актрис?
Где в пример манер сошёл повеса
и поёт романсы лишь на бис.

Мелодична ариетта в эффект мелодрам,
где-то отзвучала в жанре для дам.
Солирует арфа переливами струн,
восхищая нежностью пылкого звука.
И в крае рая вечерних лагун,
навеки исчезает несносная скука.

Где душа поёт медовый блюз,
в предпочтенье флейтам на союз.
Как я на музах вас люблю
и на саксофоне вас терплю.

Где-то с одной, то с другой,
то обеих в ритме танго парой.
Балетмейстер кружит молодой,
под бал-фанфары рок-гитары.

И под мелодичный плач гитары,
кружат вальс любви две пары.
В восторг аккордов смеха,
под добродушный тон успеха.

Но, к чему в пылу душевного жара,
на учтивы мотивы бывалого дара?
И отныне в унынье, скрипичная пара,
скалит зубы в залах кулуара....

В зеркалах аванзалов арсеналы вина,
на лёгкость пунша весны чарованье.
Особым изобильем влечёт ветчина
и сердце трепещет в неясном ожиданье.

И блески зеркал, и виды картин,
светским бытом порой отражали.
И белоголовые вершины седых серпантин,
мне грустные думы порой насаждали.

А сколь виньеточных гравюр,
на лоск-ах чувств меняя маски?
И роза в фетровом велюре,
на лик, - цветом рубиновой окраски.

Незатейлив публики шумный вокал,
Созерцаю в блеске разврата я бал.
Рубиновым цветом неволит бокал
и в благоверных нравах воспрял идеал.
И в жужжанье упреков и прочих похвал,
я в любовных пороках иных вспоминал...

И на память вспомнились сюжеты,
влюблённых рекрутов прельщать.
Преднамеренны в приметы,
лишь пустой надеждой обольщать.

То, обозреваю актрису с верху я в низ,
на какой она тянет сегодня сюрприз.
И вспомнил Маркизу, её давний каприз,
наградой эстраде в жанре реприз.

Где, актёр всецело зависит от массы,
зрительным нравом угодной душе.
На изящество пышной гримасы,
в основу слова признателен мне.

Где у-дослужил бог в урок бесценный,
на иной пассаж в который раз,
свести мой образ незабвенный,
на афоризм напрасных фраз...

В анфиладах залов засвеченных свеч,
дамы блистают роскошью плеч.
В томлении скуки, разлуки и встреч,
силясь на лести счастье сберечь...

Как в стойле тот конь, спокоен, смирён,
углублённый в думу, ни чем не стеснён.
Я в примеры люциферов не ставлю имён,
того, кто спокоен и того, кто влюблён.

Созерцаю на диалектах выявляя дефект,
гламурное шоу, шумной публики эффект.
Дышит культурным наследием объект,
лоснятся лица и мне мнится субъект...

В одушевлённом облике явленья,
так полны чувства выраженья,
во внешнем лоске, мозга блеск
и кротких мыслей некий всплеск!

На лик велик, да душой двулик,
на лукавстве тешиться словами.
Уж на жребию суть главой поник,
на лесть блаженствуя речами.

На экспромт оратор афоризмов,
на кой избыток чувств и сил.
Краткой фразой авантюризмов,
на вид импровизаций был я мил.

И был я мил, - молить у бога,
не строгих правил эталон.
И мысль ума я свёл до слога,
в аналоях жертвенных икон.

Хулитель злобный, толь зоил
и то сказать, как вам солил.
Но право, честью не срамил
и душою чист, и ликом мил.

Изысканно одетый персонаж,
толь чиновник, толь типаж.
То пьеро комедийного кино,
что не долго длилось оно.
Но, боле меланхолик мелодрам,
для всей округи светских дам.

Вот, то-то мой портрет,
достойной возрасту фигуры.
Видать собою был воззрет,
в неком прообразе натуры.

И сошёл с таинственных вершин,
на гравюрах в натуру величин.
За репродукцию с картин,
как дурак, тупица и кретин.

И рады авангарду стандарты картин,
где я вписался в прообраз кретин.
Лишь имея право на изъян,
как пень-колода, дуб-чурбан.

И восторгом жертвуя, уж вижу,
не долог будет мой зенит.
И в досуги Дрездену-Парижу,
меня сочтут за некий вид.

Тайной надеждой порою скорбя,
тщеславьем ревностных душевных роптаний.
В зеркальном отражении увидел себя,
в тернистых чувствах сии упований.

Но, как всех зеркало влечёт,
беспристрастностью воззренья.
И на божью милость воздаёт,
в местах достойного влеченья.

И красоткам пышных форм фигуры,
от пытливых взоров не укрыть.
В обличии влюбчивой натуры,
на облик нрава, в праве быть.

И дамы по которым трепетали,
любо-блюды жаждущих постель.
И былая наставница морали;
"молодая матушка мамзель".

И я нёс, желанно этот груз,
питомец муз, зеркальных граций.
В приют любви и вольных уз,
в виду наличных ассигнаций.

Слыхали-ль вы ветра свист в кармане,
словно отрок грёз судьбой в аркане?
Где на пыл души я был в обмане,
на мысль повис в подобье обезьяне.

Я не льстец-истец желанной роли,
мне не сладок яд и мук, и боли.
Мирюсь с судьбой кручинной доли,
но, душой отрад - я бич неволи...

Мой дух души, как мил на сущность,
уж щи хлебать он свёл в насущность.
В совокупность черт всегда покладист,
удобен всем и весьма укладист.
И был я мил своим уступчивым нутром
всегда идти своим путём,
чтоб не раскаяться потом.

Вот мой друг; хирург, филолог,
довольный уволен жить-бы.
Порой присяжный, идеолог
и прочий баловень судьбы.

Всё тот же он, всё тот же вид,
на лик велик и череп голый.
В число пристрастий, чисто брит
и на вид обид, видать он полый.

Охотник чаш, наш друг исправный,
наездник жён, желанно славный.
На веру право православный,
на манеры в меру своенравный.

Он маг в воображении моём,
дам колдовал в один приём.
И его душа пылающая огнём
и всё приметное при нём.
 
И, как он влюбчив был в девчонок,
как-то, помнится с пелёнок.
Но лишь одну он мог любить,
всех, чтоб скопом возбудить.

А родом, кабы будет Фин
и грузину был подобен.
Всем желанный отрок вин
и невесть чему ещё способен.

Чтит вельмож, чтит он знатных,
как службу дружбу почитал.
В чёрном фраке ароматных,
светлым юмором блистал.

И всех милее во сто крат,
гарант таланта он же франт,
всем желанный пьёт экстракт,
любви приметный доминант.

Блюсти прилежность в моде,
он приметен был в народе.
Но почёт имел он вроде,
уж поди под стать погоде.

А сколь суждений, мнимых взглядов,
не в упадок нравов на поклон,
свёл рутиной практикой обрядов,
неуязвимым правом на шаблон.

Меж тем, в блистательном наряде,
на душевно нравственном заряде,
на случай встречи бодрых сил,
мне на взор сам бог его явил.

Преобладая роскошью покроя,
гламурным шиком на показ.
Высокомерным взглядом удостоя,
пленил поклоном через раз.

Элегантной пышности портрет,
шикарно-изысканно одет.
Не лишён насмешливых клевет
и брови хмурит на слово "нет".

Полн амбиций, кичливой спеси,
надменной гордости тупой.
Для пущей страсти в этой смеси,
порой с весёлостью живой.

На предмет иных примет,
на память вспомнились сюжеты.
Уж, на заре цветущих лет,
давать полезные советы.

И, куда милей он был в сюжеты,
в любви влиятельны в приметы.
Но дам, в смущенье, недотрог,
лишь влёк предмет, что между ног.

А, вот мясистый уволен отрад,
на взгляд прибавил к пузу.
Лизать швейцарский шоколад,
мармелад на склонность вкусу.

Он сытно ел, обильно пил,
от того и силы накопил.
И на родословное сословие,
было богом дарено здоровье.

Меняя курс в ресурсе меры,
он ест и пьёт за семерых.
Внешний вид в разряд манеры,
хранит в преданиях святых.
А за обиду в свою честь,
готов кого угодно съесть.

Всё в злобу жлобу на столе,
шипучи вина в хрустале.
На предпочтенье был салат,
тот, что вынесли с палат.

Мусор мыслей, - мнений парадокс,
на ринге вправил ему бокс.
Чисто стрижен, брит, унижен,
на целый свет с тех пор обижен.

Отступник взглядов, убеждений,
почив на компромиссах величин.
В реверанс почтительных суждений,
поник на ложных истинах причин.

Как, однако, злобой дышит,
исторгнув гнев, уж жаром пышет.
Но, боль мучений свёл на час,
чтоб не обидеть видно нас.

Он на честь и лесть не давит,
вам в оправу право вправит.
Своё мненье усердно славит,
за дерзость "нафик" вас отправит.

И попробуй, кто его толкнуть,
толь, обидеть чем нибудь....
Мог отправить в долгий путь,
в утробе гроба отдохнуть.

Вот модный франт,
мой ферт пижонской страсти,
в покоях аналоев приверженный снам.
Тиран любви пленённый блеском власти,
не чужд был ласк сердечных дам.

Лицемерный люцифер, искуситель объятий,
Поэт и камергер, наивностью понятий.

И был он мил со всеми ладить,
непринуждённо вынужден молчать.
Смягчить вину, порой и сгладить
то, фиглярским жестом в позу стать.

Обольщённый вербальным общением,
извращеньем гламурных услуг.
На лести превалировав мнением,
на поруки отдался милых подруг.

Поклонник талантов, актрис в красоте,
покорно-довольный столь дивной судьбе.
Склонен к шику пригрезился он мне,
с весьма потёртым сии портмоне...

Взяв пристрастие в основу,
быть уместно будет к слову.
В сужденьях склонности к общенью
и в любовных негах к уединенью.

И учил искуситель пикантных дам,
обременённых тайною могильной.
Делить чувства дивно близки нам,
на эротичной страсти сексо-пильной.

Бескорыстный взору друг,
воссиял просвещеньем вдруг.
На любострастном опыте услуг,
оплодотворять своих подруг...

А вот раб работы, объят заботой,
на предмет насмешек сует был.
Он льстиво ладил зыбкой нотой,
то безответно мрачен и уныл.

Да всё-б дела рабу заботы,
что важней ему работы,
сверять с минутой каждый час,
то слава богу не про нас.

Взор поник на долю кары,
на зуд уморы был он мил.
То, изнежен звуками гитары,
томил мечту на благо сил.

Как услуги друг, сторонник дела,
помнит, как спина потела.
Когда душа мила для тела,
в намёк того, чего хотела.

И, как плод фантазий был он мил,
не лишённый отрок воображенья.
В ресурсе меры не тратя сил,
счёл мечты за благословенья.

На шуры-муры был не смел,
зевать на скуку между дел.
Лишён интриг непутных дел,
всё работал, да потел...

Но, иной порою бил баклуши,
от-того берёг свои он уши.
Но в глуши души покладист был
и всё на свой манер судил.

в послесловие;
Но, минули дни бывалых встреч,
улыбкой резвости весёлой.
Тень сошла на долы плеч,
порою сумрачной и квёлой.

Уж дни минули под залог,
эпохальным временем момента.
И снова я у ваших ног,
молю любовь в правах клиента.

На лёгкую муку, вспомню разлуку
и, что непостижимо иному уму.
Но, предвестников на вечную скуку,
навеянных думой, унять не могу.

И, ВЗЯВ глагол в основу дважды,
бренный бард сказаний жажды,
ВЕДАЛ жизни крах однажды...

И иным насыщен мненьем,
благоверных нравов идеал.
Являя мысли заблужденья,
Уж умом сомнения блуждал.

И мечты сошли сумбурным чадом,
уж нет любви польщённой ядом.
Но цель близка и где-то рядом,
на зуд судьбы постилась задом.

Уж не в праве моя плоть,
чушь прекрасную молоть.
И томит на мысли хоть,
во дворе дрова колоть.

Так, на скуке блажит лень,
душевным недугом томится.
Везде и всюду словно тень,
вновь за мной она влачится.

Уж нет задора, нет улыбки,
былых почётов в высоту.
На млении лени стали зыбки,
душой погрязши в скукоту.

Но, списав на тяжкие грехи,
бедней на милости не стала.
И толь мне прозою стихи,
на лесть услужливо читала.