Уйти навсегда не боюсь... Иван Стремяков,

Уйти навсегда не боюсь...

Иван  Стремяков, Русская народная линия

07.10.2017


Светлой памяти поэта († 6.10.2017) …

 

Иван Степанович Стремяков родился в 1941 году в деревне Абрамкино Колпашевского района Томской области. Окончил медицинский институт, был детским врачом на Алтае, Кубани, в Тольятти, Санкт-Петербурге. Участвовал в ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС. Поэтические сборники: «Утренний паром», «Другой земли нет», «Два берега» и другие. Лауреат премий имени Н. Рубцова, имени А. Прокофьева «Ладога». Скончался 6 октября сего года в Санкт-Петербурге.

Приносим искренние соболезнования супруге почившего, Галине Николаевне Стремяковой-Федоровой, деректору школы "Горница", нашему автору.

Публикуем подборку стихов поэта со страниц газеты "Православный Санкт-Петербург" и других изданий. Вечная память!

 ***

 * * *

Трава да мох. Болота да елани.
На край земли планида увела.
Мы из глуши. Мы дети глухомани -
Сурового медвежьего угла.

У нас пимы. У нас не папы - тяти,
Пропахшие ядрёным табаком.
Музейно-допотопные полати,
Как ящеры, парят под потолком.

Мы окопались тут, в тиши, навеки.
Разбили станы у Оби-реки.
Неандертальцы. Люди-человеки.
Чалдоны. Староверы. Кержаки.

Спросите хоть у кума, дяди Феди,
Что на ночь моет ноги, говорят,
По улицам шатаются медведи,
А по забокам лешие шалят.


Поздняя осень

Вот подморозило немного -
Преобразилась мать-земля:
Схватилась коркою дорога
И зазвенели тополя.

Из риги выкатились сани,
Взвились над трубами дымки,
И тулупы подпоясали,
В лес отправляясь, мужики.

Спешу с берданкою в распадок
И там, где спит в снегу ручей,
Стреляю белых куропаток
И краснобровых косачей.

Бегут, поскрипывая, лыжи
Через болото напрямик,
А север мне в затылок дышит
И серебрит мой воротник.


Перед зимой

Идёт шуга по Енисею,
Шуршит и громыхает лёд,
Крупу и хлопья тучи сеют,
Прощай, тепло, - зима грядёт!

Она медведя бросит в спячку,
Избушек выбелит венцы.
Большую реку-сибирячку,
Как лошадь, схватит под уздцы.

Прощайте, омуты и броды
И склянок пароходных бой!
Уснут в затоне пароходы
Под белой шубой снеговой,

И фонари заблещут ярко,
И заработает каток,
И превратится порт Игарка
В несудоходный городок.


Таёжные сны

Угрюма матушка-тайга,
Когда секут ее метели,
Когда тяжёлые снега
Лежат на соснах и на елях.

Всё спит: медведь и муравей,
В её безмолвии глубоком.
Лишь только ветер-снеговей
По чаще кружит одиноко.

Зачем я снег глубокий мну,
Бурану подставляя тело,
И в глубину лесов лыжню
Прокладываю то и дело?

А ночью, распалив огонь,
Собаку выставив у входа,
Под ухо положив ладонь,
Сплю глубоко, как спит природа?

Пуховиком меня укрой,
Тайга - предобрая царевна!
Всем нужен на земле покой
И тишины глоток целебный.


Таёжный тупик

Я, перестройке не потрафив,
Не разделив ее идей,
Уйду, как Лыкова Агафья,
В тайгу, подальше от людей.

Там воздух чище и бодрее,
Ручьи хрустальные звенят,
Зверьё и там, но подобрее -
Без надобности не съедят.

А городские львы и тигры
Пускай кровавый правят бал.
Я не играю в эти игры,
Я ухожу за перевал.

Пускай моя супруга на ночь
Всплакнет, слезу смахнув тайком,
А бригадир Иван Иваныч
Вслед погрозит мне кулаком.


* * *

Люты сибирские зимы;
Меркнет заря вдалеке,
Спят под камнями налимы,
Ухает лёд на реке.

Шапки, пимы, рукавицы
Не согревают в мороз,
Падают мёртвые птицы
С заиндевелых берёз.

В шали закутана бабка,
Словно капусты кочан.
Даже покойникам зябко
В мёрзлой земле по ночам.


* * *

Многодетная семья -
Ванька, Танька, Манька...
Утром съели воробья,
А на ужин - шаньга.

Вьюга воет за рекой,
Плачет за избою.
Тятька мается килой,
Мамка - головою.

И на всех одни пимы,
Не дойти до речки -
Просидели ползимы
На холодной печке.

На берёзах бигуди,
В кружевах окошко,
И у каждого в груди
Звонкая гармошка.


Матушка-печка

Запело-заныло сердечко,
Когда я ступил на порог,
Привет тебе, матушка-печка,
Тебя в своём сердце сберёг!
Бывало, за окнами вьюга
Шептала молитву свою,
А здесь мы, жалея друг друга,
Сидели, как будто в раю.
Скучали в сарае салазки,
Молчали в хлеву петухи,
Нам старший рассказывал сказки,
Читал вдохновенно стихи.
Вот здесь я в морозы, когда-то
Сидел при мерцании свеч
И здесь, у клюки и ухвата,
Впитал нашу русскую речь.
Ещё тебя, матушка-печка,
За что тебя нежно люблю?
Однажды, катаясь по речке,
Я сдуру влетел в полынью.
Морозец в железную корку
Одёжку мою превратил -
Мне дома устроили порку,
Зато я на печь угодил.
Она мои кости согрела,
Шепнула: «Родимый, не трусь!»
И ласково что-то пропела
Про нашу любимую Русь.
Оттаяло разом сердечко,
Простуда меня не взяла,
Привет тебе, матушка-печка,
Ты сказкою нашей была!


ТАЁЖНИЦА

Покрылось мёрзлое болото
Седою дымкою пурги -
Ушёл хозяин на охоту
И не вернулся из тайги.

Сидят детишки на скамейке:
Когда же будут пироги?
А дома денег ни копейки,
Лишь неоплатные долги.

Закончилась в сусеке манка.
Как жёнке выправить дела?
Достала старую берданку,
Сама охотничать пошла.

Ах, только фарта бы немного!
Все закоулки обошла -
Медвежью встретила берлогу,
Его с постели подняла.

Кто победит в борьбе открытой
И станет баловнем судьбы?
Он вылез заспанный, сердитый
И встал пред нею на дыбы.

Такой возьмёт и на арапа,
Лишь только явит свой оскал.
Не он ли, леший косолапый,
Её супруга заломал?

Откуда вдруг явилась сила
И неожиданный задор,
Лишь на полшага отступила
И передёрнула затвор...

Как будто век стреляла мишек,
Не вылезая из тайги.
Появятся у ребятишек
С медвежьим мясом пироги.


Сторож леса

Шла дорога мимо лога,
След низину огибал,
А в логу была берлога,
Там топтыгин обитал.

Знали птицы и зверушки,
Где он на зиму залёг:
Над трубой его избушки
Вился змейкою парок.

Спал он там под шубой снежной,
Под осиновым стволом,
И народ с улыбкой нежной
Обходил медвежий дом.

Ведь не ради интереса
Своего он тут лежит:
Тишину родного леса
Косолапый сторожит.

 

БУРЛАКИ
Этот стон у нас песней зовётся,
то бурлаки идут бечевой.
Н.А. Некрасов
С поникшей головою,
кляня тяжелый труд,
бурлаки бечевою
по берегу идут.
Томит тоска-зевота
усталых мужиков,
стекают струйки пота
со спин и животов.
Не радуют ни зорька,
ни песни у костра,
и кажется им горькой
уха из осетра...
Ах, знали бы бурлаки -
герои этих лет,
какие вурдалаки
придут за ними вслед.
Железные машины
они изобретут,
бетонные плотины
повсюду возведут.
Когда мазут да ряску
черпнут они со дна,
покажутся им сказкой
былые времена.

СТАРШИНА
Был старшина наш прост немножко,
Из деревенских мужиков,
Его «люменевая ложка»
Была добычей остряков.
Хихикал наш народ учёный,
Брезгливо губы поджимал,
Когда он речью немудрёной
Нас, новобранцев, занимал.
Но знали все мы, желтороты:
Случись жестокая война -
Он раньше всех на пулемёты
Шагнёт, товарищ старшина,
И, хряпнув спирта на дорожку,
Взревев: «За Родину! Вперёд!» -
Своей люменевою ложкой
Всех супостатов перебьёт.

ФРОНТОВИК
Войне конец - живи, старик!
Вернулся, орденом сияя,
В село родное фронтовик,
А у жены семья другая.
Она глядит ему в лицо,
Но слов его не понимает,
И двое славных близнецов
У босых ног её играют.
Знать, ни к чему её кисет
Он сохранял все эти годы.
Знать, на земле ещё не все
Прошёл он и огни, и воды.
Держись, боец! Крепись, боец!
Ты обманулся сердцем малость.
Кто говорит, войне конец?
Она ещё не начиналась.

СОСЕДИ
Два соседа, бывших друга,
Уживаются с трудом:
У Ивана - развалюха,
У Семёна - новый дом.
Жизнь вильнула - поневоле
Разделился интерес:
У Ивана - мотороллер,
У Семёна - «мерседес».
И когда глубокой ночью,
Сунув ватник под ребро,
Спит Иван, как ангелочек,
Бдит Семён своё добро.
Он не спит и сердцем чует:
За стеною ходит вор,
В гараже своём ночует,
Под подушкою топор.
Так уж водится на свете,
Верно люди говорят:
Счастлив тот, кто гол и беден,
И несчастен, кто богат.

КВАДРАТ
Порою человек за сутки
шутя взойдёт на пьедестал:
один художник ради шутки
простой квадрат нарисовал.
Трудился он минут пятнадцать,
от силы двадцать-двадцать пять -
вдруг меценаты стали драться,
чтобы квадратом обладать.
Картина - дрянь, но в ней, однако,
искусствоведы говорят,
каббалистические знаки
просвечивают сквозь квадрат.
Ей обладал сперва Потанин,
потом возник ажиотаж:
рулон пустейшей этой дряни
купил недавно Эрмитаж.
Вокруг любимого героя
кипит восторженная жизнь,
толпа волнуется и спорит,
а спорить не о чем, кажись.

СОСЕДКА
Живое хороним нередко
И загодя ставим кресты.
Всю зиму болела соседка,
Ходила у самой черты.
Горела свеча у иконы,
И был припасён холодец,
И каркали в поле вороны,
Что, дескать, она не жилец.
И шастали тени зловещи
Над бедной её головой,
Делила родня её вещи,
А ей полегчало весной.
На улицу вышла - живая,
Припомнила светлые сны.
Россия моя горевая,
И ты потерпи до весны!

В НЕВСКОЙ ЛАВРЕ
Стоял в России кавардак,
Сидел на троне дьявол,
Был мэром Питера Собчак,
Он лихо нами правил.
Он сладко ел и сладко пил
Мадеру и горилку
И много денежек вложил
В семейную копилку.
Когда ушёл в ночную тьму,
То на его могиле
Красивый памятник ему
Друзья соорудили,
Чтобы над мраморной плитой
Не таяли букеты,
Чтобы народ сюда толпой
Валил зимой и летом,
Чтобы стояла не дыша
У гроба вся столица...
Но знает русская душа,
Кому ей поклониться.
Могилу мэра Собчака
Минуя неустанно,
Течёт народная река
К Владыке Иоанну.

МАГ
Когда в стране царит бардак
И люди маются от скуки,
Тогда на авансцену «маг»
Выходит, потирая руки.
Он заговаривает кровь,
Нечистых духов изгоняет
И позабытую любовь
Семейным парам возвращает.
Он исцеляет СПИД и рак
И ставит на ноги лежачих,
Хотя вчера ещё вахлак
На птицефабрике батрачил.
Поклонники, сжимая круг,
Боготворят его, кумира,
Магистра всяческих наук,
Посланника иного мира.
Он набивает свой карман,
Людскими бедами играя,
Народу нужен шарлатан
Во дни раздора и раздрая.

ПЕРЕСТРОЙКА
Как долго я живу на свете,
Судьбу суровую кляня:
Уже седыми стали дети
И внуки выросли с меня!
Я пережил войну и стройку,
И оттепель хрущёвских лет,
Вот коротаю перестройку.
А ей конца и края нет.
Я думал: заживу иначе,
Передохну на склоне лет,
А у неё одна задача -
Меня спровадить на тот свет.
Гвоздит меня и так, и эдак.
Вот цены подняла опять,
А я живу, живу на свете,
Не собираюсь умирать.
Я со своей натурой стойкой
Ещё, быть может, доживу,
Когда не я, а перестройка
Закончит жизнь свою во рву.

УЗНИКИ ЭПОХИ
Куда ни ткни в наш жуткий век,
Везде глухие загородки:
Лев в зоопарке тоже зэк,
Он нами брошен за решётку.
Что, царь зверей, он натворил,
Себя обрёкши на мученье?
За что, за что он получил
Пожизненное заключенье?
Взирает он на белый свет,
И слёзы по щекам струятся:
Здесь никаких амнистий нет
И не предвидится кассаций.
Как нам на выручку прийти
Тому, кому живётся плохо,
Когда мы сами взаперти,
Мы сами - узники эпохи,
И не разрушить нам вовек
Своих темниц сырые своды?
Пока не волен человек -
И зверю не видать свободы.

ДОМАШНИЕ РОДЫ
Чтобы работников роддома
Ей попусту не волновать,
Рожала Марья на соломе
В сарае брошенном опять.
Ослабевали бабьи силы,
Но был зажат ладонью рот.
Её законный муж Василий
Стоял на страже у ворот.
Он посложней решал задачи:
Горел и в омуте тонул,
Когда раздался крик ребячий,
Сарая двери распахнул.
Косою острою детина,
Во всех делах специалист,
Он перерезал пуповину,
Как на гряде капустный лист...
Был участковый врач Ерёмин
Обескуражен: «Ну дела!» -
Когда узнал, в каком роддоме
Соседка Марья родила.
Он нагоняй получит снова
За то, что упустил момент.
А впрочем, что же тут такого?
Здесь ничего такого нет.
Ведь это матушка Расея,
Её ничем не напугать,
Умеет и косить, и сеять,
И даже роды принимать.

ТАЁЖНЫЙ ТУПИК
Я, перестройке не потрафив,
Не разделив её идей,
Уйду, как Лыкова Агафья,
В тайгу, подальше от людей.
Там воздух чище и бодрее,
Ручьи хрустальные звенят,
Зверьё и там, но подобрее -
Без надобности не съедят.
А городские львы и тигры
Пускай кровавый правят бал.
Я не играю в эти игры,
Я ухожу за перевал.
Пускай моя супруга на ночь
Всплакнёт, слезу смахнув тайком,
А бригадир Иван Иваныч
Вслед погрозит мне кулаком.

 

УТРЕННИЙ ПАРОМ
Речка, залитая светом веселым,
перечеркнула шоссе на бегу.
"Эй, на пароме!" - мы крикнули хором,
и встрепенулись на том берегу.
Гаснет у берега солнечный зайчик.
"Что же он возится, этот дедок?
Батюшки-светы, да это же мальчик!
Ну, извини, накричали, браток!"
Уши торчком у товарища Ромки,
сбиты ладони мальчишечьи в кровь.
Вот они, милые наши потомки,
наша надежда и наша любовь!
Зря мы ворчим: "Белоручки-ребята!"
Все они могут у нас, огольцы.
Только бы не было больше набата,
не уходили в солдаты отцы.
Верю я: все переменится вскоре,
это надолго уже, навсегда -
высшей оценкой оценятся в школе
главные эти уроки труда.
Не пожелаю ребятам иного,
все обернется удачей потом.
"Эй, на пароме!" - окликнули снова,
и отвалил от причала паром.


СЕНОКОС
Снова жар-птицы в лугах табунятся,
снова земная зовет благодать
травы косить, да на сене валяться,
красную ягоду впрок собирать.
Душу, как косу щербатую, правлю
и не жалею, как прежде, ничуть,
что закружило меня разнотравье
и затянуло по самую грудь.
Ах, сенокос - задушевное дело!
Медом пропахшие дали тихи.
А голова-то уже поседела.
А сыновья-то уже женихи.
Не потому ли упрямо и долго
на ночь такая идет канитель:
все тарахтит "Спать пора!" перепелка.
"Врешь!" - обрывает ее коростель.


ДЕД И КАСТРЮЛЯ
Шалые ветра подули,
холодно от сквозняка.
В домике дед и кастрюля -
два закадычных дружка.
Варится каша к обеду.
Преет крупа не спеша.
Чудится нашему деду:
есть у кастрюли душа.
В духе Данилыч - не в духе -
солнцем сияет литье:
это подарок старухи,
смертный подарок ее.
Отворковала бабуля,
сети сплела тишина,
но громыхает кастрюля,
точно живая она.
То залепечет готовно,
то затаится в ночи,
то, как старуха, незлобно
на старика поворчит.


ВОЛЧИЦА
Этой стаей волков верховодит волчица,
не страшны ей, матерой, ни нож, ни ружье,
ей бы только жесткою быть научиться,
да забыть на земле назначенье свое.
Трудно матерью быть в этом мире жестоком,
надо волчий закон исполнять до конца.
Как береза она наливается соком,
и во взгляде ее проступает ленца,
и далекий лесок, точно облако, тает,
и пора ей, наверное, слабою стать,
но нельзя ей, нельзя эту слабую стаю -
стариков и калек на погибель отдать.
А бураны черны, а морозы жестоки,
и все ближе собак сокрушительный вой.
И просрочены все невозвратные сроки,
чтобы выбрать момент и уйти на покой,
в безопасной норе не спеша разродиться,
услыхать над собой шум весенних берез.
И не спит по ночам, и решает волчица
Свой звериный, лесной, окаянный вопрос.

МАТЬ
Фантастика! Но это было
и не могло иначе быть:
сумела Каменку кобыла,
стреноженная, переплыть!
Она аллюра не любила,
была не ветреных пород, -
ее неведомая сила
швырнула в тот водоворот.
Смотрели мы с горы, отчаясь,
но дотянула, доплыла,
на берег выбралась, качаясь.
Она иначе не могла:
там, за рекой, среди сосенок
и голоден, и одинок,
стоял и плакал жеребенок,
забытый нами сосунок.


СОБАКА
Молоды были мы, что говорить,
и совершили ошибок немало.
Черт меня дернул собаку убить
только за то, что гусей распугала.
Я застрелил ее прямо в упор,
не завалил ее хворостом даже,
ночью вернулся в деревню, как вор,
чтобы никто не спросил о пропаже.
Было в душе моей пусто, темно,
пил я портвейн, не чувствуя смака.
Черная туча глядела в окно,
точно убитая мною собака.


ЗМЕЯ
Ища опята и волнушки,
канавы обходя и пни,
я увидал вдруг на опушке
змею, дремавшую в тени.
Был безшабашен и безпечен,
а тут скукожился, погас.
Что говорить: такие встречи
не очаровывают нас.
Хотя ответим мы едва ли,
за что хозяева земли
ее гадюкою прозвали
и подколодной нарекли?
Конечно, яд ее опасен,
а кожа скользко-холодна,
зато узор ее прекрасен
и гордо выгнута спина.
А разве те, кто теплокожи,
непогрешимей, чем она?
Я отошел, не потревожив
ее торжественного сна.
Она, свернув спиралью тело,
спала, не ведая о зле,
и жить, конечно же, хотела,
как все живое на земле.


† † †
Великой площади Руси,
речному сонному причалу,
случайной женщине в такси,
своей супруге - поначалу,
вершине снежно-ледяной,
Алешке-другу - скалолазу...
И только матери родной
я не дарил цветов ни разу.


РОДДОМ
В городке степном и сером
в молодые мои годы
я работал акушером
принимал ночами роды.
Трудно женщины рожали,
нелегко давались дети,
но в палаты поступали
апельсины и конфеты.
На мужей косились жены
и, сияя телесами,
говорили раздраженно:
"Вы попробовали б сами!"
Но обиды были редки,
а конфеты были сладки,
и посапывали детки
в прокварцованной кроватке.
Воздух пятками пинали
озорные ребятишки,
в жизнь большую стартовали
с номерами на лодыжках...


† † †
Спят мои родители под соснами,
проложив незримый к небу мост,
тихими, задумчивыми звездами
озарен их праведный погост.
Надоело им на свете маяться,
и сюда, под тихий свод небес,
соловьи весенние слетаются,
чтобы их утешить наконец.
Вот и мы, земли печальной жители,
Утешенья царственного ждем.
Спите, наши милые родители.
Скоро мы под сосны к вам придем.
Все тогда обсудим без сомнения,
и от временны1х избавясь пут,
разные земные поколения
навсегда друг друга обретут.


ВРУН
Не только гармонист-игрун,
любую свадьбу и вечерку
в России украшает врун,
какой-нибудь Василий Теркин.
Все прекратится - спор и плач,
лото и девичьи страданья,
когда подвыпивший трепач
начнет свои повествованья.
Раскроет варежку народ
и забренчит в ладоши звонко:
о как же он красиво врет,
нахальный этот мужичонка!
Ну, а чего ему не врать,
не заплетать концы умело:
похоронил недавно мать,
и хата новая сгорела.
Как не трепаться молодцу
и не выискивать лазейки,
когда подходит жизнь к концу,
а за душою - ни копейки.


† † †
Мы не безропотная тварь,
любой из нас велик и вечен,
пока на свете есть алтарь,
где жарко полыхают свечи.
И все прекрасно без прикрас,
все величаво и огромно,
пока живущие о нас
еще заботятся и помнят.


НАСТАВНИКИ
Повсюду вы около были,
наставники-други мои,
жалели меня и любили,
от бед и невзгод берегли.
А если ругали и били, -
за дело, так что за вопрос:
в прекрасном и яростном мире
я тоже не паинькой рос.
Спасибо, детсадовский дворник,
за то, что мне уши надрал,
когда, шалопай и негодник,
я розы в саду воровал!
Спасибо, работница парка,
за то, что у клубных перил
крапивой ожгла меня жарко,
когда я махорку курил!
Родители и педагоги -
свидетели буйной поры,
вы были суровы и строги, -
о, как же вы были добры!
Сюсюканье - дело пустое,
небитый всегда обречен,
и если я что-нибудь стою,
так то потому, что - учен.


† † †
Осенним железом звенят камыши,
простуженно каркает птица.
Нетрудно, живя в деревенской глуши,
в трухлявый пенек обратиться
Ты пожил на свете, ты все повидал,
желанья твои оскудели,
осенняя непогодь - твой идеал,
привычны дожди и метели.
Чем хуже погода, тем крепче душа
и больше вселенских вопросов.
Глубокая старость всегда хороша,
когда ты не раб, а философ.
Метите, метели! Шумите, дожди!
Стою, среди бурь и ненастья
с такою железною силой в груди,
что это похоже на счастье.

РУССКОЕ ИМЯ
Разлетелось княжеское слово
и осело в душах и умах, -
шли пешком на поле Куликово,
ехали на собственных конях.
Вот пришла из Суздали подмога,
воевода весел и румян.
"Как зовут?" - спросил Димитрий строго.
Отвечал с достоинством: "Иван".
"Хорошо ответствовал, толково, -
князь подумал, - Краше слова нет".
"А тебя?" - спросил он у другого.
"Иоанн" - послышалось в ответ.
Все назавтра повторилось снова,
и попробуй не смутиться тут:
прибежал ярыжка из Ростова,
оказалось, Ванькою зовут!
Словно застолбили это имя
или все вокруг сошли с ума:
шлет Иванов, Углич и Владимир,
подсыпает Брянск и Кострома.
"Ох уж эти Ваньки! Надоели!" -
вскрикнул князь, доспехами звеня, -
Посмотрю, какие вы на деле,
а не то дождетесь у меня!"
Ничего, что часто были пьяны
и носили ветер в голове,
показали русские Иваны,
где зимуют раки, татарве,
шли на бой спокойно и красиво,
понимая - нет пути назад...
Что же ты стесняешься, Россия,
Называть Иванами ребят?