3-фрагм. Издержки провансальской бойни

     (предыдущий эпизод «2-й фрагмент. Из времён француской бойни»
         http://www.stihi.ru/2014/06/30/10537)

...Марк, будто кобра, прыгнул и мгновенно
под пиками крутнулся по земле.
Свои смотрели вслед благоговейно:
не многие умели в позе змей

остаться под ногами одиночкой
у вражеского строя, словно кочка.
Враги лишь тупо глянули с высот,
в шеренге первой дёрнулись, как квочки.
Безумный, но и точный же расчёт –
подрезать сухожилия господ,
расправиться с сержантом неуспевших,
за что и наказал ползущий пеших.
Такая ловкость – спорт!    Смертельный    спорт!
От дерзости бойца кто б не опешил?!

Сталь и безумство – вот его эскорт.
Марк, озвереть от ярости успевший –
прокравшийся в хлев волк, узревший скот.
По прыти – то ли кобра, то ли кот
в рядах врагов, псалмы до смерти спевших.
Кураж и риск – крутой в повторе ход
из жизни Марка. И не против пешек.
С учётом боевых уловок прежних,
такой бросок для Марка что рекорд.
Своей задумкой он доволен:     «Режь    их»! –
и тем, что дело не погибло, горд.
Не скажет, что Фортуна нерадива.
Поддастся вражий строй неотвратимо.
Смерть тут как тут – безудержный проглот.
В одну минуту рухнула плотина.

Поток гвардейцев вклинился в проход.
Мгновений драгоценных им хватило,
чтоб строй врага взломать необратимо.
Реальность превзошла дурные сны
при шансах влезть в кошмар примерно сходных.
Дик город от кровавой стал возни,
где сам себе он – жертва и охотник.

В себя пришёл Пьер только лишь на миг.
И в этот миг взор острым стал, как кортик.
Убойный образ города возник,
вскипев от сумасшедшей новизны.
Скопленья трупов – из числа рекордных.

А перекрёсток центром стал резни
еретиков особо непокорных.
Вокруг, что ни мятежник, то – покойник.
И    сколько же    душ черти в ад свезли?!
В расцвете куража и сил убойных,
гвардейцы не играли в сердобольных.
В кровавом затяжном запое злы,
католики зверели, ибо     роль     их
была не из разряда оборонных.

Что     полная     фигня, что полфигни –
препятствий вечных нет для войск коронных.
Бойцы фаланги вражьей полегли.
Резервы подойти к ним не могли –
гвардейцы не пускали посторонних,
в них тыча пики с точностью иглы,
чтоб радость испытать от     похорон     их…

Сержант не угодил в число калек.
Он, цел и невредим, ходил в героях.
Рено познал и    радость    чувств, и     боль    их.
Хотя его кололи, как орех,
и он не должен выжить был в побоях,
ему спасли жизнь опыт и доспех.

«…К врагам мой счёт на каждом     рубеже     нов.
Месть… смерть – напоминают обе жернов.
Мозги вокруг летели, будто снег!
Заговорён от Смерти… для сближенья
я с нею. Проходил, как в    сито!    Смех»! –
Рено сослаться мог на воскрешенье
своё из мёртвых    запросто,    да сверх
того купался в общем восхищенье
соратников, умноживших успех…
Карать еретиков за прегрешенья
(зачистка улиц) – тоже часть утех…
              .            .            .
Чьё импульсивно самоотрешенье,
чьё безрассудство жертвенно, у тех
и переходы в     жертвенность     мгновенны.
Сердца полны решимости и веры

в победный (и заслуженный) успех.
Но что-то вдруг не так идёт и скверно.
Отчаянье, разгромный привкус, бег.
Сказанье гугенотов сокровенно…
              .            .            .
…Чтоб меньше было мёртвых и калек,
царит Фортуна, не смыкая век,
хлопочет на пути, конечно, верном.
Принадлежит Фортуне человек,
равно как в нём принадлежит кровь венам.
Тут лишь бы     Рок    героя не отверг!

Фортуна поднимает веер вверх,
и славою овеян человек.
А коль покинет мир, то не бесследно...
В мечтах Анри о славе – фейерверк.
Надеждам доверяться можно слепо,
при этом всем врагам начистив репу.
В глазах Анри (успех в них не померк)

метанье гугенотов в муках – лепо.
Сгубили гугенотов пика, глефа,
меч, алебарда, профи недобор
и жажда разгромить святой собор…

…Пускай Анри трубил виват без блефа,
отряд ещё расхлёбывал сыр-бор.
Часть улиц до трактира «Грёзы шпор»,
пусть временно, очистилась от шлейфа
влияния врагов (до их ремейка).

Отряд теперь на их      обозы      пёр.
Бегущий превратится вряд ли в змейку.
Врага  надежд лишая на лазейку,
куда он в бегство рвался до сих пор,
и ловчую создав живую сетку,
на обыски домов сержант был скор.

– …Ты думал, мы     найдём     кого-то?  Вздор!
   Ни старца не сыскать, ни малолетку,
   а каждый заслужил – мерзавец – клетку!
   Сбежали  все – могу сказать на  спор.
   Ни доброй кухни, ни интима к лету.

   Доходов никаких, вестимо, нету.
   А некогда тут был немалый сбор.
   Шумели постояльцы. За монетку
   однажды я завлёк сюда субретку
   на час. Лиз не тянула на фавор, –

Рено болтал, но уповал на сметку.
Сержант и Пьер на постоялый двор
свернули провести вдвоём разведку. –
    Ты зыркни поперёк двора да вдоль.

    Ну, хоть кого тут     сделаешь     вдовой?
– Покинули жильё, как птицы ветку,
   и плакаться не      станут      нам в жилетку.
– Мятеж до      разоренья      всех довёл.
   Уж сколь мы здесь – и ни единой морды!
   Всё брошено на полный произвол.
   Но я не дам, чтоб их добро грыз вор.
   Всё б съесть! Но опосля не до дремоты…

   Хозяева, похоже, гугеноты.
   Ищи-свищи их в чёртовом углу.
   Ни отдыха теперь тут, ни работы.
   Вот хоть бы одного узреть слугу!

– Какой-нибудь мальчишка безбородый
   угрозы не     несёт     для нашей роты…
– Не видно никого. И ни гу-гу.
   К остывшему придём мы очагу.
   На месте, ястребок мой большеротый,
   возьмёшь с меня монету, коль солгу.
– Придём в конюшню – поищу в стогу…
– Не грех беспечным выглядеть наружно,
   но осторожным, бдительным быть нужно.
   Пьер, на тебе, на быстром молодом,
   ответственность за тыл щас и потом.
   Пойдем-ка, глянем, с чем у них конюшня,

   а лучше сразу мимо в     дом     пойдём,
    заглянем и на кухню, и в кладовку –
     терпеть я не намерен голодовку.
Пьер, вытащив из ножен эспадон,
пошёл, держа его наизготовку,

за доблестным сержантом – тот свернул
в дом от конюшни,    чёрта    помянул
угрюмо вкупе с бандой гугенотов.
Готов пешком носиться, как намётом,
по-прежнему вынослив, словно мул,

с победным ликом, славою увитым,
Рено цедил: – Прощупаем, что видим;
     прочешем, что не    видим,    на корню.
     Кто дьявольским глядится неофитом,
     такого гугенота я убью.
Вдыхавший долго гарь до омерзенья,
Пьер выдохнул: – А в горле – сухость, жженье.
        Глоток необходим, да не один.
        Покрепче бы, до головокруженья,
        чего б найти, хлебнуть из горловин.
– Хмельное? Завсегда мы с уваженьем…
   Бурдюк с вином – из равных половин.
   Суть утвердим своим у нему движеньем...

Реакция у Пьера – вновь с везеньем.
Движенье     ветерка     ли уловил,
иль тень он боковым увидел зреньем?
Притом что Пьер дал волю подозреньям,
на уровне чуть выше головы
сверкнувший меч опасным стал виденьем.
Еретиков-мятежников идейно
Пьер бы с     корнями    выжигал, а вы
сочли: за миражами се ля ви?
Мол, с перепугу дёргаться зазорно.
Но разве для бойца что иллюзорно?!
Врага в любых     условиях     вали,
себя за интуицию хвали!

Меч разве ж выпускать на волю вздорно?..
(Куда ж от подсознанья-то уйдём?!)
Вбок и назад куда-то чередом
меч дёрнулся (без ножен-то просторно)
и словно прыгнул сам, а с ним – ладонь.
Не   локтем     врезал. И не салабон.
Пьер сделал всё мгновенно, рефлекторно.
Направлен, куда нужно, эспадон
(взглянув, Пьер содрогнулся непритворно)
прошёлся острым кончиком – пардон –

по тоненькой фигурке в женском платье!
(Увы, не цирк, уже и не бесплатный.)
Стоявший изначально боком к ней
Пьер, развернувшись, белым стал, как мел.
При виде юной     женщины     опрятной,
поступок осознав, он обомлел.
Спешить – халатно? Уж куда халатней!
И что ж в      руках      противницы безлатной
увидел Пьер с отвисшею губой?
Клинок     она взметнула над собой –
тяжёлое внушительное жало!
На мясника сержанта (не гурьбой)
с двуручником полезла девка в бой?!
Ужели сумасшедшая? Нью-Жанна!
Больна? И не приставлен к ней конвой?!
Тот меч, что был нацелен на сержанта,
она ещё в руках (в пылу азарта)
удерживать могла над головой.
Воительница стала б таковой:
кровавая и      ей      насущна жатва –
три     шага     оставалось до сержанта.
Юнец, перепугавшись сам  изрядно,
глазам     своим не верил, но обратно
он жизнь уж не вернул бы ей в тоске,
раскаявшись молчком, но многократно.
Да как он в этот     ужас     влип?! И с кем?!
Мгновенно перестав быть одиозным,
себя Пьер обозвал     жуком     навозным…
«…Висела жизнь моя на волоске, –
необратимо сделавшись нервозным,
Марк спохватился. – Вряд ли б я успел
закрыть себя в ответном бы броске.
Спознался бы с     обозом     труповозным…
Всё это нагадали мне по звёздам –
прогноз был не из ряда ахиней.
И что ж     выходит     с родом баб стервозным?
Мясник беспечен, а ханжа – хитрей?!
Крута! Не надо     провожатых     ей.
Коль чёрт в игре, не пробуй на     авось     с ним.
Вот бо'рзая! – смекнул сержант. – Эге!
Да ты, Пьер стал чувствительно-нервозным»!..
На вид Нью-Жанне (в платье налегке)
годков семнадцать, коль считать по вёснам.
Воительница встала в столбняке
и в ужасе смотрела на      живот     свой...

     (продолжение в «4 фрагмент. Между жизнью и смертью. Милосердие или...»
           http://www.stihi.ru/2017/10/09/5617)