О поэтическом служении

О «поэтическом служении»


    Нет, это не поэтизирование служения, и не приспособление к какому-то служению самой поэзии, да это и не требуется – они сочетаются естественно. Ведь служение предполагает идеал, предполагает любовь, жертву.
    «...Мы же в молитве и служении слова пребудем...»(1) Служение слова... Жизнь, совершаемая служением, – здесь её полнота, её голос. И «поэзия есть чувство собственного существования»(2).
    Вообще, удивительно, как часто Господь избирает для пребывания на земле Своей радости самые хрупкие и непрочные строения. Кажется, ещё одно дуновение какого-нибудь случайного ветра, ещё одно неосторожное прикосновение одного из прохожих, и всё рухнет, – разрешится к худшему ситуация, разойдутся в разные стороны люди, исчезнет то, что было хранителем прекрасного и даже святого, и останется лишь память, не имеющая сил утешить, хотя приносящая слёзы и оставляющая надежду...
    Ведь существование наше – в неполноте, то есть жажде, всегдашней необходимости восполнения. Так что же тогда означает «пребыть в служении слова»? Кто служит? Думаю, не только, даже не столько человек, сколько самое Слово, а мы – пребываем в Его служении, как и сказал Он: «Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нём, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего»(3).
    И вот, в очередной раз споткнувшись, скажу себе: не стоит пленяться своей мыслью слишком глубоко: сделав шаг в соответствии с ней и видя, что он удачен (не происходит взрыв), не торопись делать по ней, словно бы оттого уже совершенно верной, и следующий, чтобы не оказался он ошибочным – а вдруг это было лишь нечаянным совпадением? Но пусть будет каждый новый шаг – точно первый и, может быть, единственный. Преподобный Антоний Великий так относился к каждому новому дню: подвизался в нём, словно бы только что начал: «...Жив Господь сил, Емуже пpедстою пред Ним днесь(4). Ибо, по замечанию Антония, пророк, говоря «днесь», не прошедшее измеряет время, но, как бы непрестанно полагая еще только начало, старается каждый день представить себя таким, каким должен быть являющийся пред Бога, то есть чистым сердцем и готовым повиноваться не другому кому, но Божией воле»(5).
    Потому служение это – всегда предстояние, а «предстоящий (Богу) дух призван, а призванный человек ответствен»(6), ведь «много званных, мало же избранных...»(7) Тогда званные – это те, кто предстояли Богу, то есть, ведали, живо чувствовали Его, избранные же – сохранившие Ему верность, что совершается в каждодневном, даже ежечасном выборе. И тот, кто верно и постоянно избирает Божие – тот избранный.
    «Любить это значит служить возлюбленному, и обратно – служение может иметь последствием любовь»(8). Это означает «поэтическое служение», – Ему, Слову. Но «...всякий, любящий Родившего, любит и Рожденного от Него. Что мы любим детей Божиих, узнаём из того, когда любим Бога и соблюдаем заповеди Его»(9). А заповедь поэту – всегда быть на страже, всегда представлять себя в посредство... И голос Его может настичь нас когда угодно, и всякий раз, когда бы Он не позвал, поэт говорит: «Вот я»(10).
    «Поэзия – образ божественной благодати, и потому, что она раскрывает то, что едва сквозит в естестве, и потому, что сквозь естество проглядывает Царство Божие. Поэзия, сама того не зная, дарует нам предчувствие сверхъестественной жизни, смутную тягу к ней. Я вспоминаю слова Бодлера: “Через поэзию, и сквозь поэзию, через музыку и сквозь музыку провидит душа те радости, которые ждут нас за гробом”. “И когда, – продолжает он, – какие-нибудь чарующие стихи вызывают на глазах слёзы, то слёзы эти свидетельствуют не об избытке наслаждения, а скорее о некой нетерпеливой скорби, о мольбе нервов, об изгнанной в мир несовершенства природе, которая желала бы немедленно, на этой самой земле, обрести открывшийся для неё рай”»(11).
    Эта жажда во всём, повсюду сопутствует внимающему (поэту), она – способ его жизни, и потому он может сказать: «Я не ищу поэзию. Я жду, когда поэзия посетит меня»(12). Поэтическое служение – это просто внимательная жизнь, предстоящая, доверяющая Богу, она невынужденна, свободна, ищет естественности которая в том, чтобы следовать Слову.
    Поэзия подобна священнослужению – таков накал. И поистине удивительна плодовитость юности, в нём живущая... Ведь поэтическое служение не только в писании или чтении стихов, оно простирается дальше, её место – в жизни. Потому тот, кто знает её вкус, ощущает: «Что есть, так это охлаждение сердца. Всеобщее. Показатель – поэзия. Место её в жизни уменьшается»(13). И тогда она означает хранение:
    «Если был густой туман – средний ход, почти вслепую. Из незримого только один шаг –
    и появлялся мыс, совсем рядом.
    Ревущие сигналы, каждые две минуты. Глаза читали прямо по незримому.
    (Лабиринт был у него в голове?)
    Минуты шли.
    Мель и шхеры знал, как стих из Псалтири.
    И это чувство “сейчас мы вот здесь”, его необходимо сохранять, как будто несёшь сосуд,
    доверху полный, и не имеешь права его расплескать»(14).
    И в этом есть единственная правда, которая слышит и видит, и в изумлении повторяет пережитое, посетившее её, единственное в тот момент открытие, подобное всему остальному миру и вместе неповторимое, поскольку на краткий миг оказалось ровной гладью, тающим следом, рябью ветра на воде...
    «Рассказ потерял бы смысл, если бы автор знал его смысл. Рассказ имеет смысл только в том случае, и этот случай и имеет место на самом деле, если автор не знает ни почему, ни как, ни для чего написан рассказ. Единственное “для чего”, которое здесь было, да ещё и в какой сильной мере было, – это он написан для того чтобы он был. А если бы его не было, если бы он вообще не был написан? То для автора это было бы изменой. Изменой правилу, закону? Нет: тому изменой, смысл чего для автора опять же неясен и что проясняется по мере того, как такая проза и такие стихи появляются»(15).
    Говорили многие из великих писателей и поэтов: «Если можешь не писать – не пиши». Или так: «Пиши лишь в том случае, если не можешь не писать»(16). И это подобно изречению преподобных отцов(17): «Не будучи вопрошаем – не говори».
Но это всё же лишь половина дела.
    Случается, может пресекаться то властно влекущее дыхание, или человек, ощущая его, страшится – оттого, что служить ему флейтой отнюдь не всегда наслаждение, а наоборот – страдание(18). Посему, в этом состояние находясь, если и может не писать поэт, но он тогда – не то, чем быть должен(19).
    И тогда он – «снова в муках рождения...», и это потому, что только так, в отрицающемся себя превосхождении до потери души(20), в слове человеческом прочно говорит Слово Божие, Христос(21).

(1) Деян. 6, 4.
(2) М. Мамардашвили, Как я понимаю философию.
(3) Ин. 15, 5.
(4) 3 Царств 18, 15.
(5) Свт. Афанасий Великий, Житие преподобного Антония, 7.
(6) И.А. Ильин, Путь к очевидности, гл. 3 О чувстве ответственности.
(7) Мф. 20, 16.
(8) Ф.К. фон Баадер, цитата по Горазд Коциянчич, Ведение в христианскую философию, гл. 8.
(9) 1 Ин. 5, 1-2.
(10) Так отвечал Авраам, Иаков, Иосиф, Моисей, Самуил, Исаия...
(11) Ж. Маритен, Ответ Жану Кокто. Ch. Baudelaire. Notes nouvelles sur Edgar Poe. Pr;face aux...
(12) Эудженио Монтале, цитата в его биографии в Википедии.
(13) Даниил Гранин, Заговор.
(14) Т. Транстрёмер, Балтийские моря I.
(15) В.В. Бибихин, Новое русское слово 3.
(16) Например, Р.М. Рильке в «Письмах к молодому поэту».
(17) Можно сослаться на Алфавитный патерик, где неоднократно встречается подобная установка.
(18) В этом смысле высказывался Поль Верлен.
(19) «Испытывайте самих себя, в вере ли вы; самих себя исследывайте. Или вы не знаете самих себя, что Иисус Христос в вас? Разве только вы не то, чем должны быть» 2 Кор. 13, 5.
(20) Мф. 10, 39.
(21) Гал. 4, 19.