О трудностях хождения

    Наступил гололёд. Кому-то до этого, может быть, нет никакого дела, а мне – очень.
    Но что, собственно, такое этот гололёд?
    Это – время, это такое время. Хоть оно и занимает некое место в пространстве, всё равно это более – время. Я хочу сказать, что оно предельно противоположно тому состоянию, когда земли вообще – словно бы и нет, когда и самое время не имеет никакого значения, и хотя и не прекращается (иначе как бы замечали все эти изменения, пока мы тленны?), но отошло и спряталось и стоит, как большой и отличный (с бамбуковой рукоятью!) зонтик в тени, который раскрыли после дождя, чтобы он просох, да и забыли о нём, потому что дождя уже нет и не будет ещё дня четыре.
    Так вот. Теперь – не это, теперь – гололёд. Довольно-таки сердитое, надо вам сказать, время. Сердятся прохожие, сердятся водители, даже урны на улицах стоят как попало. Ну, а птицы... Что до птиц, так они вообще – обезумели. Ну как же! Ведь пришла весна. Но до неё для начала надо ещё добраться, а вот это теперь как раз и проблема. Иногда приходится ходить и на четвереньках, а иногда и вовсе – носом по земле, точнее, по льду. А очки... ох, они уже улетели куда-то вслед за птицами, и теперь я точно их уже никогда не увижу.
    Впрочем, это прекрасно – видеть всё приблизительно. Ведь иногда даже кажется, что чтобы по-настоящему увидеть вещь, надо закрыть глаза. Всё равно мы её помним, какая она. А вот так, приблизительно... Тогда рядом с нами и эта вещь (ну, например, мир; или птица; или дерево – у них ведь уже проклюнулись почки; или мой сосед дядя Женя – «э-эй, здорово!», – кричит он мне с другой стороны улицы, а его почти что не вижу), и то, что больше этих вещей.
    А всё потому, что я упал, поскользнувшись, и прислонился обезоруженной своей физиономией прямо к земле, почти непосредственно, если не считать нескольких сантиметров льда – всё равно всегда ускользает какой-то остаток, нечто непостижимое, и даже в земле. Вот так. Пришло время, что нужно теперь о ней вспомнить, о том, из чего я и сам состою, а не только урны, трамваи, несимметричные ботинки или бибикающие автомобили.
    Как ни странно, в этом льду отражается небо. Что-то клевавшие здесь ликующие беспечные воробьи и задумчивые настойчивые голуби, теперь все испуганные, впопыхах как попало разлетаются в разные стороны. Ко мне подбегают: «Как вы? Вы ничего не сломали?» А я думаю про себя: «Нет, починил...» – Даже в этом вот тоненьком льду, прикрывающем теперь перемёрзлую землю, отражается небо! Как ни удивительно, и она имеет покров, непостижимый, как отражение, не говоря о самом его небе...(1) И в нём отражается небо!
    Можно спросить: Да причём же вообще этот лёд, и паденье, и небо? Да, это всего лишь образ – вроде вишни в чашечке кофе, если нет рафинада и пришлось положить немного варенья. Но как говорить об этом, если не в образах? Как говорить об Этом, всегда ускользающем, драгоценном, Которому только смотришь вслед, до вскипающих под очками слёз? Как говорить о Нём, Победителе ада, если я никогда не удерживаю Его, потому что беспрестанно валюсь вниз, к земле, как тряпичная кукла? А Он поспешно подставляет Свои руки и ловит меня внизу, у самой этой земли, и, дыша теплом мне в глаза, встревоженно спрашивает: «Эх, как же ты, брат... ты не ушибся?» А я...


(1) Здесь вспоминаются слова свт. Феофана Затворника о том, что душа имеет светоносную оболочку, посредством которой соединяется с телом и в естестве которой ангелы и святые видят людей (например, в 13-м Письме о духовной жизни). Преподобный Силуан Афонский в своих дневниковых записях неоднократно говорит, что ангелы и святые, пребывая во Святом Духе, в Нём видят нас и слышат наши моления.