Любовь и танки

Нет, нам не было грустно, нам не было жаль,
Несмотря на осеннюю даль:
Это – ясная, твёрдая, верная сталь,
И нужна ли ей наша печаль?
                (А.Блок.)
Счастлив тот,
кто полюбит в акации цвет,
Кто на даче
встречает холодный рассвет,
Кто под вечер
спускается к тёплой реке,
Кто садится
и видит огни вдалеке,
Кто читает
стихи над вечерним костром,
Кто, обнявшись,
с любимыми едет в метро,
У кого ещё
целая жизнь впереди,
У кого
автомат не висит на груди.

Но встаёт
предо мною октябрь в крови,
Если я
вспоминаю о первой любви!

В этот месяц
летела с деревьев листва.
В этот месяц
мне адом казалась Москва,
И от Пресни
до спальных районов вдали…
Там, где бесы,
повыпрыгнув вон из земли,
Там, где черти,
невидимы глазом живым,
Пляску смерти
справляли по всем мостовым.
И на улице,
пьяный завидев ОМОН,
Сей же час
к тротуарам с обеих сторон
Жались люди,
лицом не встречаясь к лицу,
И пугливо
машины неслись по Кольцу,
Где, касаясь
главой потревоженных туч,
Белый дом
реагировал шумно на путч,
И столичный
прервав безмятежный покой,
Муравейник
кипел за Москвою-рекой.
И под ним
собирался тогда стар и млад,
Был прикован
к балкону торжественный взгляд,
А на нём
депутаты метались, оря…
И кровавым
рассветом вставала заря.

И в метро
к эскалатору каждый из нас
Прикасался,
Увы, не в последний ли раз?

Мы сходились,
Мы знали: нас могут убить!
Мы считали
часы и спешили любить.
Мы на время
забыли про дачные сны,
Мы боялись
тогда не дожить до весны,
Мы сидели
тогда на холодных ветрах,
Зная: скоро
с листвой обратимся мы в прах.

Мне не жаль
ни напрасно растраченных сил,
Ни цветов
у подножия свежих могил:
Наша жалость
им вряд ли покажется впрок,
Наши вздохи –
плохой патриотам урок.
Мне теперь,
как отходят события вдаль,
Одного
чувства доброго, светлого жаль…

Было холодно, зябко,
лил дождь проливной.
Ты у Белого дома
столкнулся со мной.
Ты стоял у костра,
ты всё время курил,
Ты о Боге
как с равной со мной говорил,
Ты кричал
через рацию что-то своим,
Ты подмигивал мне:
«Ничего, победим!»,
Ты Руцкому 
молился как первый фанат,
Ты рассказывал
мне об устройстве гранат,
Ты внушал:
«Мы должны отстоять Белый дом!»…
Я тебе
говорила совсем о другом.

Я тебе говорила:
«Есть сад у меня
Над Пахрой.
Как дождёмся весеннего дня –
Приезжай
ты на майские праздники к нам:
Я тебе
покажу наш Дубровицкий храм,
Я тебя
утащу от московских газет,
Я тебе
наломаю сирени букет,
Я тебя
уведу в наш подольский простор,
Мы с тобой
разведём над рекою костёр,
Ты на Горьковской
ветке ещё не бывал,
Ты не видел
наш маленький старый вокзал.

Я тебе,
в подтверждение сказанных слов,
Начинала
описывать всё с пустяков –
Что наутро
в Пахре голубая вода,
А за лесом
ритмично шумят поезда…

Ты смеялся
и близкою смертью стращал.
А потом
ты уверенно мне обещал:
«Я приеду,
когда разберёмся с дерьмом!»
Я – профан, не политик,
Но знала, о ком.

Я глядела
Тебе завороженно в рот,
Я вела,
Как девчонка в шестнадцать ведёт.
Ты кокетничать
Право за мной признавал
И меня
Камуфляжем своим укрывал.

В восемь пять мы узнали:
у Штаба  – беда.
Я рвалась:
я хотела поехать туда.
Ты твердил,
что меня не отпустишь одну.
Я не знала тогда,
что пришла на войну!

И сегодня,
когда наступила весна,
Я под вечер
сижу на участке одна:
Я сижу –
вспоминаю о друге своём.
Тихо тлеют
угли на участке моём.

Тянет мятой
с вечерних нагретых полей,
Вновь за речкой
залился в кустах соловей,
Глянь – под будкой
сирень расцвела каково,
Но скажите:
ломать мне её для кого?

Год унылый,
Прошедший неведомо как…
Мне постылы
Кривлянья кремлёвских макак!
Оттого
Не сочтём мы поныне потерь:
Кто стрелял,
Тот сидит в этом доме теперь.

Но – поверь:
я не слушаю этих речей!
Мне дороже
В лесу беззаботный ручей,
Мне дороже
Пахринская тёплая ночь,
Мне дороже
Всё то, что немыслимо мочь.

Брошу хворост:
поярче зажгу огонёк,
Чтоб его
разглядеть ты свободнее мог.
Так спускайся:
давай у костра посидим
В тишине,
Пусть вдохнём горькой яблони дым.
Я тебе
расскажу об успехах своих –
И тогда
ты порадуйся молча за них.

Я тебе расскажу,
что кончаю лицей,
Что учитель
доволен оценкой моей,
Что, окончив,
я скоро поеду в Москву,
Буду точно
экзамен держать в МГУ,
Что родители,
мать от меня без ума.

Ты же мне
не рассказывай… знаю сама.
Я сама
понимаю: не надо о том!

Лучше в дачу
давай осторожно пройдём:
Мы залезем
на маленький старый чердак,
Ты рукою
возьмёшься за низкий косяк,
И пойдут,
жёлтым глазом сверля темноту,
Поезда,
гулким эхом стуча по мосту,
И пронизанный
будет наш сад тишиной,
И всю ночь
до рассвета ты будешь со мной.

А наутро,
под первый будильников звон,
Царской негой
глубокий скуёт меня сон.
И когда
вдалеке загорится восход,
Ты неслышно
вернёшься на свой Небосвод.

Я проснусь
пополудни от солнца луча –
И опять
буду я вспоминать сгоряча:
То ли ветер
тихонько окно затворил,
То ли ты,
уходя, его вправду закрыл.

Будет тёплый,
весенний и ласковый день.
Мне в окно
снова ветку протянет сирень.
Но погожий
на даче моей выходной –
Он, как прежде,
ничто для меня для одной.

Выйду к речке
на берег родимой Пахры:
Вновь увижу
знакомые с детства дворы,
Вновь в молчанье
склоняются ивы к воде.
Но в журчанье
тебя не услышу нигде.

Где же ты?
Затерялся поныне твой след:
На могилу
намёков и призрачных нет,
И о том
знает только под Домом река  –
Но она
унесёт эту тайну в века.


Но когда
обитатель космических сфер
Запоёт
о любви многолюдных пещер
И, в свои
камуфляжи на сцене рядясь,
Будет в прошлом
отыскивать что-то, трудясь,
То пускай
совершенный уже человек
Заглянёт
в наш двадцатый издёрганный век
И, пройдя
сквозь веков непролазный туман,
Вспомнит пусть
баррикадной джульетты роман.