Некрасивые камни. Город

    По воззрениям дальневосточных устроителей садов и парков, созидателей ландшафта как стихотворения, «некрасивые» камни тоже должны находить своё место среди «красивых», поскольку так естественно. Слабое, несовершенное – нуждается в любви, восполнении того, кто узнал, что сам он – наполнен, и всегда нуждается в наполнении. Подражание естественному, природе, её разрушаемости, преходящести было важным мотивом их созидания. Но что такое здесь это естественное состояние? То, что стало с тварью после падения человека. Потому вот это присутствие несовершенного, повреждённого и исчезающего в создаваемых изображениях есть радостопечалие. Лишившись полной опоры в вечности Божией, творение бессловесно ищет в ней исцеления. И тогда такой пейзаж вызывает во внимательном созерцателе плач и искание благодати...
    Вот принцип китайских антологистов(1) (так и в Японии Фудзивара-но Тэйка построил свою антологию «Сто стихотворений ста поэтов»): должна быть полнота форм; есть камни прекрасные и совершенные, есть не столь ровные и цветные, однако если не будет вторых, нет полноты. «Для китайца отдельное стихотворение, за редким исключением, не есть значимая поэтическая единица, для него важнее поэтический цикл, антология, то есть некоторая поэтическая протяжённость. Антология – это определённый поэтический пейзаж. Как в природном пейзаже бывают красивые и некрасивые фрагменты, так же для китайца в поэтическом ландшафте, наряду с достижениями, должны быть стихи, не вполне соответствующие вершинному уровню, но создающие общую картину, – если их изъять, картина будет ущербной. Поэтому составление антологий – сложная работа, в которой значимо как включение, так и не-включение какого-то поэта»(2).
    Как, впрочем, сложной работой бывает самая наша жизнь, поскольку она сложна – т.е. состоит из многого, и это многое – неоднородно, так сказать, Вавилон... Но то, что было рассеяно по земле при строительстве башни, было собрано в нисшествии Духа.
    «Только собрание с продуманной композицией, состав которого, с одной стороны, отражал некоторую устояшуюся антологическую норму в отношении имён – не только самые великие, но и поэты второго, даже третьего ряда, даже вовсе безвестные стихотворцы попадали в изборники, чтобы с наибольшей точностью воссоздать ландшафт словесности, её взлеты и падения; с другой стороны, все известные собрания несут на себе отпечаток личности их создателей, их литературных симпатий и антипатий»(3).
    Это подобно тому, как некие «более нежели пятьсот братий»(4) явились свидетелями явления Воскресшего Христа и всё же остались безвестными или как «некоторые жены»(5), пребывавшие с апостолами и Материю Иисусовой единодушно в молитве, присутствовали при избрании Матфия вместо Иуды, приняли вместе со всей Церковью Сошествие Духа, и также остались неизвестными, – все они, скромные и незаменимые, драгоценные повсюду, – разве возможно без них?
    «Нет хорошего лица, если в нём в то же время нет “чего-то некрасивого”. Таков удел земли, в противоположность небесному – что “мы все с чем-то неприятным”»(6). И это – как и утекающее, насколько возможно достигаемое совершенство – отсылка к вечному.
    Но вместе – насколько же ты противоположно смешению, слово! Цельнолитно, сходящее ниоткуда, сживляешь самое разнородное, но вместе – исцелённое. Исцелённость – вот твоё свойство. Природы, природы, сплетаемые воедино, создающие – словно бы в извержении укрытых глубин земли и последующем наполнении осадочным, натекающим постоянно, создаются прекрасные камни, агаты, ониксы и подобное – странное, пёстрое слово, испещрённое, как одежды Иосифа письменами многих племён и кровью. Очи всех ищущих – в нём.
    Потому и сказано: “Негоже пренебрегать речушками и реками издревле во множестве текущими”(7).

    В Поднебесной всегда, узнав о красоте,
    начинают осуществлять красивое.
    И вот – уже безобразное.
    Всегда, узнав о совершенствовании,
    начинают осуществлять совершенствование.
    И вот – уже не-совершенствование.
    В контакте наличия и отсутствия
    происходит рождение(8).
    Итак, некрасивые камни – это умение скрыть за «скудельностью» сосуда драгоценность хранимого, умение дополнить совершенное немощью, нуждающейся в Божием восполнении, а посему – умение расти, рождаясь заново каждый новый день. К тому же поставление рядом прекрасного и убого – проявление любви, ведь если бы было всё совершенным, где бы она проявилась, поскольку начинаем мы её (и иного не помним) с жалости?
    Некрасивые камни или, точнее, присутствие их – в жизни человека неподдельность, непоказность, естественность, хотя и немощная.
    «Один из отцов рассказывал об авве Феодоре Фермейском: пришёл я однажды к нему вечером и застал его одетым в раздранный левитон; грудь его была обнажена, и кукуль лежал пред ним. В то время пришёл какой-то сановник видеть его. Когда он постучался, старец вышел отворить ему, и встретивши его, сел в дверях, чтобы поговорить с ним. Я взял конец мафория и прикрыл его плечи. Но старец протянул руку и бросил его. Когда сановник ушёл, я сказал ему: Авва, что ты это сделал? Человек приходил к тебе за назиданием, а не за тем, чтобы соблазняться. Старец отвечает мне: что ты мне говоришь, авва? Неужели мы доныне служим людям? Мы сделали, что нужно, а прочее нас не касается. Кто ищет назидания, пусть назидается; кто хочет соблазняться, пусть соблазняется. Я буду встречать людей так, как меня застанут. И приказал ученику своему: если кто придет, желая видеть меня, не говори ему чего-нибудь, как бывает у людей; но если я ем, говори: он есть; если сплю, говори: спит»(9).
    «Красота подвижна, и “Красота хромает”(10). А созерцание, принадлежащее к совсем иному порядку, – разве не хромает и оно тоже? Точно так же как Иаков хромал после своей борьбы с Ангелом(11), говорит Фома Аквинский, созерцатель хром на одну ногу; ибо, познав радость Божию, он пребывает слабым с той стороны, какой он опирается на мирское»(12).
    Как можно увидеть – я не говорю: понять, а увидеть, почувствовать – смысл этих вещей, «некрасивых камней»?
    «Вещи говорят с нами, когда мы сами открываемся им навстречу, когда мы не мешаем им предстать пред нами такими, каковы они суть – так же как другой человек раскрывает себя нам, когда мы внимаем ему, а не оцениваем его, когда мы лишены предвзятости и обретаем особую настроенность, меняя наши привычные, обыденные установки. Существенно, что подобные идеи задолго до того, как они были в таком виде сформулированы Гуссерлем и Хайдеггером, прочитываются в практике и художественном методе Сезанна, Пикассо, Рильке»(13).
    Так появляются и минуют нас события, приходят в нашу жизнь мимолётные встречи, незаметно меняя её, как всякий в городе камень или дерево, скамейка и поржавевшая ограда, – на всё это, как на нотный стан опираются еле слышные ноты, составляющие неповторимое нашей жизни. Они драгоценны, текущие мимо, едва отмеченные нашим вниманием...
    Виденье этих лиц в толпе несметной –
    Как россыпь лепестков на чёрной мокрой ветке(14).

    И это Город. В нём всё едино и всё разрозненно, он может быть и пустыней, и «садом ходящих деревьев», заповедным скрещением линий оповещая идущих о сгущении неба...
    Они рождаются по-разному: одни являются сразу сами, неименуемые и неназванные, и лишь потом вкус или какое-то нечувственное обоняние открывает их имя; у других же вначале является название во всей своей многообещающей таинственности и красоте, и дальнейший путь весь превращается в ожидание откровения, созидание несуществующего в осязании образа из воздуха... Таковы они, слова-мелодии.
    Но город, чему он подобен? Конечно, город городу рознь. И всё же теперь, пожалуй, всё более появляется в них некая общность.
    Обитая в нём как тень, как дерево среди людей или странник посреди леса, быть может, почувствуешь немного, в чём его красота. Некрасивое лишено жизни; но как некрасивое? Вот, например, Зона в «Сталкере» – красива ли она? Пожалуй, нет. Это тоже нечто вроде некрасивого камня, но особого рода. Подобные камни не лишились красоты, они укрыли её внутрь.
    И тут открывается огромное пространство внешней серости и бесконечной красоты. Такова была Матерь Божия, таковы преподобные и все святые, таков, быть может, благородный человек...
    Итак, некрасивые камни бывают разными, но все они открывают в этом мире возможность любви. Жалко, в самом деле, состояние человека – легко ли нам представить любовь вне жалости? Конечно, это нелегко, потому что это невозможно; ведь мы в повреждённом мире. А вот Троица, Отец, и Сын, и Дух, пребывают в любви, и их любовь иная, потому что там нет несовершенства. И все святые спасшиеся, потому что там нет повреждения, как нет и внешнего неравенства, потому что сокровенное имя каждого знает только он сам и давший его Господь...
Город. Как найти в тебе красоту, лишённый естественности, лишённый тайны; где жизнь людей подобна тесно сплетшимся побегам растений, тающих в затенённом подлеске? Опираясь друг на друга, и вместе с тем лишая друг друга силы, тянутся они к свету...
    Не думаю, чтобы этому могло помочь то, что называется поэзией абсурда, и всё же абсурд, как точка изумления, восхождения к большему, причастен к тому. Странник. Вот, кто обретает красоту. Потому что и приносит её и хранит – Странник.

    ...Убрать совсем –
    Решение простое!
    Не омрачить свой взгляд
    Печалью скуки...
    Но как темно теперь окно
    Пустое
    И как пусты
    Глаза мои и руки(15).
    Некрасивые камни – это память о неполноте. И ещё – о трагедии этого мира. И ещё – о Боге. Оказывается, многое без них невозможно. И они также свободны, как и некто свободный, идущий по улице и ищущий Бога во всём. Они приносят ему – каждый – своё послание, но может ли он по этой причине присвоить их? «Стараясь что-то понять, делаешь это непонятным»(16).
    Ну, вот один пример такого подхода, странного языка, самой угловатостью своей однако же говорящего многое, если не всё: мы в мире едины. «Чтобы понять органическое единство мира и творческую активность находящихся в нём существ, необходимо идти сверху от Абсолютного к множеству сверхвременных и сверхпространственных подлинно субстанциальных деятелей, спаянных единосущием, и далее к творимым ими событиям, содержание которых они оформляют сообразно принципам пространства и времени»(17).
    И вместе страх потери, утраты останавливает любовь, не даёт ей развиться. Как здесь могут помочь некрасивые камни? Ведь могут...
    ...Ведь иногда случается,
    Что даже кухонный табурет
    Излучает свет.
    Потому что небесный огонь,
    В самые тупые вещи
    Вселяясь порою,
    Осмысляет время, самое пустое...(18)

    «Кухонный табурет...» Вспоминаются стулья и башмаки Ван Гога...
    «Вокруг развалины, ограда упала и исчезла в густой траве. В одном месте натянута рисовая верёвка, отмечающая местоположение малой кумирни, рядом стоят камни, названные именами разных богов. Полынь и грусть-трава повсюду растут привольно, но именно это запустение пленяет душу больше, чем чинное благополучие иных святилищ»(19).
    Так некрасивые камни выводят на главное.
    «Исходя из вещей, искусство исходит из всех сразу: его начало в самом отказе выбирать. Если же художник среди вещей начинает искать “красивые вещи” – он предаёт бытие, а с ним и искусство. Рильке, напротив отказывается “выбирать между красивым и некрасивым. Каждая вещь – это всего лишь пространство, возможность и право наполнить её тем или иным содержанием остаётся за мной. Не отдавать предпочтений, ничему не отказывать в доступе к видимости, к изменению, исходить из вещей, но из всех вещей”»(20).
    Ну вот, хорошо, так в чём же смысл «некрасивых камней»? Попробуем так: «Когда бытия не хватает, когда небытие обретает власть, человек полностью историчен. Но когда бытия не хватает, отсутствует ли бытие?.. Когда не хватает бытия, бытие всё-таки есть, хотя и глубоко сокрыто. Для того, кто приближается к этой нехватке, такой, какова она в «сущностном одиночестве», приходящее к нему навстречу есть бытие, присутствие которого возникает благодаря отсутствию бытия, уже не сокрытое бытие, но бытие в той мере, в какой оно сокрыто: само сокрытие»(21).
    А потому и не требуется пленять слушателей прекрасными оборотами речи или особенными какими-то жестами: «Верные речи некрасивы. Красивые речи неверны»(22). Потому что некрасивые оставляют пространство для тайны: «...Когда “Я” принижено (по крайней мере, если энергия не пытается возвысить его в желании), мы знаем, что мы – не это. Очень красивая женщина, рассматривающая своё изображение в зеркале, вполне может полагать, что она есть это. Некрасивая женщина знает, что она не есть это»(23).
    И может быть именно поэтому она гораздо лучше знает о том, что такое есть то близкое и неизвестное, неуловимое и оставляющее свои следы повсюду, – это. Их жажда прекрасна, как жизнь.

(1) И.С. Смирнов, Интервью, Китайцы ценят в литературе пресность.
(2) И.С. Смирнов, Шэнь Дэ-цянь и антологическая традиция в Китае.
(3) И.С. Смирнов, Шэнь Дэ-цянь и антологическая традиция в Китае.
(4) 1 Кор. 15, 6.
(5) Деян. 1, 14.
(6) В.В. Розанов, Опавшие листья 2.
(7) Слова «почтенного Ду», цитата в И.С. Смирнов, Шэнь Дэ-цянь и антологическая традиция в Китае.
(8) Лао Цзы, Дао дэ цзин, Второй чжан.
(9) Алфавитный патерик, авва Феодор Фермейский 26.
(10) Жан Кокто. Raymond Radiguet.
(11) Sum. theol., Н-Н, 180, 7, ad 4.
(12) Ж. Маритен, Творческая интуиция в искусстве и поэзии, гл. 5.
(13) О. Кривцун, Артистизм как соблазн соперничества искусства и жизни.
(14) Э. Паунд, На станции метро.
(15) Стефан Георге, Высохший цветок.
(16) Ле-Цзы, гл. IV.
(17) Н.О. Лосский, Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция.
(18) Сильвия Плат, Грач под дождём.
(19) Мацуо Басё, В открытом поле.
(20) Морис Бланшо, Опыт исступления в искусстве.
(21) Морис Бланшо, Сущностное одиночество и одиночество в мире.
(22) Дао Дэ Цзин 81.
(23) С. Вейль, Тяжесть и благодать.