Алексей Жаров. Четырнадцать

                В.Хлебникову.


С камышинкой в зубах,
над лунным водевилем
летела волчица
над темным зеркалом озерным.
И был оскалом доброй той волчицы
прохожий был невнятно удивлен.
Нимало камыш не забывал
шелестеть и кто-то
мыл блестящие ладоши на воде.
И ветер скрипку обронил
в воронку от ракеты.
и ночь взялась за тополь
и положила на плечо
его звучащий ствол.
И губы имя не произнесли,
но высыхали под ветром.
И музыка лилась в прореху горизонта.
Лиловые облака столпились,
закрывая дыру в небе.
Но сиреневый сон уже сочился
и капал, и тек по малиновым стволам сосен,
как будто фиолетовые чернила по цветным карандашам
и по столу, заваленному ненужными бумагами.
Дырокол, как топор, не желал всплывать,
и море сиреневой крови хлынуло на пол,
намочив до отказа мохнатую душу ковра.
Фабричный узор больше не считался комнатным убранством.

Жутко текла чернильная ручка.

Выносило волной кресло вверх ножками,
как мертвого лилового поросенка, в коридор
и по ступеням на улицу.
Дымился пыж, пыжился дым, пистолет издыхал,
и сиреневый дымок поднимался к люстре.
Электричество чавкало чернилами,
как червь в глубине спелого яблока.
Сливы лиловые давились под ногами,
как скользкие лягушки.
Дышать было темно,
ночь сверлила темью дыру в стене,
обои лопались, как кожа на лбу.
Кит плавал в небе и пускал фонтаны лунного пара.
Ультрафиолет шатался, как пьяный матрос,
тельняжка была ближе к телу. Штормило.
Никто не спрашивал закурить.
Скрюченные тела болтались на вантах.
Вата в спирте горела синим пламенем.
С корабля на бал - об колено ломали подсвечники чекисты
в доме у купеческой фамилии. Рвали шторы,
перематывали портянки, собаки кусали сапоги.
За окном шумел тополь и стучал веткой о ставень.
Разноцветные арабески переливались,
как вино в разноцветных фужерах,
как в жерлах свинцовые вкладыши Петра Первого.

Задумывались о жизни,
о глазках форели в чистых струях горной реки,
о сопках, нахлобученных меж девичьей жимолости,
розовыми пятнами-тючками болтающейся над пропастью.
Фломастерная жирная заря
мазком наливалась в ране горизонта.
Трассирующая очередь
утренних лучей желто-ресничного конопатого солнца
пронзало воздух, напоенный электричеством и запахом роз.
Утро омывало лучами темные ночные дела,
вверх по течению упорно шла рыба,
одним глазам пусто глядя в голубеющее, как молоко, небо.
Пенка месяца оставалась бледной, забытой в вышине.
- Небато! - сказал Велимир,
заслоняясь рукой от солнца и остро вглядываясь
в золотеющую долину, как тарелку с текущим в нее медом.
Ласточки, словно пчелы, звенели в воздухе.
Утро заголило золотистые плечи.
Пыльца летела вдоль синих льдистых гор.
Это реяла синь альпийских высот.
Легкие разрывались от желания вдохнуть в себя
этот сияющий мир.


/23.10.89/