Бродила чёрная луна...

Бродила чёрная луна в вуалях тайны и печали, лишала дух покоя, сна – и становился взгляд отчаян, тонули мысли в темноте, бутоны соком исходили. Я снова заперт в клетке стен, в плену несбыточных идиллий.
В ладонь упали три слезы, из них одна всего дороже. Я древний позабыл язык, и я пошёл не той дорогой. Теперь мне страшно засыпать не от того, что сны кровавы, и призрак лезет, шестипал, из сточной городской канавы. Нет, я не пьян, в своём уме, никто меня, нет-нет, не сглазил, мой юный лик внутри камей не жалок и не безобразен. Мне пробуждаться – вот беда – и знать, что ты собой двулика. Опасен твой небожий дар, а губы пахнут земляникой – так искушенье велико стать верным зверем, в ноги падать. Луною чёрною влеком, я придвигаюсь к двери ада.
Ты не боишься глаз открыть, и только я погрязну в страхе, не помня славной той поры, в которой ни судьи, ни плахи, ни душ, разбитых на куски, ни тлена, ни полыни в вазах. Я не прошу твоей руки. Ты не откажешь мне ни разу всё потому, что не усну затем, чтоб снова не проснуться.
Я так любил тебя одну, да только был тебе не нужен. Красиво лгать не запретишь – душа твоя цвела паслёном. Луна катилась за камыш, и отливал закат зелёным – всё было так извращено, что суть вещей не стала явью. Мне скоро будет всё равно: сгнию бродягой в грязной яме, скитаться стану по морям, примкну с сумой к таким же нищим. Мне больше нечего терять, ведь ты любви моей не ищешь.
Бродила чёрная луна, а розы негой истекали. Ты выпила меня до дна, похоронила под песками и не молилась, чтоб воскрес в прохладе полутёмной ратуш. Мой ангел. Мой коварный бес. Несущий боль мне и отраду, несущий жизнь и с ней же смерть, смеющийся над тем, что плачу и плачущий, услышав смех. Я, в сердце где-то имя пряча, пытаюсь верить и прощать, гляжу в горячечные очи.
Луна танцует на мощах бездонно-беспросветной ночью.