О сокрытости речи

    «Всё сие Иисус говорил народу притчами, и без притчи не говорил им, да сбудется реченное через пророка, который говорит: отверзу в притчах уста Мои; изреку сокровенное от создания мира»(1). И вот, когда Христос посещает явственно жизнь человека, Он объясняет мир, говорит сокровенное, но... в притчах, что значит: явственно сердцу, но не вполне ясно уму, и не только потому, что познание безгранично, но ещё потому, что мир, тогда посещающий человека, превосходит ум(2), поскольку и слышится молчанием, лишь постепенно, в опыте объясняемым.
    И этой притчей тогда становится всё, «всякое дыхание», если только обладает дыханием, и это может быть человек, и вещь, и обстоятельство, животное или что угодно... Что же делает всё это обладающим дыханием?
    «И спросил их Иисус: поняли ли вы всё это? Они говорят Ему: так, Господи! Он же сказал им: поэтому всякий книжник, наученный Царству Небесному, подобен хозяину, который выносит из сокровищницы своей новое и старое. И, когда окончил Иисус притчи сии, пошёл оттуда»(3).
    И новое, и ветхое, «оружии правды десными и шуими»...(4) «Умею жить и в скудости, умею жить и в изобилии; научился всему и во всём, насыщаться и терпеть голод, быть и в обилии и в недостатке. Всё могу в укрепляющем меня Иисусе Христе»(5). Итак, для ищущего всё переживаемое приносит плод, и открытие, и оставленность, и жажда, и полнота, тогда жизнь делается цельной, хотя и сплетается из множества разных нитей: «...в Строматах истина... покрыта и утаена, как съедобное ядро, ореховой скорлупой. Семена же истины призваны сохранять, по моему мнению, лишь те, кто возделывает ниву веры»(6). То есть те, которые знают, как «отдавать серебро торгующим»(7): «Любящие учиться получают истину в сокровенном виде»(8), потому что так человек растёт. Да ведь и каждая из жизненных коллизий что иное, как не задача, полезная к решению и приносящая плод?
    «Строматы многообразны по содержанию и соединяют в одно целое различные учения именно потому, что они призваны заботливо хранить семена познания. Как страстный охотник, напав на след дичи, отыскав её, увидев, спустив собак, наконец берет её, так и истина даётся лишь тому, кто долго её искал и только после многих трудов открыл»(9).
    Думаю, что слова Пауля Целана о том, что такое стихотворение, неверно переводят как «рукопожатие» или «сжатый кулак». Или, скажем, слишком ограниченно толкуют эти выражения. Мне кажется, в этом можно видеть, так сказать, «охотничий» смысл – то есть, стихотворение это то, что смогла ухватить рука, то, сжатое в ней, которое, если разжать руку, тотчас же ускользнёт, как бабочка или нечто другое крылатое... Тогда и «рукопожатие» – прежде рукопожатие не с читателем, а с тем, опознанным и пойманным. И «сжатый кулак» выражает не просто герметичность повествования, а бережность, трепет, хранение...
    «Познавать – значит не довольствоваться проявлением вещей, но искать за ними их "сущность". Странное свойство этой "сущности" вещей. Она присутствует в них не явно, а, напротив, скрыто пульсирует всегда где-то за ними, где-то "дальше"... Очевидно, то, что "дальше" вещей, не находится внутри них... Именно не довольствоваться тем, что можно видеть, а скорее, отрицать видимое как недостаточное и постулировать невидимое, существенное, что находится "дальше"... Один Платон догадывался, что корень познания, так сказать сама его субстанция, лежит как раз в недостаточности полученных человеком дарований, которую подтверждает тот страшный факт, что человек "не знает"»(10).
    Да ведь и «Мистическим Речениям более приличествует скрывать с помощью умолчаний и священных загадок и держать недоступной для многих священную, тайную и сверхмирную истину небесных умов...»(11) Оттого что Господь – кроток и смирен сердцем, и никто не услышит голоса его на распутьях(12).
    И вместе с тем: «Не премудрость ли взывает? и не разум ли возвышает голос свой? Она становится на возвышенных местах, при дороге, на распутиях...»(13) Да и там она говорит притчей, когда же приходит время Страданий, когда укрывает Господь своё сияние или, лучше, сияет яснее, ученики Его говорят Ему: «вот, теперь Ты прямо говоришь, и притчи не говоришь никакой»(14). А «говорящий не вовремя, даже если речи его преисполнены смысла, не должен считаться мудрым...»(15)
    ...Скопилась темнота со всей державы,
    Собой уравновешивая свет,
    Который так умножился в предметах,
    Что все они исчезли, словно нет их.
    И ты гадаешь: есть они иль нет?..(16)
    И эта тема выходит на сказание о том, что именуется как контражур... Невнятен язык в речи об этом, или наоборот слишком прост и открыт, как, например, в повести Хемингуэя «Старик и море» – пусть скажет Иное, пусть скажет Само, когда я описываю обстоятельства, в которых оно скользнуло, как некогда некто описывал путь в Дамаск... И является Слепота, тягостная и блаженная, Слепота водительства Божия; а если не так, то зачем всё?
    Что есть эта слепота? Всегдашняя новизна: «идеальный образ ни о чём не должен напоминать»(17). Это означает неповторимость прекрасного. Неповторимость – есть сокрытость, даже таинство... И созидание его совершается «словно бы благодаря неизъяснимому чуду»(18), когда происходит «снятие покрывала»(19). «Путём новым и живым, который Он вновь открыл нам через завесу, то есть плоть Свою»(20), которая открывает, укрывая. Ведь только благодарю одному есть и другое.
    Но тот путь можно назвать пунктирным или волнообразным, поскольку труд и «преследование» не прекращаются. Мы всё ещё пытаемся исполнить сказанное: «стремлюсь, не достигну ли я, как достиг меня Христос Иисус»(21). И когда те мгновенные посещения или отблески, словно вздох вынырнувшего, пытается человек запечатлеть, как удаётся ему охватить неуловимое?
    «Хайку – это поэтическое выражение мимолётного взгляда в недоступное ощущениям измерение Бытия сквозь на мгновение раскрывшееся светлое окошко, которое поэт находит в ощутимых явлениях. Последнее можно выразить словами; но недоступное ощущениям измерение, то, что "По ту сторону", можно передать лишь посредством того, что не выражено»(22).
    Тогда самая недоступность или труднодоступность сказанного бывает сетью и уловлением: «Первоначальные варианты многих строк Хопкинса были значительно яснее и проще; он сознательно менял их на более трудные. По его собственному признанию, он “не ставил себе цели, чтобы смысл целого был слишком ясен, безошибочно ясен”»(23). Ибо «только затаённость неторопливого пребывания позволяет созданному впервые стать творением, таким, каково оно»(24). И «для кого открыта поэтическая сущность слов, тот никогда не торопится»(25). Это само чувство, превосходящее силы человека, жалость, страх, любовь, изумление, исторгают часто слова, бессвязностью сокрывающие силу света, чтоб не ослепнуть чувствам:
    ...Заговорив словами налегке
    На невесомом жалком языке...
    ...Со словом беззащитным и тревожным...(26)
    «Сущность знака (shma) заключается в том, что он сам появляется (показывается) и в своём появлении одновременно указывает на что-то другое: появляясь как таковой, он даёт возможность появиться чему-то другому... Он показывает несокрытое. Но одновременно знак нечто скрывает, причём именно как знак, который постоянно лишь указывает, отсылает к чему-то, но не предъявляет того, на что указывает, не являет его так, как являет самого себя, то есть себя как указующее. Такой знак всякий раз выступает как показывающее сокрытие»(27).
    ...И суть, как свечка, брезжит скупо:
    великое владычит тут(28).
    Ведь и жизнь никто, кажется, так и не смог определить, никакой анализ, ни дедукция, ни индукция, ни тем более «холическое» восприятие, да оно и таковой задачи не ставит. Лишь музыка, поэзия, песнь – несколько подступают ближе.
«В кафковских “жестах” высвобождается тварь живая, в сознании которой слова отняты, отторгнуты от вещей. Вот почему она, безусловно, и открыта, как Вы говорите, глубокому раздумью или почти молитвенному изучению окружающего... Двусмысленность жеста есть двузначность между погружением в полную немоту (с деструкцией языка) и возвышением из неё в музыку...»(29)
    Да, соответственно, сокрытой речь бывает ещё тогда, когда «приглашает к участию в себе» внешнее, вещи, мир, наполненный познаваемыми, осязаемыми следами; речь скрывается, словно бы говоря: «ты, вот так отражаемый, скажи обо мне...» И речь немая, словно символ, единит живое и познаваемое, человека, мир... Но чьими следами?
    Одушевляющего. Ускользающего. Вседержителя. Проникновеньем Великой Закваски(30) до последних глубин. А о словесном творчестве, как об алхимии, хорошо сказано так: «...Почему алхимики выражаются так сложно и так расплывчато... Существует три типа алхимиков. Одни тяготеют к неопределённости, потому что сами не знают своего предмета. Другие знают его, но знают также и то, что язык алхимии направлен к сердцу, а не к рассудку. Третьи – это те, кто и не слышал об алхимии, но сумели всей жизнью своей открыть Философский Камень»(31).
    Последнее – это то «естественное» ведение, что, вероятно, выше всего было бы оценено каким-нибудь из китайских философов... «Настоящее господство над умом должно быть совершенно глубоким, совершенно в себе запрятанным; это должно быть субъективной тайной. Пусть Спенсер чванится перед Паскалем. Паскаль должен даже время от времени назвать Спенсера «вашим превосходительством», – и вообще не подать никакого вида о настоящей мере Спенсера»(32).
    Но так, укрываясь, мы можем прочитывать мир, следы высоты посреди ландшафта... «Такова характерная черта этого “открытия”, из которого состоит чтение: открывается лишь то, что лучше всего закрыто, прозрачно лишь то, что соотносится с величайшей мутностью; лёгкость свободного и счастливого «да» принимает лишь то, что мы перенесли как раздавленность неустойчивым небытием»(33).

(1) Мф. 13, 35-36.
(2) Флп. 4, 7: «...мир Божий, который превыше всякого ума, да соблюдет сердца ваши и помышления ваши во Христе Иисусе...»
(3) Мф. 13, 51-53.
(4) 2 Кор. 6, 7.
(5) Флп. 4,12-13.
(6) Строматы, I, 18, 1.
(7) Мф. 25, 27.
(8) Строматы, I, 20, 1.
(9) Строматы, I, 20, 4 – 21, 1.
(10) Х. Ортега-и-Гассет, Что такое философия, III, приложение.
(11) Сщмч. Дионисий Ареопагит, О небесной иерархии, гл. 2, §2.
(12) Мф. 12, 19.
(13) Притч. 8, 1.
(14) Ин. 16, 29.
(15) Из Анаксарха, Строматы, I, 36, 1.
(16) Р.М. Рильке, Новых стихотворений часть вторая. Собор св. Марка.
(17) Мысль Ф. Шиллера.
(18) И.В. Гёте, Письмо Шиллеру 18.
(19) 2 Кор. 3, 16.
(20) Евр. 10, 19.
(21) Флп. 3, 12.
(22) Тосихико Изуцу, Исключение цвета в искусстве и философии Дальнего Востока.
(23) Григорий Кружков, Брат Хопкинс.
(24) М. Хайдеггер, Исток художественного творения.
(25) Г. Башляр, Поэтика пространства, III, 4.
(26) Виктор Мамонов, Из книги «Соприкосновенье».
(27) М. Хайдеггер, Парменид. Часть первая, §3.
(28) Р.М. Рильке, Часослов. Книга вторая.
(29) Т.В. Адорно, Письма В. Беньямину, 3.
(30) Мф. 13, 33: 33 «Царство Небесное подобно закваске, которую женщина, взяв, положила в три меры муки, доколе не вскисло всё».
(31) П. Коэльо, Алхимик.
(32) В.В. Розанов, Опавшие листья 1.
(33) Морис Бланшо, «Лазарь, изыди».