Размышления о Даме в красных штанах

Когда известный поэт начинает писать прозу - это всегда вызывает у меня особое внимание. Моя подруга Лидия Григорьева живёт в Лондоне. У неё не один десяток прекрасных поэтических книг. И вот Лида попробовала свои силы в прозе. Мне показалось, что вполне успешно. Решила поделиться своим отзывом пока только об одном  рассказе из пяти, вышедших отдельной книгой.

О РАССКАЗЕ ЛИДИИ ГРИГОРЬЕВОЙ «ДАМА В КРАСНЫХ ШТАНАХ»,
опубликованном в Дорожной библиотеке альманаха-навигатора «ПАРОВОЗЪ». Книга так и называется "Пять рассказов".

      *********
«И такая вот яркая нелепость случается в жизни!» – захотелось воскликнуть мне, прочитав рассказ Лидии Григорьевой «Дама в красных штанах». «Светофорная» нелепость, «затюльпаненная»… И словно превосходящий все размеры допустимого букет так и не выброшенных тюльпанов, этот беспардонно разместившийся в ночном такси букет,  болезненной вспышкой своего последнего роскошества, почти рассыпаясь, соединяет в себе сразу несколько человеческих жизней.  И это уже не букет цветов, а букет человеческих судеб, случайно соприкоснувшихся во временном срезе, случайно оказавшихся – стеблем к стебельку… « в тёплом закуте…»

 Философская мысль автора поражает глубиной и нестардатностью созданного образа. Как жизнь самого букета тюльпанов, короток и временной отрезок рассказа. Всего лишь ночь, и дама в красных штанах садится в такси. Короток, но огромен по своей ёмкости и назначению этот не вмещающийся в рамки привычного сознания – букет… Букет, который мог быть выкинут и растоптан… Букет, которым можно было отхлестать по лицу… Букет, которому уготовано тёплое место в авто и ваза… Букет, который мог стать вечной мечтой с домом на берегу океана… А ещё он мог почувствовать своё перерождение – в пышность бесконечно благодарственных роз!

   Лидия Григорьева искусно вплетает в этот букет судьбу подруги своей героини. В нем запах не прощаемой обиды, нанесённой дарителем…Запах, перемешанный с горечью алкоголя и сигарет.

«Какую же страшную мерзость смог учинить этот человек, чтобы так обильно поливать теперь женскую обиду немалыми деньгами, выстилать из них ковровые дорожки к порогу прокуренной коммуналки, в которой обитала недоступная, надо полагать, для его нынешних притязаний черносливовая, яркоглазая строптивица Татьяна.
Чем он так перед ее подругой провинился, и какую вину хочет замазать, затюльпанить, залюбить? Подруга молчит. Только плачет и пьет. И курит, как паровоз.»

    Ответ будет в конце рассказа. Ответ, как доказательство тому, что одна рассыпающаяся судьба по инерции влечёт за собой аналогию следующей… А пока – сопричастность случайностей. Рядом с подругой, Таней Назаретовой, «плюшевый мишка» - начинающий оперный певец. Автор как-то особенно выпукло рисует портрет неуместности того, кто рядом. И тут же заставляет читателя задуматься: а рядом ли? Ведь он на самом деле где-то глубоко в себе и выглядит в себя самого запрятанным, «картинно и трогательно берегущим свое певческое горло, вечно укутанное безразмерными шарфами домашней, таниной, кстати, вязки». «Весь в густой, коричневой, мягко-плюшевой бороде, он и вправду был похож на большого игрушечного медведя. Настоящий ли, живой ли,»

Всё это мысли дамы в красных штанах, садящейся в ночное такси. Она измучена долгим выхаживанием  страдающей подруги. Она почему-то втащила в такси этот не ей подаренный букет. Втащила, как свою дальнейшую судьбу. И подсознательно – мгновения мистического настроя: А выкинула бы чужой букет , как  чужую судьбу, может, своя не случилась бы грустным продолжением? Но это уже мысль за гранью написанного. Случайная ассоциация. В сам же букет непроизвольно вплетается взгляд таксиста с говорящей фамилией – Гена Пустовойт. Его взгляд на усталую ночную пассажирку – как передача иной реальности. Глядя на даму с букетом в три часа ночи, в мороз, он мыслит на уровне своего убого-пошлого сознания.

«Для бэ старовата, - прикидывал Гена, - за тридцатник уже. Таким цветы не дарят, уже сами готовы хоть что подарить! Ай, да мне-то што за дело! Десятка не пахнет!»

Но хорошо бы, когда бы только такими  его рассуждением измерялась сиюминутность возникновения дамы в красных штанах - Ларисы Ухтомской. Его скудное, обделённое интеллектом нутро как бы выворачивается при взгляде на  «острый бриллиантовый лучик», блеснувший на её пальце. Эта яркая деталь непроизвольно вызывает ассоциацию с рассказом Камю «Посторонний». Там у героя Мерсо блеснувшее на солнце острое лезвие ножа вызывает экзистенциальный поток спонтанного  действия. У Гены Пустовойта экзистенция выражается в извлечении собственной выгоды от знакомства. Причём, предварительно спонтанность эта как бы извергается грязным подсознанием вечно неудовлетворённого нутра:
 

 «Брюлик - что надо! Моей бы Заре таких по паре! Эх, кабы не зарок, да не старый урок, тряхонул бы я эту патлатую дуру!».
Вот тут –то он и сказал свою странную фразу о поросяти и закуте.»
И следом, как бы отрывающийся от букета лепесток, отживающий свою планиду, грязно сворачивающий свой окрас в закрученную ржавчину обречённого бытия. Так выглядит его откровение ночной пассажирке. Откровения не от души, не от желания поделиться с временным попутчиком, а с явно прослеживаемой целью – расположить к себе разговором, чтобы извлечь в последствии выгоду.
«Ехать было не так уж и далеко по московским масштабам, но Гена все же успел рассказать Ларисе, что недавно женился на беженке из Карабаха. Непонятной нации деваха, Заремой зовут, но тёплая и сладкая, словно мёд! Перепугана до смерти, все дома сидит, Москвы совсем не знает. Всю родню ее сожгли вместе с домом соседи справа. А соседи слева спасли Зарему, да и вывезли в Ростов-на-Дону, где ее тетка замужем была за мужичком из породы «чистим-блистим». Много такого народу на наших югах: сами шнурками торгуют, а дома сплошь ковры, да и жены их с дочерями все в кольцах, не хуже твоих...
Вот это он зря сказал. Почувствовал, как пассажирка напряглась, небось уж газовый балончик приготовила. А все эта гласность сраная! Газеты извопились все - про грабежи да про самозащиту имущих граждан от беспредельщины! За шапку, дескать, прибьют, а за шубку – уж точно, что в живых не оставят.»

В короткий путь по ночной Москве, в этот маленький временной отрезок,  Лидия Григорьева своим особенным языком чувств и художественных эпитетов заставляет как бы до дрожи расшевелить букет читательских нервных сплетений. Расшевелить саму эпоху…
 И, как перед падением в пропасть, переворошить собственные нелепости, соединённые в охапку временнЫх ненужных соцветий и опадающих лепестков. Этот Пустовойт добьётся того, чего не добьются люди с высоким интеллектом и тонкой структурой чувств. Изящно и завораживающе автор подводит эту мысль к своему логическому завершению.

«А вам, случайно, водитель не нужен? На постоянной основе?», - вдруг ни того ни с сего спросил «бомбила». Наверное, бдительность пассажирки решил притупить. Так она подумала, не зная, что он, вспомнив мягкую, как пух, обильную плоть своей густоволосой Заремы, которую и подкормить, ни чем попало, хочется, и обуть-одеть бы рад в морозы-то, беженку свою голожопую, ни во что попало, - спросил всерьез.

… Такой нонсэнс  «продуманной» спонтанности заставляет невольно вздрогнуть и возмутить этот агломерат дурно пахнущих словес, идущих от устраивающихся в жизни, от становящихся почти хозяевами жизни – «бомбил». И не перестаёшь удивляться, как же их пошловато-выгодные сценарии легко воплощаются в жизнь! Воплощаются, погребая под собой вроде бы никак не причастных к ним носителей иного сознания. И каждый такой носитель, будто слепец, без разбору наспех прилаживает друг к другу разновременные цветы… И снова пленяет образная мысль автора, умение кратко передать состояние человека в состоянии той эпохи, в которой ему выпало жить. Прозаическое уплотнение слов, на первый взгляд вроде бы не свойственное поэту. А Лидию Григорьеву мы знаем прежде всего как поэта. Но и её прозаически подобранная композиция современных нравов не позволяет оторваться от канвы повествования.

«Дама в красных штанах, да в шубе, да с тюльпановым костром в руках, посреди промороженой, обнищавшей и словно бы обезлюдевшей Москвы времен перестройки да перестрелки – уж точно, что жена шиша какого-то нито. А то и кооперативного воротилы. Провозвестника нового порядка, как в газетах пишут…
Повертев в руках бумажку с нацарапанным номером телефона, Лариса не выбросила ее в помойное ведро, как поначалу хотела. Вспомнила, что через две недели возвращается муж из Австралии, откуда и брюки ей эти светофорные передал как-то с нечаянной оказией. Вот пусть его этот странный Пустовойт на машине и встретит.»

     Этим  интеллигентским желанием – пусть каждому станет лучше! – героиня рассказа Лариса Ухтомская, сама того не осознавая, подписывает приговор своей будущей судьбе. Не буду раскрывать содержание. В сюжете случится  свой уникальный поворот Скажу только, что букет её героини, всего несколько минут проехавший в такси по ночной Москве, рассыплется и увянет, пусть не как у подруги, не извиняющее, не низводя до алкогольного утешения, совсем по-другому, но не менее выпукло в осознании горечи и абсурда собственной растоптанности. И в растоптанности этой «острым лучом» уже не бриллианта на пальце, а словами таксиста, вспомнившимися через 15 лет, завершится чудовищное уравнение. Дама в некогда красных штанах, обладательница некогда чужого судьбоносного букета красных тюльпанов, на вопрос бросающего её мужа: «Да кто ты такая?» - ответит словами той случайной нелепости: - «Ну, знаешь ли... Я пока что еще твоё порося. В теплом закуте...»

И эта фраза горько вместит в себя все искусно разбросанные по канве рассказа эпитеты эпохального  негатива.
И в этой фразе сквозняком пронесётся, замрёт и словно отразится в экзистенциальном зеркале Камю  глубина человеческой печали.
Такая яркая нелепость  возникновения всего сущего.
 Спонтанность распадающегося букета…