Я не знаю, сумею ли всё изложить так...

Я не знаю, сумею ли всё изложить так,
чтобы не сойти за отпетого чудака.
В общем, шёл я прежде путём потерь и потех:
это было скольженье без мысли о торможении.
Но рассказчик таки оказался сущий чудак,
потому что начал шибко издалека...
Суть в другом: был я пойман однажды одной из тех,
что — надпропастны, хоть не во ржи;
что нутром — ворожеи.
Я в руках её заметался, как дурачок.
Сквозь привычную серь окружающей-то среды
расцвело Воскресенье, а во мне разрослась
непонятная, дрожная, мутно-румяная робость.
Тормознув, я завис над бездной: попал на крючок
и над пройденным, прошлым —
глумился с хмельной высоты,
ведь в моих глазах ворожея была — ренессанс,
хоть глазами её и глядела та самая пропасть —
та, в которую после швырнула меня она.
Я теперь понимаю: Толстой был не Лев, а — прав;
но тогда, разгоняясь по направлению вниз,
клял себя и судьбу за несбыточность — застрелиться.
Только вдруг наступило дно. И узрел я со дна
то, во что не уверуешь, наземь-то навзничь не пав:
я увидел небо в золоте Божьих ресниц.
И оно над моим улыбалось Аустерлицем.