Затерянная обитель

 
На солнцем выжженных равнинах,
Есть крест и пепел алтаря.
Письмо нашел я на руинах,
Сгоревшего монастыря.
Стена и звонница сгорела,
Лишь дым струится над золой.
Обитель древняя истлела,
С давно пожухлою мечтой.
Давно ль в трав порыжелой рясе,
Мечтал я в облачном краю.
Одеть монашеский подрясник,
На кожу бледную свою?!               
Пусть, …почерневшее полено,
Беззлобно ворошит рука.
Я понял, участь дней мгновенна,
Я узнаю тебя мечта!
Ты опоила меня зельем,
Ночных лобзаний и молитв.
Но все слова твои истлели,
Как этот древний манускрипт.
Но все ж я верю суеверно,
В твои полночные слова.
Иду,…к твоим сгоревшим стенам,
Твои читаю письмена.
Пускай судьбы удары хлестки..
Я стер в себе клеймо обид.
Стою на выжженной полоске,
Вникая в стертый манускрипт.
Какой-то Старец нацарапал,
На нем истлевшие слова.
«Пускай вас не заманит дьявол,
В ад погремушками греха!
Святое иноков искусство,
Содержит тонкий аромат.
Внутри же погремушки пусто,
Хоть и притягивает взгляд».
И дальше, сквозь пергамент жженый.
Змеился вензель Иг. Форух…
Плясал здесь небом подожженный,
Кумачно-розовый петух.
Здесь по ромашковым равнинам,
Текли сосновые псалмы.
О том, что монастырь спалило.
Прочел я в складках старины.
«Здесь колыхались нежно травы,
Гласила ветхая печать -
Здесь солнце влажное вставало,
А ночью вновь ложилось спать.
Здесь листья сладко шелестели,
И гомон затихал вдали,
Когда над озером летели,
Косой шеренгой журавли.
Здесь гимны струнные слагались,
Плыл по спирали дым свечи.
Когда с росою целовались,
Зорь целомудренных лучи.
Привычно было, но не нудно..
На ночь была похожа ночь.
И мельхиоровое утро,
Как утро прежнее, точь в точь.
Ночь пахла резедой и росной.
Псалмы читались чередой.
И зазевавшиеся звезды,
Спускались низко над рекой
Монахи бедные скитальцы,
Дозором обходили лес.
И их изломанные пальцы,
Плели круг четочных колец.
А если скука висла липко.
Игумен светлый старичок.
Сжимал в руках костлявых скрипку,
И ярко вспыхивал смычок.
И сердце в каждом трепетало.
И с мыслей отлипала грязь.
Лишь только скрипка оживала,
И музыка лилась искрясь.
Игумен всем казалось дружно,
С корявых сучковатых душ,
Снимал смычком поющим стружку,
И пол мокрел от слезных луж.
И если клал смычок бесшумно,
Святые, говоря слова...
Казалось им, что те же струны,
С его звенели языка.
Когда клеймил грехи он жестко,
С уст песня продолжала течь.
Стрижи, клесты и белохвостки,
Слетались слушать его речь.
Зимой, когда все краски тускли,
Весну он голосом будил.
Казалось, что журчали гусли,
Когда он тихо говорил.
Бывало, чувств увянет колосс,
Наскучит шум весенних рек.
Но его струны, его голос,
Как хлеб насущный был для всех.
Обитель им одним дышала.
И если б братьям он сказал,
«Вниз бросьтесь с горного отвала!»
Никто б, раздумывать не стал.
Но годы шли и утихали,
И день похожим был на день.
И в синих и туманных далях,
Ничья не возмущала тень.
Ничья рука в воротах скиньи,
Не теребила шнур звонка.
Лишь лоси пасмурно бродили,
Склонив ветвистые рога.
Все также жизнь текла в заботах.
В молитвах укреплялся дух.
И вот, в скрипучие ворота,
Однажды днем раздался стук.
Пугливо свечи всколыхнулись,
В притворе и у алтаря.
Монахи, вздрогнув, оглянулись,
И прошумели тополя.
Поднялся ветер от лагуны.
Затих плачевный скрип смычка.
И дрогнули глухие струны,
В руках костлявых старика.
Калитка с скрипом отворилась.
И над умолкшим ковылем.
У врат священных появился,
Скиталец в шляпе и с ружьем.
Взглянув с презреньем на обитель,
И излучая дерзкий взгляд.
Он попросил немедля выпить,
И сладких явственных услад.
И на вопрос «Как очутился,
Он в этих благостных  местах?»
Поведал он, «Что заблудился,
Гонясь за вепрем по лесам».
Он с виду был обычный грешник.
И в монастырской тишине,
Повел он разговор неспешный,
Томясь в безудержной тоске..
Сказал, - «Что сердце в каждом тает,
Возжаждать сладостных высот».
Но все в пороках погибают,
Как мухи вливнувшие в мед.
Грех в городах жжет как крапива,
И на дно ада всех влечет.
По шумным площадям игриво,
Вино зеленое течет.
Все спят в греховной неге сладкой.
И нет того, кто б разбудил.
Что дьявол черною удавкой,
Всем шею в городе сдавил.
И кто спасет их, кто поможет?
Кто путь укажет им иной?
Ведь вас судьба их не тревожит,
Вам дорог  тихий ваш покой..
Вы все ленивые паяцы!
Бог дал вам силы, благодать,
Вы все желаете спасаться,
И не желаете спасать!
Пока сидите вы в покое,
И предаетесь сладким снам,
Ища спасенья, город стонет,
И руки тянет к небесам.
Бог дал вам крепкий дух и веру,
Бог дал вам Святость, может быть..
Но, не хотите лицемеры,
И пальцем вы пошевелить.
Людей вы видеть не хотите!
Сидеть в глуши привычно, вам..
Кто, ж будет их спасать? …Скажите…
Не я ль?…который вечно пьян?
Он говорил хмельно и дерзко.
Он был, как будто опьянен.
Лучи заката красной леской,
Упали в тихий водоем.
Пришлец глаза лукаво жмурил,
Ехидно руки потирал.
И вот, поднял глаза Игумен,
И губы тонкие разжал.
И струны голоса протяжно,
Вдруг зазвенели в тишине.
«Ах, братья, братья,…тяжко, тяжко,
Живется людям на земле.
В людских сердцах темно и тесно,
Давно погас в них правды свет.
А мы не двигаемся с места,
Как будто нам и дела нет!
Угас их разум, дух их сломлен,
Но отчего мне не пойти,
И бедным людям не напомнить,
О светлом истинном пути».
Чтоб их уснувшие ресницы,
Священным гласом разбудить.
Ведь, лучше вовсе не родиться,
Чем веру в Истину забыть!
И вот, когда росой искрился,
Луг изумрудный на заре.
Игумен с братией простился,
И скрылся в стрельчатой траве.
С ним жизнь как будто удалялась,
Смотрели братья долго вслед.
Но лишь трава вверху качалась,
Глазам унылый шля привет.
Обитель вдруг осиротела,
Смолистым ладаном дыша,
С ним звонкой птицей улетела,
Ее певучая душа...
И все молились и вздыхали.
И каждый, глядя в даль, скучал.
Но звон шагов из хвойной дали,
Уж третий месяц не звучал.
Не слышно музыки и песен.
Сгустился серый сумрак дней.
Истек четвертый, пятый месяц,
От старика все нет вестей.
И вот когда уже теряли,
Во мгле надежды блеклый свет,
В ночном прорезался тумане,
Знакомый низкий силуэт.
Монахи бросились навстречу.
Но Старец опустил глаза,
Был лютой скорбью лик исчерчен,
И по щеке текла слеза.
Он взор потупя протеснился,
Сквозь братий шумную толпу.
И молча, в келье затворился,
Как будто скрыть хотел вину.
Летели дни, текли недели..
И вот однажды в росный день,
Дверь заскрипела старой кельи,
И Старца шелохнулась тень.
Он вышел - скрипку сжав рукою,
Смычок, подняв как звонкий лук.
И словно птицы к водопою,
Слетелась братия на звук.
Развязки ожидая смутной,
Все к скрипке приковали взгляд.
И вот смычок упал на струны,
И грянул звуков водопад.
С начала радостно звенели,
Тугие струны под смычком.
Как будто птицы с веток пели,
В лесу и над монастырем.
Потом звон струн стал злей, гремучей,
И птиц звенящий гомон стих,
Как будто приближались тучи,
Окраин серых городских.
И скрипка вдруг изобразила,
Искусно городской позор.
Она рыдала, страстно выла
И раздувала чувств костер.
Смычок взлетал, звенел и падал,
И ужасал струн нервный звон.
И представлялся злобный дьявол,
И душ людских истошный стон
И в этой музыки тревожной,
Смычка звенел горящий луч,
Как люди слабы и ничтожны.
Как дьявол зол и как могуч.
И представлялись злые лица,
И в полупьяной, душной мгле.
Длинноволосая блудница,
Плясала с бубном на столе.
Красивой, страстной, смуглолицей
Она плыла в глазах невежд.
И нагота как зелень листьев,
Рвалась наружу  из одежд.
На плечи волосы спадали.
Она манила и звала.
И всяк, кто только пожелает,
Мог разделить с ней ложе сна.
Она стучала в мокрый бубен,
Своей бесстыжей головой.
Над ней сплетались ноги, руки…»
И вдруг раздался страшный вой.
На землю пал один из братий,
Остановив полет смычка…
Дымилось небо на закате,
И раздавался треск сверчка
Монах поднялся пораженный,
Что испустил истошный крик.
Он музыкой завороженный,
Представил явственней других..
И опустил Игумен скрипку.
И на лице сгустилась ночь
И процедил с губ тонких тихо..
«Бессильны, людям мы помочь!»
 «Мы слабы братья, слишком слабы,
А дьявол грозен и силен.
Всех душит грех рукой костлявой.
Да, будет вечно проклят он!»
Он плюнул и перекрестился.
И к келье сумрачной побрел.
А над рекой закат дымился,
И зверобой у склона цвел.
Монахи пили воздух росный.
Смотрели, долго молча ввысь
И проклиная бесов козни,
По кельям молча разбрелись.
Горели звезды, синим воском.
Дремали в сумраке поля.
А утром красною полоской,
зарделась вешняя  заря.
Тоской повеяло от гумен,
Где зверобой лениво цвел.
Проснулся раньше всех Игумен,
И к Церкви с посохом побрел.
Открыв замок скрипучий рано.
Зажег он свечи в полумгле..
Но в кельях не было монахов.
Ушли все в город …
                …на заре……! »               
                2006г.