Вышивка или вышивание

    Все эти заметки, многократно пересекаясь, сплетаясь, повторяя и дополняя друг друга образуют, быть может, нечто подобное вышивкам или коврам. И это не только в бесконечном обращении к опыту преждебывших и живущих, но и, возможно, прежде всего в том, что речь их – это обращение не к читателю или слушателю (как, в самом деле, можно на это решиться?), а лишь к себе, или, дальше, к Тому, с Кем, живя, всегда говорим. И после этого возможным бывает (вот такое – эхообразное) обращение к кому-то ещё.
    Ничего особенного мы не делаем, наш дар мал. Но значит ли это, что надо пренебречь им? Получивший один-единственный талант скрыл его в землю, может быть, не только из тех соображений, которые он высказал потом Давшему, а ещё и по причине его малости...
    Итак, займёмся смиренным делом – вышиванием.
    Прекрасно. Что это означает?
    Может быть, то, что вкладывал в именование своего труда Климент Александрийский: Stromateis, Строматы (Памятные записи). В буквальном переводе означает узорчатые ковры, ткань, причём, этим словом назывался ковёр не цельнотканный, а сшитый из отдельных кусочков. Иногда этим словом назывались мозаичные изображения. Так назывались ещё собрания отдельных мыслей, не приведённых автором в цельную систему.
    И это, кажется, с особой силой указывает на то, что действительно систематизирует, а лучше сказать, объединяет и прививает одну к другой мысли. Это означает, что насколько бы ни был разнообразен и многолик предметный и событийный мир, есть нечто в нём такое, что всегда мы стремимся заметить, если только смотрим, что всегда хотели б услышать, если только имеем тот особенный слух, – есть такая среда, в которой мы можем слышать, есть некий скользящий повсюду утОк, всякую основу и горизонтальность приводящий в единую ткань и рисунок, далёкий и близкий голос, лёгкими сквозящими бликами прикасающийся всякой жизни...
    Конечно, художество, жизнь в этом таинстве – лишь проводник, средство. «Ни естественное, ни деятельное, ни художественное рассуждение не могут поднять выше чина душевного разума»(1). Но в том-то и чудо! Что же тогда приводит сказанное, пережитое, услышанное и увиденное, – в систему? Какова тогда эта система и где является? Думаю, это – сам человек. Но он всегда двойствен. В Боге он созидается, в противном, в отшествии – разрушается, о чём, впрочем, не хочется не только говорить, но и думать, кроме, разве плача и слёз... А созидаясь, молчаливым вниманием и укрывающейся любовью вбирая мир, собою его созидает, как сказано:
    Ты должен всех любить любовью неизменной:
    Злодеев, немощных, глупцов и горбунов,
    Чтоб милосердием ты мог соткать смиренно
    Торжественный ковёр для Господа шагов!(2)

    Да явится скользящий пламень! И каждый из шагов звучит своеобразно, самостоятельно – как устанавливается связь? «В жизни мало сюжетов, воспоминание состоит из отдельных сценок, поступков, чьи-то лица, снежный морозный вечер, свидание, от которого остались лишь шёпот и горячая рука. Годы не хотят выстраиваться в шеренгу, и как только начинаешь искать узор, это уже не ты»(3). То есть, последовательность здесь не временная, не арифметическая. Множественность единится в так сказать диффузно-капиллярном чувстве, – единение в любви...
     Как тогда отыскивается рисунок? В самом деле, невозможно принудительно выявить его, он открывается, – т.е. выявляется откровением, которое есть в каждой жизни. Какова и есть любовь, посещающая по временам, изредка, живящая же нас всегда.
     И это – жертва, и риск, смысл всякого усилия, во всём и повсюду: «Вообще он понимал философию именно как религиозно значимое творчество»(4). То есть, это и отсылка к Начальному и Большему, но также родство и единство моментального и множественного: «...Истинно прекрасные поэтические произведения почти никогда не создаются одним автором... Такие произведения создаются сами собой, при посреднической помощи столетий и поэтов, иногда же вопреки желаниям поэтов, хотя всегда, разумеется, их пером»(5).
    И тогда то Дальнее, Начальное, Неизвестное отражается здесь:
    Свет гор и очарованье вещей
             Создают сиянье весны(6).

    И хорошо. Потому что тогда возможно начинать каждодневно, и даже ежечасно, как делал это прп. Антоний Великий, который следовал словам пророка: «Жив Господь Бог Израилев, пред Которым я стою!»(7) И тогда всякий день – то самое «ныне», о котором сказано: «ныне, когда услышите глас Его, не ожесточите сердец»(8). И начало открывается всякий раз, во всяком фрагменте, при всей его вписанности в общее и канву: «...Сущность истории, которая – поскольку она остаётся историей бытия, а бытие проясняет себя внезапно – непрестанно бывает в своей самобытности в неожиданном начал начала»(9).
    Или ещё так (пусть и сказано словно певцом «на позиции»): «Субстанциальные деятели не абсолютно самостоятельны, но и не абсолютно слиты воедино. Как носитель творческой силы, как причина своих проявлений, каждый субстанциальный деятель самостоятелен, но все они другими сторонами своего бытия, напр. как носители тожественных идеальных принципов временной и пространственной формы, числа и т.п., слиты воедино, единосущны... Благодаря единосущию, однако, все самостоятельные аспекты деятелей и проявления их координированы друг с другом и существуют друг для друга, своеобразно трансцендируя и наличествуя друг в друге тем идеальным, не реальным (не временным и не пространственным) наличествованием, которое на ступени развития сознания обнаруживается как «имение предмета в сознании» и до всякого сознания служит условием всякого взаимного влияния деятелей. Имея в виду это трансцендирование, можно сказать, что в мире всё имманентно всему»(10).
    Ну, и раз так, то тогда всякая или почти всякая вещь в мире бывает носителем следов Божиих, отблеском Его качеств, главное из которых... «Илия трудился над её заказом, а она рассказывала ему о том, что её труд – способ выразить присутствие Бога. “Судя по тому, как ты трудишься, я вижу, что ты чувствуешь то же самое, – продолжала она. – Ведь ты улыбаешься, когда работаешь”. Женщина делила людей на тех, кто радуется жизни, и тех, кто вечно жалуется... Как раз в мастерской ты и осознал: благословенно всё, что окружает тебя»(11).
    Впрочем, известно, что это не легко достаётся. «Красота и радость мира только тогда и держатся, когда окуплены тягчайшим страданием»(12). Но не так, чтобы «товар» выдавался лишь после получения «платы». И не происходит также и наоборот. Нет – приобретение совершается уже внутри самого страдания, или, лучше сказать, в неизвестный момент – подчас в начале, иногда в середине, случается, в конце, а бывает, и после всего. И, в страдании миновав страдание, хотя и продолжает пребывать в нём, человек может видеть, оказывается способным видеть радость. Потому что она родственна любви, состраданию. Так показывает опыт.
    И как же увидеть во то, большое, сплетающее жизни, краски и строки, звучащее мимо звуков и слов? Всякая подлинная любовь – взаимна, это отчаянный риск и дерзость двоих, порыв, постоянство внимания и родство, взгляд, осязающий тоньше слуха. То, высокое, если слух (словно жажда) стоит, обращён к нему, само говорит навстречу.
    «Согласно Басё, процесс написания стихотворения начинается с проникновения поэта во “внутреннюю жизнь”, в “душу” предмета или явления, с последующей передачей этого “внутреннего состояния” в простой и немногословной хокку. Такое умение Басё связывал с принципом-состоянием “саби” (“печаль одиночества”, или “просветлённое одиночество”), что позволяет видеть “внутреннюю красоту”, выраженную в простых, даже скупых формах. Это прежде всего означало особый тип всей жизни – Басё жил скромно и уединённо, не имел почти никакой собственности (хотя был неплохого происхождения), много странствовал. Кроме хокку и рэнга, он оставил после себя несколько поэтических дневников (смесь прозы и стихов), из которых самый известный – “Тропа на Север”»(13).
    И чем тогда вышито или скрыто, отмечено слово сказующего, поэта? Чем же он, так постигая, украшает мир? Каков же и остов тогда для этого сплетения стихов и прозы в дневниках странствия?.. Ничто, молчание, остановка, разрыв времени, ровность пространства, поглощение размышлением без слова и мысли...
    Да, это так, только в этом случае слово достойно существования. Когда оно бывает «хокку» – лишь «начальной» строкой. Остальное же прочитывается иначе.
    Шорохи-шелест...
    То ли падают горные керрии,
    То ли шумит водопад(14).

    Поэтому «писать обозначает обнаруживать незавершаемое»(15).
    Та вещественная канва, которую мы имеем, может быть расшита Иным. Как? «Всё здесь зависит от способности Видеть, когда мой взгляд вдруг перестаёт быть направленным вперёд, в вереницу времени, увлекающую его в планы грядущего, а оборачивается и глядит “как бы через плечо, назад, в сторону вещей”, чтобы проникнуть в “их замкнутое существование”, начинающее представать для меня уже завершённым: не истощаемым и не меняющимся в потоке жизненного пользования, но как есть, во всей невинности бытия, я же гляжу на них незаинтересованным и несколько отвлечённым взглядом человека, уже расставшегося со всем. ...Позволяющий “всем вещам предстать несколько отдалённо и в то же время более подлинно”, – это и есть взгляд мистического опыта Дуино и в то же время взгляд “искусства”, и вполне справедливо утверждать, что опыт художника экстатичен и является, как и пережитое в Дуино, опытом смерти. Правильно видеть – это в сущности умирать, то есть вводить в видимое такой переворот, как экстаз и как смерть»(16).
    То есть отстранение привлекает к остову и канве нисходящую «цветную нить»... И странно – привходящее, как всегда в этой канве бывшее, само станет основой.

(1) Свт. Игнатий Ставропольский, Письмо 25, со ссылкой на прп. Исаака Сирина.
(2) Ш. Бодлер, Непокорный.
(3) Даниил Гранин, Заговор.
(4) Диакон Павел Сержантов, Христианская математика. Это – о прот. Василии Зеньковском.
(5) Антонио Мачадо, Дон Жуан.
(6) Чжан Сюй, В горах не отпускаю гостя.
(7) 3 Цар. 17, 1.
(8) Евр. 3, 7.
(9) М. Хайдеггер, Парменид. Часть вторая, §8 c.
(10) Н.О. Лосский, Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция, гл. 1.
(11) П. Коэльо, Пятая гора, 2.
(12) Н. Трауберг, Предисловие к Избранному Честертона.
(13) Сборник хайку и танка разных авторов.
(14) Басё, Записки из дорожного сундучка.
(15) М. Бланшо, Незавершаемое, непрекращающееся.
(16) М. Бланшо, Опыт исступления в искусстве.