Труд

    Труд и страдание – это та вода, которую предоставляет человек (земля) как почву для действия Духа: «Аще кто не родится водою и Духом, не может внити во Царствие Божие»(1).
    В самом деле: из глубин земли исходят источники, воды эти окружают континенты и со-вне, и изнутри, из дальних темнот, и с высоких неисследимых, ослепляющих высот...
    И только поверив обещанию наполняющей труд благодати и совершая этот труд, можно войти в его благоухающие кровью и духом пределы: «Аще земная рекох вам, и не веруете: како, аще реку вам Небесная, уверуете?» Прежде слышания слов небесных, которые едва передаются или вовсе не передаются человеческими(2), нужно услышать «слова земные» – заповеди, в которых труд, страдание, предел, граница, но они – та вода, которая вмещает Духа, и которая тоже участвует в Таинстве и приемлет его.
    Но случается и обратное, когда избыток труда или того, что святые отцы именуют пением, помрачает ум(3). И тут праздничность подчас служит для нас плохую службу. Праздничность дней, праздничность богослужений. Множество звуков, гласов, движений, действий, пёстрая и быстро сменяемая череда впечатлений... Тогда как сердце подчас желает одного – предстоять, глядя в посетившую его тишину. Хотя... это зрение можно назвать и осязанием, может быть, отдалённо напоминающим осязание Фомы(4), который, осязав плоть, ощутил Бога... Так и здесь – зрит ли что на самом деле душа, кроме непостижимого и неизобразимого мира, который не в вихре, не в землетрясении, не в огне, но в воцарившейся после них тишине и в простирающемся в ней «гласе хлада тонка»(5), когда хотелось бы ей говорить не тьмы словес, а лишь пять, и то – умом?..(6) Впрочем, всегда он зрится не весь, а лишь настолько, насколько позволяют то вместилища сердца.
    Но опять человек встречается с тем же. И вновь, как повивальные одежды... «Чтобы выразить подлинное, нужен труд. Так же как и для того, чтобы его принять. А фальшь или, по крайней мере, поверхностность мы выражаем и принимаем без труда»(7). И кажется, даже фальшь, окружаемая трудом, преображается в самое дело: человек, возвращаясь в родные свои пенаты, изменяться начинает со-вне(8). И потому правильное понимание таково: «Чайковский утверждал, что вдохновение – это состояние, когда человек работает во всю свою силу, как вол...»(9) И «хорошо тратить время на работу, которая ежедневно способствует нашему совершенствованию»(10).
    Каково ж совершенствование?
    «Это другим позволено мечтать, лирик работает с видениями, он должен облечь эти самые "грёзы" в слова. Он также не интеллигент и не эстет – лирик делает искусство, а это значит, ему необходим крепкий и трезвый ум, ум с железными челюстями, которыми он способен перемалывать все противоречия, в том числе и те, в которые впадёт сам. В жизни это типичный маленький человек, от природы с полувзрывным, полуапатичным темпераментом. С точки зрения общества – это совершенно неинтересный тип: Тассо в Ферраре – всё это в прошлом, никаких Леонор, никаких лавровых венков на челе. Никакого титанизма, никаких вызовов небесам, лирик – человек по большей части тихий, внутренне тихий, он не может себе позволить суеты, он должен вынашивать стихи, иногда годами, и поэтому должен уметь молчать. Валери молчал двадцать лет, Рильке за четырнадцать лет не написал ни одного стихотворения, а потом появились "Дуинские элегии". То же самое бывает и у музыкантов...»(11)
    И что тогда? Что испытывает посещаемый? Вот как пишет Р.М. Рильке об окончании важнейшего своего сочинения, Дуинских элегий: «...И всё за несколько дней; это был немыслимый ураган, духовный вихрь (как и тогда в Дуино); все фибры, все ткани моего существа трещали – о еде нечего было и думать, один Бог ведает, кто меня кормил»(12). «...Весь мой телесный состав трещал и скручивался...»(13)
    И вот так, перемежая одно другим, движение, рост и шаткость(14) – прочностью, укоренённостью и усвоением, мы растём. «Душа наша по временам бывает мертва и бесплодна, как пустыня; иногда же разгорается таким творческим огнём, что сердце наше трепещет от полноты охвативших нас мыслей и чувств, и наш слабый телесный сосуд едва в состоянии тогда выдерживать напор своего как бы кипящего внутреннего содержания»(15).
    И тогда, непрестанно теряя, задаётся вопросом сердце: как драгоценное сохранить? Старец Иосиф Исихаст, по воспоминаниям учеников, как правило начинал свои наставления к ним такими словами: «Святая Синклитикия говорит: “Когда Светильник горит, то светит другим, но опаляет собственные уста”»(16) Действуя и проявляясь, мы умираем. Но в этом – наша жизнь. Митрополит Анастасий говорил, судя по всему, имея в виду эти же слова прп. Синклитикии: «...Зажигая свет в других, проповедник истины неминуемо сгорает сам»(17).
    Сгорает, являя, но и постигая, также сгорает, и это даже в земном, обычном: «Когда я обучался светским наукам, мне казалось это сначала весьма тягостным, и когда я приходил взять книгу, я был в таком же положении, как человек, идущий прикоснуться к зверю; когда же я продолжал понуждать себя, Бог помог мне, и прилежание обратилось мне в такой навык, что от усердия к чтению я не замечал, что я ел, или что пил, или как спал... Я ел, что находил приготовленным, имея книгу подле себя на постели и часто углубляясь в неё. Также и во время сна она была подле меня на столе моём, и уснув немного, я тотчас вскакивал, чтобы продолжать чтение... И вообще был в таком состоянии, что от чтения вовсе не знал сладости покоя»(18).
    И это сгорание завершается пеплом... «Я верю только в то, что мне трудно даётся. Я не сделал ничего стоящего в этом мире, что не казалось бы мне поначалу бесполезным, бесполезным до смешного, бесполезным до отвращения»(19). Но как иначе может родиться феникс? Пепел и безнадёжность для него – плодоносная почва. «...Наше сердце до какой-то степени всегда должно оставаться бедным. Я должен приучить себя довольствоваться малым и настроить своё сердце на то, чтобы приблизиться к вечной красоте более через свои собственные усилия и стремления, нежели в ожидании чего-либо ей подобного от судьбы»(20). Разумеется – подобного от внешнего мира, от вещественного. И, как змея(21) растёт, исходя, оставляя свои же шкуры, так благодать побеждает свои одежды, труды человека, сосуд, вместилище...
    «Не из страха совершаем мы телесные труды наши и соблюдаем трезвение души нашей, но потому, что знаем: телесный покой удаляет нас от Бога, а разум наш удаляет от того размышления о Нём, от которого рождается любовь к Нему в душе нашей. Ненавистна нам также рассеянность...»(22)
    И есть ещё один труд, необходимый и весьма высокий: бездействие. «В молчании художника есть то же прилежание. Тот, кто никогда не молчит, говорит по лени...»(23) «Подлинная непосредственность есть преодоление средств и как всякое преодоление... требует труда, затраты времени»(24). Но не всегда и не во всём... Просто здесь не вывести каких-то неизменимых правил, кроме одного: быть внимательным в ожидании, постижении, что есть отзывчивость драгоценному. Ведь следующее изменение, плод труда может поджидать делателя где и когда угодно, что предугадать никогда невозможно: совершая установленные молитвы и поклоны, вдруг в одном из них «человек мог внезапно обрести жемчужину, которая в одной единственной молитве вмещала бы все остальные»(25), принесённые ранее.
    И потому «в искусстве всё и всегда должно переживаться не по-новому, а заново, то есть в процессе вечного обновления. Там, где не состоялся этот процесс обновления (будь то творчество или восприятие), там и не ночевало искусство. Если тайна этого постоянного обновления утрачена...»(26)
    И это очень согласуется с тем, что говорил прп. Антоний Великий о подвижнической жизни.
    «Не временем, как полагал он, измерять должно путь добродетели и подвижническую ради неё жизнь, но желанием и произволением. По крайней мере, сам он не памятовал о прошедшем времени, но с каждым днем, как бы только полагая начало подвижничеству, прилагал вящий труд о преспеянии, непрестанно повторяя сам себе изречение Апостола Павла: “задняя забывая, в предняя же простираяся”(27), и также припоминая слова пророка Илии, который говорит: “жив Господь сил, Емуже пpедстою пpед Ним днесь”(28). Ибо, по замечанию Антония, пророк, говоря «днесь», не прошедшее измеряет вpемя, но, как бы непрестанно полагая ещё только начало, старается каждый день представить себя таким, каким должен быть являющийся пpед Бога, то есть чистым сердцем и готовым повиноваться не другому кому, но Божией воле»(29).
    «Незавершенность без конца...»(30)
    И что тогда?
    «...что нас побуждает чему-то искать выраженье?
    Почему мы рифмуем или рисуем девушку,
    с натуры или её зеркальное отражение,
    на лист простейшей бумаги
    наносим бесчисленные растения,
    кроны деревьев, ограды,
    последние в виде жирных гусениц с черепашьими головами,
    неимоверно низкие,
    одна за другой ползущие
    в определённом порядке?..
    “Те немногие, которые кое-что знали об этом” (Гёте) –
    о чём об этом?
    Полагаю: о конструкции фразы»(31).
    Но что означает «конструкция фразы» в такой постановке вопроса? Мне кажется, что это способ, или, точнее, путь, на котором уловляется Неуловимый и неуловимое... которым он остаётся с нами: «...Если взыщем Бога, Он явится нам, и если станем удерживать Его, пребудет с нами»(32). Что же это за путь или способ? Думаю, труд, но что значит труд или какой это труд? Идти за Ним, куда бы Он не пошёл(33). Это те одежды, которые, сгорающие, побеждаемые, расторгает феникс.
    Есть разного рода труд. Здесь какой предполагается? Не такой, о котором сказано: «тот, кто работает с машиной, сам всё делает, как машина, у того, кто всё делает, как машина, сердце тоже становится машиной. А когда сердце становится, как машина, исчезает целомудрие и чистота. Если же нет целомудрия и чистоты, не будет и твёрдости духа. А тот, кто духом не твёрд, не сбережёт в себе Путь»(34).
    Потому что теряется внимание, чуткость. И потому иногда стоит умолкнуть на время, остановиться... «И стучащему отворят»(35). Потому что «только красота позволяет получить удовлетворение от того, что есть. Для трудящихся поэзия даже нужнее хлеба. Они нуждаются в том, чтобы их жизнь стала поэзией. Нуждаются в свете вечности. Только религия может стать источником такой поэзии... Нехваткой такой поэзии и объясняются все разновидности деморализации»(36). Хоть и слишком технические слова, а сказано верно.

(1) Ин. 3, 5.
(2) 2 Кор. 12, 4.
(3) Прп. Исаак Сирин: «...за неумеренным деланием (следует) уныние, и за унынием изступление (помрачение ума)... Умаление подвижнического самоутруждения умножает сласть греховную, а безмерность в нём порождает изступление» (Слово 71). Прп. Симеон Новый Богослов: «...когда я проявил чрезмерное воздержание, я сделал ум свой помрачённым и недвижимым...» (Сто глав богословских и деятельных, 73). Прп. Григорий Синаит: «...ни часто не пой (псалмы), во избежание смятения, ни совсем не оставляй пения во избежание расслабления и нерадения, но подражай поющим нечасто; ибо мерность во всём прекрасна... Истощив всю силу свою на многопение, ум несилен уже будет крепко и терпеливо пребывать в молитве» (Наставление безмолвствующим, 5).
(4) Ин. 20, 26-28.
(5) 3 Царств 19, 11-12, где говорится о Богоявлении св. пророку Илии.
(6) 1 Кор. 14, 19.
(7) С. Вейль, Тяжесть и благодать.
(8) Свт. Игнатий Брянчанинов, Приношение современному монашеству.
(9) К.Г. Паустовский, Золотая роза, гл. Молния.
(10) И.В. Гёте, Переписка с Ф. Шиллером 422.
(11) Готфрид Бенн, Проблемы лирики, ч. 2.
(12) Письмо 11 февр. 1922 года кн. Марии фон Турн-унд-Таксис Гогенлоэ.
(13) Письмо 11 февр. 1922 года Лу Андреас-Саломе.
(14) Лк. 22, 31: «И сказал Господь: Симон! Симон! се, сатана просил, чтобы сеять вас как пшеницу...» Просеивание же это означает по толкованию отцов, что демоны стремятся привести мысли и чувства человека в сотрясение и смятение; это состояние шаткости. Но «храни дух мирен...»
(15) Митроп. Анастасий (Грибановский), Беседы с собственным сердцем.
(16) По воспоминаниям схим. Арсения, схим. Иосифа, схиархим. Ефрема.
(17) Митрополит Анастасий Грибановский, Беседы с собственным сердцем.
(18) Прп. авва Дорофей, Поучение 10. О том, что должно проходить путь Божий разумно и внимательно.
(19) Ж. Бернанос, Большие кладбища под луной.
(20) Ф. Гёльдерлин, Письмо 115.
(21) Мф. 10, 16: «...будьте мудры, как змии, и просты, как голуби...»
(22) Прп. Исаак Сирин, т. 2, Беседа 1, 35-36. Пер. еп. Илариона (Алфеева).
(23) Н.К. Метнер, Муза и мода, Часть вторая.
(24) Н.К. Метнер, Муза и мода, Часть вторая.
(25) Прп. Исаак Сирин, т. 2, Беседа 14, 24. Пер. еп. Илариона (Алфеева).
(26) Н.К. Метнер, Муза и мода, Часть вторая.
(27) Флп. 3, 13.
(28) 3 Цар. 18, 15.
(29) Свт. Афанасий Великий, Житие прп. Антония, 7.
(30) Слова Германа Броха, цитата у П. Адо, Философия как способ жить.
(31) Готфрид Бенн, Конструкция фразы.
(32) Алфавитный патерик, Арсений 10.
(33) См. Ап. 14, 4. Архим. Софроний (Сахаров) понимает это как «вы пребыли со Мною в напастях Моих» (Лк. 22, 28)...
(34) Чжуан-цзы, Внешний раздел, гл. XII.
(35) Мф. 7, 8.
(36) С. Вейль, Тяжесть и благодать.