Путь нисходящих звёзд

    Рождение обычно предваряют Начало и Ношение.
    Прекрасно Рождение, когда произнёсшее слово сердце ликует и утешается, упиваясь исполняющей его сладостью (может, и слишком сладкое слово, но другого сейчас не знаю), словно бы оно не изнесло нечто из себя, отторгнув от самых своих драгоценных тканей свои и плоть и кровь, а наоборот – приняло.
    Прекрасно Начало, когда таинственное, ясное прикосновение пронзительного и живоносного Луча извлекает сердце из собственной его, сердца, глубины, словно бы из тёмных вод медленно и мерно вздыхающего ночного моря; когда мысль, в последней зоркости мгновенно протекши времена и расстояния, уже видит окончание, которого достигнет; когда дыхание начинает уже хранить и лелеять в себе открывший в нём жизнь пламень...
    Но прекрасно и Ношение (не вспоминается ли здесь известное евангельское слово?(1)), полнота и сияние которого, однако, не так заметны. Более того, оно бывает мучительным, осязается и переживается так. Всё это правда. Но когда надежда, нет, даже уже благонадёжность, что плод, единожды некогда начавшись, достигнет и завершения, преображает ум, словно преодолевая объявший взгляд туман и возвращая первоначальную зоркость, насыщает правдою и силой, наполняет сиянием ожидание. Незримое приращение плода, подступающая к гортани и замирающая близ уст сладость песни...
    Оно, ожидание, – как красота окружающего вдруг мира, которую не нужно тотчас запечатлевать на плёнке, как едва слышно звучащая мелодия, которую не требуется сразу же пропеть вслух, оттого что она тогда умирает, оно исполнено сознания. Оно – постижение плода. Не в рождении постигается плод, хотя и в рождении тоже, но более – в ношении его. Не так-то просто в самом деле тогда расстаться с этим его осознанием. И не лучше ли оно самого рождения?
    Нет. Не лучше. Потому что это означало бы для него быть лучше самого себя – ведь начало, ношение и рождение едины.
    В том убеждает нас настигающая сердце при рождении радость, сладостная, как первый весенний воздух, или наоборот, как благоухание первого снега и юного ещё морозца... Впрочем, нелепо будет ограничивать это ликование (тихое, как ночь или небо) формами или временем – оно повсеместно, потому что постигло всё, и изъемлет постигнутого им из времени. И насытившись этим ликованием, готова бывает душа ещё и ещё терпеть и в мучениях ждать...
    И опять наступает свет.
    Потому что это и есть – путь, так сказать, метод. «Для греков methodos есть пребывание-на-пути, а именно на том пути, который не человеком мыслится как некий “метод”, но указывается самим сущим и таким образом уже присутствует в ракурсе обнаруживающего себя сущего. В греческом сознании methodos – это не “способ” исследования, а скорее само исследование как пребывание-на-пути. Для того чтобы постичь природу по-гречески понимаемого “метода”, мы прежде всего должны усвоить, что для греческого “пути” (h odos) характерны вы-глядывание и про-зревание»(2).
    «Время искусства – это время вне времени, на которое, утаивая его, указует присутствие божественного в своей целокупности; история и весь исторический труд называет это время, отрицая, а произведение с его горьким “к чему?”, как бы показывает то, что скрывается за внешностью, проступает в гуще сокрытия, осуществляется в близости и под угрозой полного низвержения – как когда “умирают”, – и увековечивая бытие под видом небытия, превращающего чары в свет, предмет в образ, а нас в пустое нутро вечного повтора. И однако, “ошибка нам в помощь”. Она – полное предчувствий ожидание, таящееся в гуще сна – сна как бдительности, как забвения, как безмолвной пустоты священной памяти. Поэт – это сокровенность горя. В своём одиночестве он переживает пустое время отсутствия, и ошибка в нём становится глубиной разлучённости, а ночь – “другой” ночью»(3).
    Той, в которой нисходят звёзды.

(1) ...иже не носит креста своего и вслед мене грядет, не может мой быти ученик (Лк. 14, 27).
(2) М. Хайдеггер, Парменид. Часть первая, §4.
(3) Морис Бланшо, Назад к вопросу.