Из давно забытого

/пройдохам от литературы
посвящается/

Я в памяти роюсь дырявой
и вот, наважденье, как сон,
ребёнок с головкой кудрявой,
по имени Оле Кальсон.
Я вижу: в коротких штанишках,
совсем неприметен на вид,
идёт переулком парнишка –
советский простой вундеркинд;
вот он у доски отвечает,
крошится мелок и скрипит,
вот формулу он сочиняет –
не ест и ночами не спит;
вот он – математик великий,
он лучший из лучших умов,
и взор его гордый, но дикий,
проник за пределы миров.
...Вот он беспокойной рукою
в тетрадочку пишет стишок,
и смотрит в сторонку с тоскою
читатель, повергнутый в шок;
вот первая тонкая книжка –
ей сорок копеек цена,
но горд он собой, как мальчишка,
и плачет от счастья жена;
с ним спорит известный оратор,
печальный, как царь Соломон,
он мудр, но хитрей «прокуратор»,
по имени Оле Кальсон.
Глава его лавром покрыта,
во взоре – безумный огонь,
и цокают звонко копыта,
и пляшет под всадником конь,
недрогнувшей твёрдой десницей
уздечку сжимает седок:
вот Дон и казачьи станицы,
там – Запад, а дальше – Восток,
на шпильке «сапог» итальянский,
долганский задымленный чум,
а вот – бабуин африканский,
в глазах его светится ум.
Он пахнет отнюдь не духами,
но тоже слагает стишки,
а значит – он наш с потрохами,
хоть лопает лишь корешки;
неважно, что автор мохнатый,
что дико орёт поутру,
он тоже из клана «пернатых» -
коллега и брат по перу!
И вот уже нет человека,
который бы Оле не знал,
и только моральный калека
нетленок его не читал:
ломаются книжные полки
под весом написанных книг,
их могут теперь богомолки
использовать вместо вериг;
он всюду на Досках Почёта
и, что интересней всего,
шпалера медалей «За что-то»
висит на груди у него.
И блекнут пред «гением» краски,
и плачет в углу зубоскал:
средь идолов острова Пасхи
герой наш себя отыскал!
...На паперти голый и босый
я длань простираю вперёд
и русский народ, словно взносы,
копеечку мне подаёт,
а где-то за облаком серым,
отсюда почти невидим,
пройдоха в слоях атмосферы
летит, как простой херувим.