Наследие

Родившиеся - в конце 30-х,
В начале 40-х,-
Росли, придавленные страхом:
За близких - своих и чужих.
Тревоги и ожидания
Входили в кровь с молоком:
Приглушенные рыдания
И брани, и слёзы тайком;
Ночные стенания,крики:
«Отправлю тебя за Урал -
В Сибирь,без права переписки!» -
Усатый околыш орал.

«За что?!?!» - Отвечал осторожно
В беседе, спустя много лет,
Надломленный – судьбою - дед:
«Внук,люди стали жить безбожно:
Нас - в кулаки переписали
За то, что на 16 душ
Коровки две, коня держали,
А осенью имели «куш».
В колхоз, тогда, мы не вступили -
Шесть мужиков,- имели силы,
Чтобы семейство содержать,
Безбедно жить и внуков ждать.
Ты, вот, у нас родился пятым,
А мы мечтали о десятом.
Надеялись, что каждый внук -
Подмога нам, ведь - пара рук.
С утра до ночи - надрывались…»
«Пришли под утро. Все ругались…
Я воле их не подчинился,
За то - «пятёркой» поплатился».

«Нам, с бабкой, внучек, повезло –
Мы воротились,им назло.
Тот, кто имел слабее спину,
В сибирские морозы сгинул.

Теперь, вот, «обществу» служу –
Пекарню ночью сторожу.
С родной станицей по соседству.
Здесь всё напоминает детство
И юность. В зрелые лета
Не забывали никогда
Как юность нам дарила радость.
Всё только в памяти осталось».
 
«Ведь был я - видным казаком.
В начале века,
Пусть издали, но, был знаком
Со святейшим человеком.
Ни раз стояли на постое
Мы - в Императорском конвое,-
В казармах Царского села.

На память бабка сберегла
Две фотографии. Смотри,
Каким усатым был и бравым.
Это теперь – сухой. И старый».
«На состязаниях в сноровке
Брал все призы: в вольтижировке;
Рубил лозу (на всём скаку);
Стрелял, повиснув на боку
Подаренного жеребца.
Ни в чём не посрамил отца.
А он, участник битв за Плевну,
В учении бывал и гневным.
На сходке,атаманский круг,
служить направил,в Петербург».

«Царь-император был «плюгавый» –
Не так чтоб слаб,- росточком малый.
Любил бродить уединенно.
Беседовал непринужденно:
"Здорово, братцы-казаки!
- Не затупились ли клинки?
- Под буркою стоять - не хладно?»
А мы в ответ ему: «Всё ладно!»
Хоть служба – не родная мать,
Никто не мог нас обижать.
Так и служил – с умом и с Честью,-
За веру, царя, и  Отечество».
«Когда родился твой отец,
Я отпуска – в другой конец
России-матушки,- дождался.
Все две недели добирался".

"Ты разговор наш сбереги.
Болтать об этом не моги.
Бывало, выронит кто слово
И «дело» на него готово.
Доказывать – всё бесполезно.
Жить, что ли, людям стало тесно?
Ты больше слушай и молчи.
О том,что знаешь, не кричи».

И я молчал. Не мог сказать,
Что дед – джигит, - умел скакать;
Что австрияка воевал,
И что румына «угощал»
Во время «I-ой Мировой».
Что сын его, уж во «II-ой»,
Пропал «без вести», под Берлином.

То ль был пленён, а то ли - сгинул? 
Была безвестность не в чести.
И нам пришлось всю жизнь нести
Той полуправды тяжкий крест.

Но, вот Судьбы широкий жест:
Заметкой «Грозненский рабочий» -
Известно, кто  уполномочил,-
Официально заявил,
Что дед напрасно был судим.
А рядом, в списке, уроженцы
«соседи»: немец и чеченцы,
грузин, поляк, иранец, грек…
Всего за сотню человек.
И этот список пятым был,
Предвестник нескольким другим.

- Кто «привлекался»? - Чем «запятнан»? –
Колхозник, плотник, без занятий,
Кассир, рабочий, продавец
И зав. столовой... Где конец?
А нет его. Сплошные «массы»
Расстреляны. Под лозунг: «Классы
Идут, в борьбе, к социализму!»
В конце концов «сошлись с фашизмом».
И два вождя, в одном антракте,
Договорились о том «Пакте».

Кровавый след двойной игры
Всё тянется. До сей поры.
           Февраль 1990г.