Анне Ахматовой. Триптих

1. «Прелюдия»

Пусть гордится старый дед
Внуков резвою семьёю,
Витязь – пленников толпою
И трофеями побед;
Красота морей зыбучих –
Паруса судов летучих;
Честь народов – мудрый круг
Патриархов в блеске власти;
Для меня ж милей, мой друг,
В пору бури и ненастий
В теплой хижине очаг,
Пня дубового отрубок
Да в руках тяжёлый кубок,
В кубке хмель и хмель в речах.
(А.Майков. Под Анакреонта)
----------------------------

О Городе, где каждый камень овеян чьей-нибудь строкой,
где свет и тьма сошлись настолько близко…
Не мне!
Сподобится отзывчивый. Другой.
И не один –
Воздать. Примазаться. Побрызгать.
Словцом.
Банальных чувств, в декор, поднапустив.
Пройтись по Невскому. По Мойке и Фонтанке.
Воткнуть про шпили на соборах. По пути
изысканно одёрнуться в «атанде».
Не Пушкин, мол, однако ж воспою
дворцы и статуи имперского замеса.
Оставлю – пусть хромую, но свою –
достойную читателя пиесу.
Про Летний сад, в котором есть лимон
и в медную копейку мандарины…
Но то –
другой: Пиндар-Анакреон.
Любитель од в просодиях старинных.
Не мне, охальнику, вызванивать Петру
и славить век златой немецкой *ляди.
Янтарной комнаты величественный труп
и Белый зал в Адажио Вивальди.

22.08.2017
PS:
Пиндар меня простит. В ритм можно помянуть хотя бы и Алкея, но в духе XVIII века вполне и так.

Анна Ахматова. Ночное посещение
                Все ушли, и никто не вернулся.

Не на листопадовом асфальте
Будешь долго ждать.
Мы с тобой в Адажио Вивальди
Встретимся опять.
Снова свечи станут тускло-жёлты
И закляты сном,
Но смычок не спросит, как вошёл ты
В мой полночный дом.
Протекут в немом смертельном стоне
Эти полчаса,
Прочитаешь на моей ладони
Те же чудеса.
И тогда тебя твоя тревога,
Ставшая судьбой,
Уведёт от моего порога
В ледяной прибой.

2. * * *

В Фонтанный дом Поэмой без героя
вошёл под Новый сорок страшный год
белесый Призрак, сросшийся с Невою.
И женщина, влюблённая в него –
его раба, клеймённая блудница,
форелью разбивающая лёд –
с народом изолгавшимся роднится
без ложного хождения в народ.

24.08.2017
PS:
Варлам Шаламов:
В №5 журнала «Москва» 1964 год. Корней Чуковский в своей заметке «Читая Ахматову» таким образом излагает результат своего анализа известной «Поэмы без героя»:
«Нужно ли говорить, что наибольшую эмоциональную силу каждому из образов поэмы придает ее тревожный и страстный ритм, органически связанный с ее тревожной и страстной тематикой. Это прихотливое сочетание двух анапестических стоп то с амфибрахием, то с одностопным ямбом может называться ахматовским: насколько я знаю, такая ритмика (равно как и строфика) до сих пор была русской поэзии неведома. Вообще поэма симфонична и каждая из ее трех частей имеет свой музыкальный рисунок, свой ритм в пределах единого метра и, казалось бы, одинакового строения строф.
Здесь творческая находка Ахматовой. Нельзя и представить себе эту поэму в каком-либо другом музыкальном звучании».
Память изменила Корнею Ивановичу Чуковскому. Тот «тревожный и страстный ритм», который Чуковский считает ахматовским вкладом в русскую поэзию, известнее русской поэзии раньше, чем написана «Поэма без героя».
Это размер, это «тревожный и страстный ритм», словарь, чередование вопросительных и восклицательных интонаций – принадлежит выдающемуся русскому поэту Михаилу Кузмину.
Вот отрывок эмоционально напряженный, красочный и драматический, стихи самого первого поэтического сорта:

Кони бьются, храпят в испуге,
Синей лентой обвиты дуги
Волки, снег, бубенцы, пальба!
Сто до страшной, как ночь, расплаты?
Разве дрогнут твои Карпаты?
В старом роге застынет мёд?
Полость треплется, диво-птица;
Вниз полозьев – «Гайда, Марица!»
Вот какое твоё домовье;
Свет Мадонны у изголовья
И подкова хранит порог
Галереи, сугроб на крыше,
За шпалерой скребутся мыши,
Черпаки, кружева, ковры!
Тяжело от парадных спален!
А в камин целый лес навален,
Словно ладан шипит смола...
Это...
Отчего же твои губы жёлты?
Сам не знаешь, на что пошёл ты,
Ты о шутках, дружок, забудь!
Не богемских лесов вампиром –
Смертным братом пред целым миром
Ты назвался, так будь же брат!
А законы у нас в остроге,
Ах, привольны они и строги:
Кровь за кровь, за любовь любовь
Мы берём и даем по чести,
Нам не надо кровавой мести,
От зарока развяжет бог,
Сам себя осуждает Каин...
Побледнел молодой хозяин,
Резанул по ладони вкось...
Тихо капает кровь в стаканы:
Знак обмена и знак охраны...
На конюшню ведут коней...

Этот отрывок сделал бы честь Ахматовой, если бы его включить в «Поэму без героя». И вошли бы туда эти строфы незаметно.
Это – Михаил Кузмин, стихотворение «Второй удар» из последнего сборника поэта «Форель разбивает лёд» (Л-д, 1929. стихи 1925 – 1928 гг.).

Впрочем, тема «Ахматова  и Кузмин» достаточно серьёзно  разработана. В.Н.Топоров, А.М.Эткинд («Содом и Психея»)…

Так и знай: обвинят в плагиате…
Разве я других виноватей?
Впрочем, это мне всё равно.
Я согласна на неудачу
И смущенье своё не прячу…
У шкатулки ж тройное дно.
Но сознаюсь, что применила
Симпатические чернила…
Я зеркальным письмом пишу,
И другой мне дороги нету –
Чудом я набрела на эту
И расстаться с ней не спешу.
(А.Ахматова. Поэма без героя. Решка)

Он увидел. – Рухнули зданья…
И в ответ обрывок рыданья:
«Ты – Голубка, солнце, сестра! –

Я оставлю тебя живою,
Но ты будешь моей вдовою,
А теперь…
Прощаться пора!»

На площадке пахнет духами,
И драгунский корнет со стихами
И с бессмысленной смертью в груди

Позвонит, если смелости хватит…
Он мгновенье последнее тратит,
Чтобы славить тебя.
Гляди:

Не в проклятых Мазурских болотах,
Не на синих Карпатских высотах…
Он – на твой порог!
Поперек.

Да простит тебя Бог!
(А.Ахматова. Поэма без героя. Глава четвёртая)

И, конечно, А.А.Блок. С «Балаганчиком» и не только…

Было то в тёмных Карпатах,
Было в Богемии дальней…

Впрочем, прости… мне немного
Жутко и холодно стало;
Это – я помню неясно,
Это – отрывок случайный,
Это – из жизни другой мне
Жалобный ветер напел…

Верь, друг мой, сказкам: я привык
Вникать
В чудесный их язык
И постигать
В обрывках слов
Туманный ход
Иных миров,
И тёмный времени полёт
Следить,
И вместе с ветром петь;
Так легче жить,
Так легче жизнь терпеть
И уповать,
Что тёмной думы рост
Нам в вечность перекинет мост,
Надеяться и ждать…

Жди, старый друг, терпи, терпи,
Терпеть недолго, крепче спи,
Всё равно всё пройдёт,
Всё равно ведь никто не поймёт,
Ни тебя не поймёт, ни меня,
Ни что ветер поёт
Нам, звеня…

Октябрь 1913 (26 августа 1914)

3. «Чужие интонации»

Новый год. Рождество. Колядки.
Завернулся в шинель Голядкин.
Заоконная мишура.
Будто Таня гадает Оле.
Передонову тесно в школе.
К донне Анне плывёт жираф.

Свечи плавятся. Окна жёлты.
В кавалерии носят шорты
и драгунские кивера.
У Мазурских озёр спокойно.
На Аляске бушуют войны.
Там сегодня опять жара.

Путь к Дамаску в ночи не близок.
Голос скрипки исходит визгом.
Тёмный Вестник и ты – Сестра!
Гости странные. Навьи чары.
Наливают стаканы чаем.
Крыльев шорохи у костра…

27.08.2017
PS:
«Чужие интонации» – это из В.Шаламова. У него там – интересно. Но кое с чем подмывает поспорить. В том числе и касательно оценки ахматовский Поэмы. Я лично нисколько не сомневаюсь, что обращалась Анна Андреевна к интонации Кузмина (из «Второго удара форели») совершенно осознанно. А вот многое остальное она действительно не вполне (и это нормально), что называется, «контролировала». Набегало из подсознания. Образы слипались, расходились…Удвоения, утроения…

Кузмин, Ахматова… Блок, Сологуб…«Карамазовщина», короче. Достоевшина. А может, Гоголь?  А чем «Дама с собачкой» Антона Павловича хуже, нежели  «Путь в Дамаск» Фёдора Кузьмича?

«Двойник» – повесть Фёдора Михайловича Достоевского, написанная в 1845-1846 годах и впервые опубликованная 1 февраля 1846 года во втором номере журнала «Отечественные записки» с подзаголовком «Приключения господина Голядкина».
Константин Аксаков в «Московском литературном и ученом сборнике на 1847 год» назвал Достоевского явным подражателем Гоголя, перешедшим грань между подражанием и заимствованием.

Дохнуло С-м, однако. Двойник – как не крути…
Созданию образа Голядкина способствовали различные предчувствия и фантомы самого Достоевского, а также выключенность из жизни. Его врач, Степан Дмитриевич Яновский, позже вспоминал, что в то время писателя мучила «страшная подозрительность». Знакомые описывали Достоевского как больного человека, но понимающего это и способного использовать в своих целях. Сам Достоевский в сентябре 1845 года пишет своему брату Михаилу: «Я теперь настоящий Голядкин. Голядкин выиграл от моего сплина. Родились две мысли и одно новое положение».
Ощущая себя Голядкиным, писатель мог изнутри изучить данного персонажа и управлять им. Панаева и Яновский также отмечали у Достоевского наличие мании преследования, беспочвенное чувство вины, мизантропию и катастрофические предчувствия. Всё это писатель сумел использовать при создании образа Голядкина, о чём позже вспоминал литературный критик Николай Страхов: «С чрезвычайной ясностью обнаружилось в нём особенного рода раздвоение, состоящее в том, что человек предается очень живо известным мыслям и чувствам, но сохраняет в душе неподдающуюся и неколеблющуюся точку, с которой смотрит на самого себя, на свои мысли и чувства. Он сам иногда говорил об этом свойстве и называл его рефлексиею».

Собственно, данная способность («особая форма щизофрении» – шутка!) есть необходимое условие хорошей философии (и не только). Отстранённость-сопричастность См. хотя бы Мераба (Мамардашвили).

Как-то «перекликнуло» и с одним из моих же…

«Магия. 1914, 2014…»

Взбегу на холм
и упаду
в траву,
И древностью повеет вдруг из дола.
И вдруг картины грозного раздора
Я в этот миг увижу наяву.
Пустынный свет на звёздных берегах
И вереницы птиц твоих, Россия,
Затмит на миг
В крови и жемчугах
Тупой башмак скуластого Батыя!..
(Н.Рубцов)
-----------------------

А что творится на Балканах
В столетье Первой мировой?
Я разливаю по стаканам
Янтарный чай.
Разрыв-травой
Настоян мой чудной напиток
Купальской ночью на огне.
И времени печальный свиток
Откроет тайное.
И мне
Предстанут знаки роковые.
Но…
Остывает быстро чай.
И вновь оковы вековые
В затвор упрятали печаль.
И только конь в тяжёлой сбруе,
Кивая мерно головой,
Напоминает про Вторую
Из тех уже далёких войн.
(18.02.2014)

Полагаю, могут удалить. Слишком много "чужих" текстов. "Правила" нарушаю. Упрям я однако...