У каждого есть свой Иерусалим

У каждого есть свой Иерусалим.
Мой там, где поле тканевым отрезом
Прильнуло бережно к изножью леса,
А лес взмывает вверх неумолим.

Хвоя присыпана поверх земли,
Где охристым штрихом идет граница,
Прямолинейнее вязальной спицы,
Извилистей веревочной петли.

По краю лошадью себя веду,
Лесное имя повторяя всуе,
Ребристой кромкой душу полосуя,
Рыхля носком упорно борозду.

Вдоль этой кромки правое крыло
Расправилось над полем и запело,
А левое крыло прильнуло к телу,
И в узость тайны клювом повело.

Дымится плодородная земля,
Зубцы травы топорщатся с наскока,
И обоюдоострый меч осоки
Приветствует Лесного Короля.

Хозяйственность, и зрелость, и простор –
– Кипит лесное славное предместье.
Здесь гостем жить сочтут великой честью –
– На площади и с видом на собор.

Но даже вольница парной земли
Робеет перед глубью гобелена,
В которой древние сквозные стены
Венчают беличьи машикули.

Лесную крепость приступом не взять,
Не изморить досадливой осадой.
Самодовольным с лесом нету сладу,
Его не обороть и не унять.

Но осторожно, пристально, на Вы,
Прислушиваясь к внутренним пустотам,
Но, раз за разом подходя к воротам,
Беседовать с замшелым часовым.

Чтобы войти туда пусть не ольхой,
Не тополем, не вязом седобровым,
Но прошлогодним листиком дубовым,
Не потревожив лиственный покой.

Не гнать с собой охотничьих собак.
Отринув суетность и деловитость,
Песок людских грехов просеяв ситом,
Глядеть, глядеть в церковный хвойный мрак.

Упав коленями в лесную грязь,
Сведя молитвенным усильем брови –
– Я той же горьковато-хвойной крови,
Но я не помню, как я родилась.

Я тоже в острых прорезях теней.
Я непролазна и непроходима.
Я с той же ландышевой сердцевиной
В кольце трухлявых стерегущих пней.

Чередованье шахматное мха –
– Седого с медным, медного с зеленым,
А дальше щедрое оплечье клена,
В височных кольцах тянется ольха…

Но ров глубок, с тончайшей из преград,
Мышиной, шелковистой, камышовой.
Встает за этим девичьим покровом
И царственный, и неприступный град.

Плетется запыленный пилигрим,
Дотла сносивший несколько фамилий.
В глазах рябит от разнорядья шпилей,
А лес взмывает вверх неумолим.

То царствие, в которое войти
Возможно из забвенья и изгнанья.
Где без утраты нет и пониманья,
Не вымостить себе прямей пути.

В замочных скважинах рождаются огни,
Прорезываются в еловой гуще.
Внутри вскипает все пышней и пуще:
Верни мне лес и мне меня верни.

Чтобы однажды безымянно стать
Ребром лесного стрельчатого свода,
Вкусить от медоточащего плода
Соединенья в высь и в благодать.

Чтобы однажды дерзко вознестись
Придворным королевским звездочетом
И этим взнузданным и властным взлетом
С разбега рухнуть в благодать и в высь.

Лесное небо видно лишь в лесу,
Где каждое движенье ветки сразу
Дает ступеньку немощному глазу,
Смеясь над близорукостью внизу.

Лес прячет от меня – меня.
И я, играя в лиственные прятки,
Припоминаю детские повадки,
И ландыши колеблются звеня.

Встают из многоцветной толчеи
И сцены из младенчества инфанты,
И платье с чистотелами по канту,
И туфельки из рыбьей чешуи.

Как златотканым облаком пыльца
Висела там, где мне занять родную,
Знакомую поляну одесную
Тенистого древесного отца.