Моя жизнь причудливей, чем еврейский квартал

Е.Ф.

Моя жизнь причудливей, чем еврейский квартал,
И полна тупиков, паутины и откровений,
Потемневших витражных стекол и бдений
Перед фресками, равных которым никто не писал.

В Петербурге из света остался только фонарный.
Ни листа на деревьях, только теплые абрикосы,
На чугунные прутья подвешенные без спросу.
Возникают в морозной чернике ночи попарно.

По утрам снег идет горизонтально, слева направо,
Как и эти строчки, сырой и неряшливый. Как и эти строчки,
Залепляет глаза. Запятые, кавычки и точки
Лезут всей оголтевшей тоскливой оравой.

Расстояние до адресата совершенствует стих,
Превращая все в шелест прибрежной шелковой ленты,
Благо леска тянется аж через два континента,
И с твоей стороны гул натянутой лески почти затих.

У тебя лодчонки в прибрежных волнах на приколе.
У меня рыболовный крючок приколот под левой лопаткой.
Не удержавшись, тяну иногда за него украдкой,
Вспоминаю, как было, и тихо шиплю от боли.

Врач не одобрил бы прикосновенья к открытой ране.
Подставляю ладони под эту боль, втираю в виски, натощак глотаю -
- Курс терапии, как таянье снега, идет своим ходом до мая.
Я пока что не плачу, но, кажется, скоро буду на грани.

Как впрочем, и часто с тобой. С твоим знанием грани
Ты бы славно метал ножи или ходил по канату.
А ты лечишь. Даже в качестве вымышленного адресата.
Знаешь, есть девочки-воины, только что с поля брани,

Уставшие от своего стального взгляда из-под забрала,
Уставшие от непомерного веса стальных доспехов,
- Раньше всегда казалось, что снять их не к спеху -
И каждой снится рука, которая бы забрала
Тяжесть и привкус металла.

Как я могу, глядя тебе в лицо или смежив веки,
Быть такой скованной и вместе с тем такой оголенной?
Как Святой Себастьян, как декабрьские клены,
Как провода, как нерв. Я бы сняла доспехи.

Только ты здесь и помнишь, как снять - торжество
Пальцев над застежкой кирасы, наплечниками и кольчугой.
Руки, как белые голуби мира или как чудо.
Чудеса ведь бывают. Скоро у нас Рождество.

Возвращаюсь с работы, зажав мандарин в кулаке.
Выше полощутся чайки, выстиранные добела.
В кипятке проплывают чаинки, над ними кружится пчела
Ложки. Это дома. А пока перекатываю на языке

- Смехотворно! занятие всей моей жизни - слова:
Индия, Дели, Гоа, Индия, Арамболь...
Сыплются пряности, время, песок и морская соль.
Индия, Дели, Гоа, Арамболь, Гоа...

Слова, как большие глотки добротного чая.
Полощу ими горло, вымываю несказанное "скучаю".
Я даже не знаю толком, откуда и что берется,
Откуда во мне и безумная жажда, и полнота колодца.
И эта вода пьется.

Я на ощупь танцую сквозь кружево темноты,
Сквозь орнамент из веток, чугунных решеток, арок,
И на вальсовый третий счет фонарь как подарок.
Как примирение с жизнью. Как ты.

Продираю глаза и падаю в забытье многократно.
Как деревья зимой и летом, раздеваюсь и одеваюсь.
Каждый день я иду по набережной и стараюсь
Не считать, сколько раз мне еще туда и обратно,

Отдавая оммаж своей странной и чудной судьбе,
Челноком, дребезжащей кареткой, трамвайным эхом
На кольце, ниткой вслед за иголкой по краю прорехи.
Пока я не приду к тебе.