Хорошо идти за Господом!

Перед смертью

Помню часовъ около четырехъ я почувствовалъ какъ бы легкій ознобъ и, желая согрѣться, плотно увернулся въ одѣяло и легъ было въ постель, но мнѣ вдругъ сдѣлалось очень дурно.

Я позвалъ фельдшера; онъ подошелъ, поднялъ меня съ подушки и подалъ мѣшокъ съ кислородомъ. Гдѣ-то прозвенѣлъ звонокъ, и чрезъ нѣсколько минутъ въ мою палату торопливо вошелъ старшій фельдшеръ, а затѣмъ, одинъ за другимъ, и оба наши врача.

Въ другое время такое необычайное сборище всего медицинскаго персонала и быстрота, съ какою собрался онъ, несомнѣнно, удивили и смутили бы меня, но теперь я отнесся къ этому совершенно равнодушно, словно оно и не касалось меня.

Странная перемѣна произошла вдругъ въ моемъ настроеніи! За минуту передъ тѣмъ жизнерадостный, я теперь, хотя и видѣлъ и отлично понималъ все, что происходило вокругъ меня, но ко всему этому у меня вдругъ явилась такая непостижимая безучастность, такая отчужденность, какая, думается, совсѣмъ даже и не свойственна живому существу.

Все мое вниманіе сосредоточилось на мнѣ же самомъ, но и здѣсь была удивительно своеобразная особенность, какая-то раздвоенность: я вполнѣ ясно и опредѣленно чувствовалъ и сознавалъ себя и въ то же время относился къ себѣ же настолько безучастно, что, казалось, будто даже утерялъ способность физическихъ ощущеній.

…

Во мнѣ какъ бы вдругъ обнаружились два существа: одно — крывшееся гдѣ-то глубоко и главнѣйшее; другое — внѣшнее и, очевидно, менѣе значительное; и вотъ теперь словно связывавшій ихъ составъ выгорѣлъ или расплавился, и онѣ распались, и сильнѣйшее чувствовалось мною ярко, опредѣленно, а слабѣйшее стало безразличнымъ. Это слабѣйшее было мое тѣло.
Могу представить себѣ, какъ, быть можетъ, всего нѣсколько дней тому назадъ, былъ бы пораженъ я открытіемъ въ себѣ этого невѣдомаго мною дотолѣ, внутренняго моего существа и сознаніемъ его превосходства надъ тою, другою моею половиной, которая по моимъ понятіямъ и составляла всего человѣка, но которой теперь я почти и не замѣчалъ.
Удивительно было это состояніе: жить, видѣть, слышать, понимать все, и въ то же время какъ бы и не видѣть, и не понимать ничего, такую чувствовать ко всему отчужденность…

Вотъ докторъ задалъ мнѣ вопросъ; я слышу и понимаю, что онъ спрашиваетъ, но отвѣта не даю, не даю потому, что мнѣ не зачѣмъ говорить съ нимъ. А вѣдь онъ хлопочетъ и безпокоится обо мнѣ же, но о той половинѣ моего я, которая утратила теперь всякое значеніе для меня, до которой мнѣ нѣтъ никакого дѣла.

Но вдругъ она заявила о себѣ, и какъ рѣзко и необычайно заявила!

Я вдругъ почувствовалъ, что меня съ неудержимою силой потянуло куда-то внизъ. Въ первыя минуты это ощущеніе было похоже на то, какъ бы ко всѣмъ членамъ моимъ подвѣсили тяжелыя многопудовыя гири, но вскорѣ такое сравненіе не могло уже выразить моего ощущенія: представленіе такой тяги оказывалось уже ничтожнымъ.

Нѣтъ, тутъ дѣйствовалъ какой то ужасающей силы законъ притяженія.

Мнѣ казалось, что не только всего меня, но каждый мой членъ, каждый волосокъ, тончайшую жилку, каждую клѣточку моего тѣла въ отдѣльности тянетъ куда то съ такою же неотразимостью, какъ сильно дѣйствующій магнитъ притягиваетъ къ себѣ куски металла.

И, однако, какъ ни сильно было это ощущеніе, оно не препятствовало мнѣ думать и сознавать все; я сознавалъ и странность самого этого явленія, помнилъ и сознавалъ дѣйствительность, то-есть, что я лежу на койкѣ, что палата моя во второмъ этажѣ, что подо мною такая же комната; но въ то же время, по силѣ ощущенія, я былъ увѣренъ, что, будь подо мною не одна, а десять нагроможденныхъ одна на другую комнатъ, все это мгновенно разступится предо мною, чтобы пропустить меня... куда?

Куда-то дальше, глубже, въ землю.
Да, именно въ землю, и мнѣ захотѣлось лечь хоть на полъ и я сдѣлалъ усиліе и заметался. 

— Агонія, — услышалъ я произнесенное надо мною докторомъ слово.

Смерть

Несомнѣнно, еслибы я услышалъ это слово хотя тогда, когда трое докторовъ выслушивало меня, я былъ бы невыразимо испуганъ имъ.

Несомнѣнно также, что, не случись со мною такого страннаго переворота, оставайся я въ обычномъ состояніи вольнаго человѣка; я и въ данную минуту, зная, что наступаетъ смерть, понималъ бы и объяснялъ бы все происходящее со мной иначе; но теперь слова доктора только удивили меня, не вызвавъ того страха, какой вообще присущъ людямъ при мысли о смерти…

«Такъ вотъ что! Это она, земля, такъ тянетъ меня», вдругъ ясно выплыло въ моей головѣ. «То есть не меня, а то свое, что на время дала мнѣ. И она ли тянетъ или оно стремится къ ней?..»

И то что прежде казалось мнѣ столь естественнымъ и достовѣрнымъ то-есть, что весь я по смерти разсыплюсь въ прахъ, теперь явилось для меня противоестественнымъ и невозможнымъ.

«Нѣтъ, весь я не уйду, не могу», чуть ли не громко крикнулъ я, и сдѣлалъ усиліе освободиться, вырваться отъ той силы, что влекла меня, и вдругъ почувствовалъ, что мнѣ стало легко.

Я открылъ глаза, и въ моей памяти съ совершенною ясностью до малѣйшихъ подробностей запечатлѣлось все, что увидалъ я въ ту минуту.

Я увидѣлъ, что стою одинъ посреди комнаты; вправо отъ меня, обступивъ что-то полукругомъ, столпился весь медицинскій персоналъ: заложивъ руки на спину и пристально глядя на что-то, чего мнѣ за ихъ фигурами не было видно, стоялъ старшій врачъ, подлѣ него, слегка наклонившись впередъ — младшій старикъ фельдшеръ, держа въ рукахъ мѣшокъ съ кислородомъ, нерѣшительно переминался съ ноги на ногу, повидимому, не зная что дѣлать ему теперь со своею ношей, отнести ли ее, или она можетъ еще понадобиться; а молодой, нагнувшись поддерживалъ что-то, но мнѣ изъ-за его плеча видѣнъ былъ только уголъ подушки.

Меня удивила эта группа: на томъ мѣстѣ, гдѣ стояла она, была койка, что же теперь привлекало тамъ вниманіе этихъ людей, на что смотрѣли они, когда меня ужь тамъ не было, когда я стоялъ посреди комнаты?

Я подвинулся и глянулъ туда, куда глядѣли всѣ они:
Тамъ на койкѣ лежалъ я.

…

— Нѣтъ, ничего тутъ не подѣлаешь! Все кончено, — безнадежно махнувъ рукой, проговорилъ въ это время младшій докторъ, и отошелъ отъ койки, на которой лежалъ другой я.

Мнѣ стало невыразимо досадно, что они все толкуютъ и хлопочутъ надъ тѣмъ моимъ я, котораго я совершенно не чувствовалъ, которое совсѣмъ не существовало теперь для меня, и оставляютъ безъ вниманія другого, настоящаго меня, который все сознаетъ и, мучась страхомъ неизвѣстности, ищетъ, требуетъ ихъ помощи.

«Неужели они не хватятся меня, неужели не понимають, что тамъ меня нѣтъ?» — съ досадой думалъ я, и, подойдя къ койкѣ, глянулъ на того себя, который въ ущербъ моему настоящему я, привлекалъ вниманіе находившихся въ палатѣ людей.

Я глянулъ, и тутъ только впервые у меня явилась мысль: да не случилось ли со мною того, что на нашемъ языкѣ, на языкѣ живыхъ людей опредѣляется словомъ «смерть»?

…

Вспоминая и продумывая впослѣдствіи свое тогдашнее состояніе, я замѣтилъ только, что мои умственныя способности дѣйствовали и тогда съ такою удивительною энергіей и быстротой, что, казалось, не оставалось ни малѣйшей черты времени для того, чтобы съ моей стороны сдѣлать усиліе сообразить, сопоставить, вспомнить что-нибудь… Иногда я даже какимъ-то наитіемъ предугадывалъ и невѣдомое мнѣ, но все-таки не раньше чѣмъ оно представлялось моимъ глазамъ.

Въ этомъ только и заключалась особенность моихъ способностей, кромѣ тѣхъ, которыя являлись слѣдствіемъ моего измѣненнаго естества. 

…

Марина Сергеева-Новоскольцева   04.06.2023 16:54   Заявить о нарушении

Итакъ, что же дальше было со мной? Доктора вышли изъ палаты, оба фельдшера стояли и толковали о перипетіяхъ моей болѣзни и смерти, а старушка няня (сидѣлка), повернувшись къ иконѣ, перекрестилась и громко высказала обычное въ такихъ случаяхъ пожеланіе мнѣ...

— Ну, царство ему небесное, вѣчный покой.

И едва произнесла она эти слова, какъ подлѣ меня явились два Ангела; въ одномъ изъ нихъ я почему-то узналъ моего Ангела-Хранителя, а другой былъ мнѣ неизвѣстенъ.

Взявъ меня подъ руки, Ангелы вынесли меня прямо чрезъ стѣну изъ палаты на улицу. 

Смерклось уже, шелъ небольшой, тихій снѣжокъ. Я видѣлъ это, но холода и вообще перемѣны между комнатною температурой и надворною не ощутилъ. Очевидно, подобныя вещи утратили для моего измѣненнаго тѣла свое значеніе. Мы стали быстро подыматься вверхъ. И по мѣрѣ того какъ подымались мы, взору моему открывалось все большее и большее пространство, и наконецъ, оно приняло такіе ужасающіе размѣры, что меня охватилъ страхъ отъ сознанія моего ничтожества передъ этою безконечной пустыней. Въ этомъ, конечно, сказывались нѣкоторыя особенности моего зрѣнія: во-первыхъ, было темно, а я видѣлъ все ясно, слѣдовательно, зрѣніе мое получило способность видѣть въ темнотѣ; во-вторыхъ, я охватывалъ взоромъ такое пространство, какого, несомнѣнно, не могъ охватить моимъ обыкновеннымъ зрѣніемъ, но этихъ особенностей я, кажется, не сознавалъ тогда, а [осознавал] что я вижу не все, что для моего зрѣнія, какъ ни широкъ его кругозоръ, все-таки существуетъ предѣлъ, — это я отлично понималъ и ужасался.

Да, насколько стало-быть свойственно человѣку цѣнить во что-то свою личность: я сознавалъ себя такимъ ничтожнымъ, ничего не значущимъ атомомъ, появленіе или исчезновеніе котораго, понятно, должно было оставаться совсѣмъ незамѣченнымъ въ этомъ безпредѣльномъ пространствѣ, но вмѣсто того, чтобы находить для себя въ этомъ нѣкоторое успокоеніе, своего рода безопасность, я страшился... что затеряюсь, что эта необъятность поглотитъ меня, какъ жалкую пылинку.

Удивительный отпоръ ничтожной точки всеобщему (какъ мнятъ нѣкоторые) закону разрушенія, и знаменательное проявленіе сознанія человѣкомъ его безсмертія, его вѣчнаго личнаго бытія! 

Идея времени погасла въ моемъ умѣ, и я не знаю, сколько мы еще подымались вверхъ, какъ вдругъ послышался сначала какой-то неясный шумъ, а затѣмъ, выплывъ откуда-то, къ намъ съ крикомъ и гоготомъ стала быстро приближаться толпа какихъ-то безобразныхъ существъ.

«Бѣсы!» съ необычайною быстротой сообразилъ я и оцѣпенѣлъ отъ какого-то особеннаго, невѣдомаго мнѣ дотолѣ ужаса. Бѣсы! О, сколько ироніи, сколько самаго искренняго смѣха вызвало бы во мнѣ всего нѣсколько дней, даже часовъ тому назадъ чье-нибудь сообщеніе, не только о томъ, что онъ видѣлъ своими глазами бѣсовъ, но что онъ допускаетъ существованіе ихъ, какъ тварей извѣстнаго рода!

Какъ и подобало «образованному» человѣку конца девятнадцатаго вѣка, я подъ этимъ названіемъ разумѣлъ дурныя склонности, страсти въ человѣкѣ, почему и самое слово это имѣло у меня значеніе не имени, а термина, опредѣлявшаго извѣстное отвлеченное понятіе. И вдругъ это «извѣстное отвлеченное понятіе» предстало мнѣ живымъ олицетвореніемъ! Не могу и до сихъ поръ сказать, какъ и почему я тогда безъ малѣйшаго недоумѣнія призналъ въ этомъ безобразномъ видѣніи бѣсовъ. Несомнѣнно лишь, что такое опредѣленіе совсѣмъ выходило изъ порядка вещей и логики, ибо, предстань мнѣ подобное зрѣлище въ другое время, я несомнѣнно сказалъ бы, что это какая-то небылица въ лицахъ, уродливый капризъ фантазіи, — однимъ словомъ, все что угодно, но ужъ конечно, никакъ не назвалъ бы его тѣмъ именемъ, подъ которымъ понималъ нѣчто такое, чего и видѣть нельзя. Но тогда это опредѣленіе вылилось съ такою быстротой, какъ будто тутъ и думать было не зачѣмъ, какъ будто я увидѣлъ что-то давно и хорошо мнѣ извѣстное, и такъ какъ мои умственныя способности работали въ то время, какъ говорилъ я, съ какою-то непостижимою энергіей, то я почти такъ же быстро сообразилъ, что безобразный видъ этихъ тварей не былъ ихъ настоящею внѣшностью, что это былъ какой-то мерзкій маскарадъ, придуманный, вѣроятно, съ цѣлью больше устрашить меня и на мгновеніе что-то похожее на гордость шевельнулось во мнѣ. Мнѣ стало стыдно за себя, за человѣка вообще, что для того, чтобы испугать его, столь много мнящаго о себѣ, другія твари прибѣгаютъ къ такимъ пріемамъ, какіе нами практикуются лишь по отношенію къ малымъ дѣтямъ.

Окруживъ насъ со всѣхъ сторонъ, бѣсы съ крикомъ и гамомъ требовали, чтобы меня отдали имъ, они старались какъ-нибудь схватить меня и вырвать изъ рукъ Ангеловъ, но, очевидно, не смѣли этого сдѣлать. Среди ихъ невообразимаго и столь же отвратительнаго для слуха, какъ сами они были для зрѣнія, воя и гама я улавливалъ иногда слова и цѣлыя фразы.

— Онъ нашъ: онъ отъ Бога отрекся, — вдругъ чуть не въ одинъ голосъ завопили они, и при этомъ ужъ съ такою наглостью кинулись на насъ, что отъ страха у меня на мгновеніе застыла всякая мысль.

«Это ложь! Это неправда!» опомнившись, хотѣлъ крикнуть я, но услужливая память связала мнѣ языкъ. Какимъ-то непонятнымъ образомъ мнѣ вдругъ вспомнилось такое маленькое, ничтожное событіе, и къ тому же и относившееся еще къ давно минувшей эпохѣ моей юности, о которомъ, кажется, я и вспомнить никакъ не могъ. 

Мнѣ вспомнилось какъ еще во времена моего ученья, собравшись однажды у товарища, мы, потолковавъ о своихъ школьныхъ дѣлахъ, перешли затѣмъ на разговоръ о разныхъ отвлеченныхъ и высокихъ предметахъ, — разговоры, какіе велись нами зачастую.

— Я вообще не люблю отвлеченностей, — говорилъ одинъ изъ моихъ товарищей, — а здѣсь ужъ совершенная невозможность. Я могу вѣрить въ какую-нибудь, пусть еще и неизслѣдованную наукой, силу природы, то-есть я могу допустить ея существованіе, и не видя ея явныхъ, опредѣленныхъ проявленій, потому что она можетъ быть очень ничтожной или сливающейся въ своихъ дѣйствіяхъ съ другими силами и оттого ее трудно и уловить; но вѣровать въ Бога, какъ въ Существо личное и всемогущее, вѣрить — когда я не вижу нигдѣ ясныхъ проявленій этой Личности — это ужъ абсурдъ. Мнѣ говорятъ: вѣруй. Но почему долженъ я вѣровать, когда я одинаково могу вѣрить и тому, что Бога нѣтъ. Вѣдь правда же? И можетъ быть Его и нѣтъ? — уже въ упоръ ко мнѣ отнесся товарищъ.

— Можетъ-быть, и нѣтъ, — проговорилъ я.

Фраза эта была въ полномъ смыслѣ слова «празднымъ глаголомъ»: во мнѣ не могла вызвать сомнѣній въ бытіи Бога безтолковая рѣчь пріятеля, я даже не особенно слѣдилъ за разговоромъ, — и вотъ теперь оказывалось, что этотъ праздный глаголъ не пропалъ безслѣдно въ воздухѣ, мнѣ надлежало оправдываться, защищаться отъ взводимаго на меня обвиненія, и такимъ образомъ удостовѣрялось евангельское сказаніе, что, если и не по волѣ вѣдущаго тайная сердца человѣческаго Бога, то по злобѣ, врага нашего спасенія, намъ дѣйствительно предстоитъ дать отвѣтъ и во всякомъ праздномъ словѣ.

Обвиненіе это, поводимому, являлось самымъ сильнымъ аргументомъ моей погибели для бѣсовъ, они какъ бы почерпнули въ немъ новую силу для смѣлости своихъ нападеній на меня и ужъ съ неистовымъ ревомъ завертѣлись вокругъ насъ, преграждая намъ дальнѣйшій путь.

Я вспомнилъ о молитвѣ и сталъ молиться, призывая на помощь тѣхъ Святыхъ, которыхъ зналъ и чьи имена пришли мнѣ на умъ. Но это не устрашало моихъ враговъ. Жалкій невѣжда, хрістіанинъ лишь по имени, я чуть ли не впервые вспомнилъ о Той, Которая именуется Заступницей рода хрістіанскаго.

Но, вѣроятно, горячъ былъ мой порывъ къ Ней, вѣроятно, такъ преисполнена была ужаса душа моя, что едва я, вспомнивъ, произнесъ Ея имя, какъ вокругъ насъ вдругъ появился какой-то бѣлый туманъ, который и сталъ быстро заволакивать безобразное сонмище бѣсовъ, скрывая его отъ моихъ глазъ, прежде чѣмъ оно успѣло отдѣлиться отъ насъ. Ревъ и гоготъ ихъ слышался еще долго, но потому, какъ онъ постепенно ослабѣвалъ и становился глуше, я могъ понять, что страшная погоня отставала отъ насъ.

Марина Сергеева-Новоскольцева   04.06.2023 16:57   Заявить о нарушении

Испытанное мною чувство страха такъ захватило меня всего, что я не сознавалъ даже, продолжали ли мы и во время этой ужасной встрѣчи нашъ полетъ, или она остановила насъ на время; я понялъ, что мы движемся, что мы продолжаемъ подыматься вверхъ, лишь когда предо мною снова разостлалось безконечное воздушное пространство.

Пройдя нѣкоторое его разстояніе, я увидѣлъ надъ собою яркій свѣтъ: онъ походилъ, какъ казалось мнѣ, на нашъ солнечный, но былъ гораздо сильнѣе его.

Тамъ, вѣроятно, какое-то царство свѣта.

«Да, именно царство, полное владычество свѣта», предугадывая какимъ-то особымъ чувствомъ еще не видѣнное мною, думалъ я, — потому что при этомъ свѣтѣ нѣть тѣней.

«Но какъ можетъ быть свѣтъ безъ тѣни?» — сейчасъ же выступили съ недоумѣніемъ мои земныя понятія.

И вдругъ мы быстро внеслись въ сферу этого свѣта и онъ буквально ослѣпилъ меня. Я закрылъ глаза, поднесъ руки къ лицу, но это не помогло, такъ какъ руки мои не давали тѣни. Да и что значила здѣсь подобная защита!

«Боже мой, да что же это такое, что это за свѣтъ такой? Для меня вѣдь та же тьма. Я не могу смотрѣть и, какъ во тьмѣ, не вижу ничего» — взмолился я, сопоставляя мое земное зрѣніе и забывъ или, можетъ-быть, даже и не сознавая, что теперь такое сравненіе не годилось, что теперь я могъ видѣть и во тьмѣ.

Эта невозможность видѣть, смотрѣть увеличивала для меня страхъ неизвѣстности, естественный при нахожденіи въ невѣдомомъ мнѣ мірѣ, и я съ тревогой размышлялъ: «Что же будетъ дальше? Скоро ли минемъ мы эту сферу свѣта и есть ли ей предѣлъ, конецъ?»

Но случилось иное. Величественно, безъ гнѣва, но властно и непоколебимо сверху раздались слова:

— Не готовъ!

И затѣмъ... затѣмъ мгновенная остановка въ нашемъ стремительномъ полетѣ вверхъ — и мы быстро стали опускаться внизъ.
Но прежде чѣмъ покинули мы эти сферы, мнѣ дано было узнать одно дивное явленіе.

Едва сверху раздались означенныя слова, какъ все въ этомъ мірѣ, казалось, каждая пылинка, каждый самомалѣйшій атомъ отозвались на нихъ своимъ изволеніемъ. Словно многомилліонное эхо повторило ихъ на неуловимомъ для слуха, но ощутимомъ и понятномъ для сердца и ума языкѣ, выражая свое полное согласіе съ послѣдовавшимъ опредѣленіемъ. И въ этомъ единствѣ воли была такая дивная гармонія, и въ этой гармоніи столько невыразимой восторженной радости, предъ которой жалкимъ безсолнечнымъ днемъ являлись всѣ наши земные очарованія и восторги.

Неподражаемымъ музыкальнымъ аккордомъ прозвучало это многомилліонное эхо, и душа вся заговорила, вся беззавѣтно отозвалась на него пламеннымъ порывомъ слиться съ этой общею дивною гармоніей.

Я не понялъ настоящаго смысла относившихся ко мнѣ словъ, то-есть не понялъ, что я долженъ вернуться на землю и снова жить такъ же, какъ раньше жилъ; я думалъ, что меня несутъ въ какія-либо иныя страны, и чувство робкаго протеста зашевелилось во мнѣ, когда предо мною сначала смутно, какъ въ утреннемъ туманѣ, обозначились очертанія города, а затѣмъ и ясно показались знакомыя улицы.

Вотъ и памятное мнѣ зданіе больницы. Такъ же, какъ прежде, чрезъ стѣны зданія и закрытыя двери былъ внесенъ я въ какую то совершенно неизвѣстную мнѣ комнату: въ комнатѣ этой стояло въ рядъ нѣсколько окрашенныхъ темною краской столовъ и на одномъ изъ нихъ, покрытомъ чѣмъ то бѣлымъ, я увидѣлъ лежащаго себя, или, вѣрнѣе, мое мертвое окоченѣвшее тѣло.

Неподалеку отъ моего стола какой-то сѣденькій старичекъ въ коричневомъ пиджакѣ, водя согнутою восковою свѣчкой по строкамъ крупнаго шрифта, читалъ Псалтирь, а по другую сторону на стоявшей вдоль стѣны черной лавкѣ сидѣла, очевидно, уже извѣщенная о моей смерти и успѣвшая пріѣхать моя сестра и подлѣ нея, нагнувшись и что-то тихо говоря ей — ея мужъ.

— Ты слышалъ Божіе опредѣленіе? — подведя меня къ столу, обратился ко мнѣ безмолствовавшій доселѣ мой Ангелъ Хранитель, и, указавъ затѣмъ рукою на мое мертвое тѣло, сказалъ: «Войди и готовься».

И за симъ, оба Ангела стали невидимы для меня.

—

По поводу этого разсказа въ свое время мы имѣли переписку съ авторомъ, который подтвердилъ истинность происшествія, присовокупивъ, что лицо, отъ имени коего ведется разсказъ, послѣ описаннаго событія поступило въ монастырь.

Архіепископъ Никонъ, членъ Святѣйшаго Синода, 1910 г.

—

Авторский текст сокращён

Марина Сергеева-Новоскольцева   04.06.2023 19:52   Заявить о нарушении