Рихард Хюльзэнбэкк. 2. Едва мы

Едва мы стянули с мужчины штаны,
как он встал во всей полноте и, изумляясь
всеобщему восхищению, сказал, покраснев:
«Как вы можете?»
А мы сказали, что кто хочет, тот также и может,
и что лучшая добродетель — дельность, коли
верно на это глядеть.
И мужчина сказал, что хорошо это было, и мы
потрясли руки друг другу.

То было время, когда монотонное пение коло-
колов ослепляло грешников, и они выходили
из дому, прочь отбросив очки, и отбрасывали
костыли, и, когда костыли прочь были отбро-
шены, отбрасывали они прочь платки, розовые
и сиреневые галстуки, и когда сиреневые гал-
стуки прочь были отброшены, отбрасывали
они сами себя прочь, и, себя прочь бросая,
бросали себя вперёд. И мы встречали их на
рынке, где флаги приветствовали кайзера.

Кайзер был молодой мужчина, и имел мир под
собой, и нёс Райх-яблоко, как грыжевой бандаж,
как прямой мужчина, коим он был. И он говорил,
он был столь прямым, как это таким и даётся, и
держал Райх-яблоко высоко против народа, под-
няв вплоть до Адамова яблока, и народ ему под-
брасывал яблоки, и все радовались яблокам.

И мужчина, с коего мы стянули штаны, стоял
тут и наблюдал за своей судьбой. « Сера в
воздухе... — молвил он — и реки завиваются
к горизонту. И дома трещат в солнце, и ветер,
и люди стоят вместе как жабы в пруду, и всё
стоит вместе.»

И мы взяли себе Свободу и обратились к нему,
в то время как молодые вокруг стояли и на об-
щий выбор человечества жаловались. И одна
фрау из корзины булки вытащила и «Ага» про-
ронила. И мы все сказали: «Ага».

То было время, когда годы чёрными стали и сере-
брились в луче Бесконечности и покрасневший
свет побледнел и се не было боле звёзд песнопе-
нием.