Книга Цвет не тает... Часть 3 Бремя поэта

Бремя поэта

Что значит «Бремя поэта»?
Это:
в жаркое лето
пружинить с обрыва в Волгу,
в Волге плавать подолгу,
А потом
биться о лёд головою.
Кончилось лето — лёд над тобою!

Люто истерзанный клювом орлиным,
Прикованный к рифме окОвой Гефеста,
Поэт за жизнь проживает две жизни
И два кровотока вмещает в сердце.

Когда поэт умирает от печени
Или иной «бес-печной» причины,
Он Богу слагает глаголов узорочье
Всегда недовыраженной величины.

И на погосте чужого столетия
Озимый из прошлого, впрок существующий,
Поэт прорастает сквозь бремя поэта
В залитое будущим солнцем будущее!



Крошка-поэт

Это ничего не значит,
Что ты строчку написал.
Прыгнул в небо наудачу,
А упал на пьедестал.

Повтори прыжок!
Ведь ближе
Стало небо на вершок.
Правда, падать будет ниже,
Если уберут... «горшок».



Атлантика, ночь, полнолуние

Море пыхнуло йодом,
Волны бросились к скалам.
Стали глубины бродами
Под тысячетонным валом!

Ветры, гоните бурю,
Чую, чую потеху!
Море хохочет, курит,
Как во хмелю поэты.

Как во хмелю,
Поэты
С грозной волной играют.
Громы и пенные ветры
В рифмы построчно вплетая!

Вот наклонилось море,
И откололся берег,
Пыхнуло йодом горе
Смытых с Земли Америк.

Что ж вы молчите, поэты?
Вам ли молчать равнодушно?
Вы же славили Это,
Вкусив ресторанное «суши»!

Вы же славили Это,
Выпив сладкого рома.
Что ж вы молчите, поэты,
Глядя в гибельный омут?!.



Ижица Ильича
          
Как слышится – так и пишется,
Перечитаешь – чудно;!
Певунья, хрупкая ижица,
То адреналином выжжена,
То мёртвая, как полотно.

А то в ночи встрепенётся,
Расправит крыло строки
И в каменные колодцы
Крикнет: «За мной лети!»

Вслед запылают в окнах
Под лампочками Ильича
Музы сладчайшей локоны:
Чернильница, стол, свеча...



Поэзия в городской среде

Жизнь – это выбор ежеминутный!
Принцип один – playoff.
Может, ты станешь поэтом трубным,
А может – вязанкой дров.

И будешь прикормленное местечко
На Рождество наряжать.
А после спектакля мулов и овечек
На шампуры сажать.

Слово «бабло» не пришивается
К дерзкому слову «пиит».
Стежок покаянный, увы, расползается,
Если карман набит.

Вот они, взбалмошные павианы
Над пропастью топчут жердь,
Цои, Высоцкие и Мандельштамы,
Смерти особый десерт.

Ишь, как клокочут гортанные трели!
Колышется жердь-егоза.
Глядите, кто-то сорвался в ущелье,
Как с Бога упала слеза!

Разбился в хлам, но, из бронзы собранный,
Встал в городской среде,
Мрачный, величественный и всенародный,
Неведомый сам себе.

Жизнь – это выбор ежеминутный!
Принцип один – playoff.
Снова шагает по площади Трубной
Поэт с вязанкою дров.

Вот запылали дровишки несмело,
Вот потекла смола…
– Площадь Трубная, что ты наделала?
– Я ему шанс дала!



Крымская история

Не пишется – час,
                второй,
                третий.
Высохло всё, что могло писать!
Так незаметно взрослеют дети
И разбегаются.
                Мыслей прядь

Мерно колышется, локоном длинным
Кружит, пытаясь завить строку.
Рядом, на шкафчике, крымские вина
Вздрагивают, как тетерева на току,

Вина нашёптывают: «Не виноват ты!
Муза не вышла на связь, старик.
Дней на пятнадцать
                езжай-ка в Ялту,
Подальше от воплей немых страниц!»

Ялта... На рейде смолистой ночью
Мерно колышутся дни-корабли:
Лайнеры-строфы,
                палубы-строчки,
На палубах – литеры,
                рифм рыбари...

                * * *

Что ж, натоку разговор толковый.
Не собеседник я нынче перу.
Еду!
И рифму в строфу пароходную
Вставлю попалубно!
И назову
Волны Сиваша российскою курею.
Нынче Россия – Большая земля!

Муза-крымчаночка, семечки лузгая,
Скажет негромко: «Пиши – я твоя!»