они не здоровались и не прощались

Мне было 12 или 14 лет, но тот день я запомнил в самых мелких деталях.

Я пришёл из школы около часа дня и находился во дворе. Стояла тёплая осень.

Жили мы в частном домишке на одноэтажной улице с дощатыми заборами вдоль грунтовой дороги, которая вела из центра нашего городка в узкие переулки, на базарную площадь, кладбище и в глухие сосновые леса пойменной Десны с её болотистыми пустышами по берегам.

Во двор имелась калитка со щеколдой, которая всегда сообщала о том, что кто-то пришёл или ушёл.

Бабушка сидела на лавочке под окном во дворе. К 75-ти годам это было её постоянное место при хорошей погоде.

Бабушка ещё готовила пищу, но огород и магазины уже были в основном на мне.

Также я обеспечивал семью водой из колонки, дровами и углём, который машина высыпала с улицы. В 1 тонне угля 76 вёдер – 38 ходок к сараю с двумя ржавыми вёдрами.
 
Дыры в вёдрах не должны быть больше кусков сортового антрацита марки АС.

Я находился за домом, когда щеколда звякнула на открывание. Я прислушался – хлопка на закрытие не было.

Значит, кто-то вошёл и стоит у калитки.

Я подкрался к углу домишки и стал слушать и наблюдать, оставаясь невидимым.

У калитки стояла старушка копия бабушки – такая же маленькая и худая, в такой же косынке поверх седых волос. Лицо и руки так же изрезаны глубокими морщинами, но спина прямая.

Бабушка и старушка долго смотрели друг на друга, не высказывая вслух никаких эмоций.

Через минуту-другую бабушка сказала: «Заходи, Дуня». Калитка хлопнула,  Дуня прошла в дом, и они вдвоём сели за стол в кухне.

Все были на работе, а я прошёл мимо старушек в комнату, поздоровавшись, и стал подслушивать.

Они долго молчали, разглядывая друг друга.

Всё в этой встрече было необычно – я знал всех бабушкиных знакомых, вернее всех, кто мог прийти.

Я знал зачем они приходят и даже знал когда.

Необычным было ещё то, что бабушка не предложила Дуне компот и не спросила, голодна ли Дуня.

Никто из посторонних не сумел бы понять их беседы, но я хорошо знал контекст и даты, потому понял всё до единого слова.

«Я ведь из-за него уехала тогда», – сказала бабушка, начав разговор.

Я запомнил только первую фразу – необычное начало.

Первая фраза была самой длинной и наиболее понятной, потому что бабушка за всю жизнь всего один раз куда-либо уезжала.

Остальные бабушкины поездки назывались иначе – эвакуация, возвращение, похороны, проведать, отвезти документы в иностранную юридическую коллегию, чтобы подтвердить своё родство с умершим в Австралии братом, который завещал бабушке свои сбережения.

Весь разговор бабушки с Дуней состоял из отрывочных коротких реплик, смысл каждой из которых можно было понять, только хорошо зная историю семьи и 20-века.

Бабушка с Дуней не виделись 50 лет.

В 1924 году бабушка уехала из нашего городка в Сталинград, где вышла замуж за моего деда.

С тех пор бабушка не уезжала.

«Так ты не вышла за него?», – спросила бабушка.

«Нет», – ответила Дуня.

Дуня рассказала бабушке, как она провела последние 50 лет.
 
Её история заняла минут пять, и состояла целиком из бабушкиных слов – эвакуация, мобилизация, похоронка, огород, завод, сын, дочь.

«Выпьем чаю», – сказала бабушка, и они ещё поговорили, макая в чай домашнее печенье, которое никогда не переводилось в вазочке с клеймом на ножке «Поставщик двора Его Императорского Величества».

Бабушка повторила дунин рассказ от своего имени – эвакуация, мобилизация, похоронка, огород, сын, дочь – на одну больше.

«Я хотела извиниться», – сказала Дуня, уже у самой калитки, почти на выходе со двора.

Она сказала это в пол оборота к бабушке и сразу ушла, не дожидаясь ответа, но бабушка не делала попытки ответить.

Больше Дуня никогда не приходила.

Они не здоровались при встрече и не попрощались при расставании.

Незаметно было, чтобы они волновались.

Разговаривали они в полголоса, чтобы отдельные слова не долетали ко мне в комнату, но я же подслушивал.