Юнкерская элегия

Стезёй размеренной и верной
Определён военный быт,
Но в старом доме на Галерной
Беспечный юнкер не забыт.

В часы отлучек по субботам
Там коротает он досуг,
Вверяясь матушки заботам
И суете любимых слуг.

Когда налит горячий кофе,
Для скучных мыслей нет причин,
Ведь скоро съёмки в Дудергофе
И производство в первый чин.

А то, что Настенька лукава,
А Даша ветрена и зла, –
Весь этот вздор не стоит, право,
Минут домашнего тепла.
  ____________________
  * Иллюстрация:
     картина "Мучительное признание",
     автор – Константин Сомов, 1929 год.   

     Забавный случай. Как-то после одного из выступлений (где я читал эти
     стихи) подходят ко мне две очень юные барышни и, смущаясь, спрашивают: –
     Скажите, пожалуйста, а что юнкера тоже девушек снимали?! – Конечно,
     говорю, переходя на их сленг, – снимали и ещё как! Но в стихах о других
     съёмках говорится – о топографических, когда на карту наносится план
     местности... 
 
     Дудергоф – местность под Петербургом, где обычно проходили
     топографические съёмки, выполняемые юнкерами военных училищ
     и молодыми офицерами – слушателями Академии Генерального штаба.

     Вот – фрагмент из воспоминаний В.С.Трубецкого "Записки кирасира",   
     великолепно описывающий нравы молодых военных начала ХХ века:
 
"Курьезные дела творились под Красным и Дудергофом, кишевшем весёлыми военными людьми! После съёмок мы решали "тактические задачи на местности", для чего выступали из лагеря либо верхами всей группой, либо по одиночке в пешем порядке. От этих тактических упражнений у меня сохранилось одно довольно яркое воспоминание, впрочем, не имевшее к тактике никакого отношения. Однажды я брёл по берегу запруженной речки Лиговки, имея задание отыскать удобную переправу для артиллерии. Местечко было уединенное, поросшее ивами и ольхами, поэтично склонявшимися к самой воде, а в воздухе так и чувствовался веселый месяц май – тот самый месяц, когда молодые люди становятся особенно глупы.

Внезапно за крутым поворотом я услышал плеск воды и чьи–то молодые женские голоса. В тот же миг я узрел у своих ног на берегу чьи–то туфельки, чулочки и два платьица беленьких и девственных. Ещё мгновение, и за ивовым кустом из воды вынырнули передо мной две очаровательные головки – белокуренькая и чернявенькая. Как я уже сказал – был месяц май, а потому я остановился, как вкопанный. С минуту девушки ещё не догадывались о моем присутствии, и я имел случай убедиться, что они купались без купальных костюмов.

– Довольно, Лика!.. Я больше не могу... я совсем окоченела! – раздался за кустом звонкий грудной голос девушки...
Тут я громко и многозначительно кашлянул. Момент – и обе нимфы окунулись в воду по горло, устремив на меня испуганные глазенки. После небольшой паузы наиболее смелая, чернявенькая, с негодованием крикнула мне:
– Сейчас же уходите отсюда!
– Простите, барышня, – ответил я, – но уйти я не могу. Мое начальство поручило мне отыскать на реке переправу, и это местечко как раз кажется мне подходящим.
– Вы нахал, и мы пожалуемся вашему начальству, если вы сейчас же не уйдёте!
– Ну что же... Я буду вам только признателен, если вы сообщите обо мне начальству, которое, конечно, поблагодарит меня за то усердие, с каким я выполняю его приказания... Скажите, здесь глубоко?
– Убирайтесь вон, вам говорят!..
– Повторяю свой вопрос: глубоко ли здесь? Ведь я не знаю, стоите ли вы сейчас выпрямившись или, быть может, на корточках?
– Уходите сию же минуту! Вы наглец!
– Простите барышни, но я терять время не могу, и так как вы отказываетесь сообщить мне, глубоко ли здесь, то я по долгу службы вынужден лично проверить глубину реки.
С этими словами я уселся на траву и медлен но начал стаскивать сапог. Тут мои наяды подняли такой визг и крик, что услышать их можно было за целую версту. В глазах белокуренькой отразился панический ужас. "Спаси–ите!!!" – с надрывом завопила чернявенькая.
– Барышни, к чему эти ужасные крики?! Я убивать вас отнюдь не намерен. Прошу вас лишь сообщить мне, какой в этом месте фарватер. Чем скорее вы мне ответите, тем скорее я покину вас, несмотря на все то удовольствие, какое мне доставляет ваше общество! Итак, глубоко ли здесь?..
– Скажите, а вы, честное слово, уйдёте, если мы вам скажем? – вдруг с трогательной наивностью спросила чернявенькая после короткого раздумья.
– Даю честное слово...
– Тут не глубоко... Ну, что же вы не уходите?
– А какое здесь дно: илистое? Каменистое?
– Нет... так, песочек...
– Мерси, теперь скажите: там, правее, за кустом, глубоко ли?
– Там?.. Там мы не купались...
– Ну, так пройдите туда и расскажите мне!
Чернявенькая с покорностью отправилась к кусту и крикнула: "Тут очень глубоко!.. Ну, уходите же, наконец! Я совершенно продрогла!.."
– Ну, а у того берега? – невозмутимо продолжал я пытать свою нимфу. – Пройдите, пожалуйста, туда. Я привык к добросовестности.
Чернявенькая выполнила и это мое требование, в то время как её белокурая подруга, притаившись за кустом, с тревогой поглядывала на меня.
– У берега совсем мелко! – крикнула мне чернявенькая.
– Прошу вас встать во весь рост, иначе мне невозможно иметь представление о настоящей глубине...
– Но это возмутительно! Вы издеваетесь над нами! Если вы сейчас же не уйдёте, вы подлый и бесчестный человек!!
– Прежде покажите вашу ножку, тогда уйду!
– Это подло!..
– Повторяю: покуда вы не дрыгнете ножкой над водой, я отсюда не уйду!
В глазах девушки, посиневшей и дрожавшей от холода, отразилась полная беспомощность. Упавшим голосом она сказала; "Это нечестно с вашей стороны..." – и, горько заплакав, повернулась ко мне спиною. Тут я понял, что, пожалуй, переборщил и, не говоря больше ни слова, поспешил удалиться. Когда я рассказал об этой моей шутке товарищам, они посмеялись и кто-то заметил мне, что было бы ещё остроумнее спрятать платья и бельё купальщиц.

Вечером, ложась спать, я снова вспомнил о них и мне вдруг сделалось стыдно за свои дневные "тактические занятия". Девушки, которых я заставил дрожать от холода и испуга, не выходили у меня из головы. Вспомнилась мать, которая не раз говаривала нам с братом, что как хама, так и настоящего джентльмена узнают прежде всего по отношению к женщине. "Noblesse oblige" – "Положение обязывает" был одним из принципов матери, и если по её понятиям столбовой дворянин мог жениться только на родовитой дворянке, то это отнюдь не давало ему права не быть джентльменом в отношении всякой женщины, какого бы ни была она происхождения, ибо в женщине прежде всего надо уважать женскую честь, достоинство и целомудрие. Как поступил бы я, если бы узнал, что какой–нибудь хам позволил себе так подшутить над моей родной сестрой или над невестой? Ведь по тогдашним понятиям я должен был бы такому пошляку либо набить физиономию, либо потребовать у него удовлетворения. "Дрыгните ножкой над водой..." – вот с чем приставал я к незнакомой барышне, за честь которой в ту минуту не мог заступиться ни один мужчина. Своими пошлостями я довел до слёз девушек, которые, быть может, были сёстрами русских офицеров, то есть людей, культивировавших в себе совсем особые и щепетильные понятия о чести вообще.
Нехорошо делалось на душе от сознания, что схамил и что мне ещё далеко до настоящего джентльмена. В те времена в России внешняя сторона нравов была совсем иная. Теперь все это стало гораздо проще. В наши дни полуголые бабы, жирные и тощие, пожилые и молоденькие, купаются и валяются на общих пляжах, отнюдь не стесняясь присутствием мужчин и никто не видит в этом ничего безнравственного. Но в те времена – понятия были иные, и женское целомудрие расценивалось совсем иначе...".